Ленька Пантелеев - Алексей Пантелеев

- Меня еще не вызывали, - говорил Ленька.

Его и в самом деле ни разу не вызывали еще. Он был маленький, низкорослый, сидел на последней парте, - может быть, учителя просто не замечали его. Но рано или поздно гром должен был грянуть. Ленька чувствовал это, но ничем не мог помочь себе: все, о чем говорилось при нем на уроках физики и математики, по-прежнему оставалось для него китайской грамотой.

...Нисколько не лучше обстояло дело и на практических занятиях в мастерских. В первый же день, когда Леньке выдали прозодежду - серую долгополую рубаху, штаны из чертовой кожи и синий коленкоровый халат, - у него спросили, по какому профилю он хотел бы заниматься: по слесарному или по столярному? Ленька очень неясно представлял себе разницу между этими профилями. Может быть, ему показалось, что столярное дело проще, - все-таки дерево, а не железо! Он выбрал столярный профиль.

В мастерской ребята его класса самостоятельно делали табуретки. Леньку поставили к верстаку, выдали ему под расписку рубанок, топор, пилу-ножовку, угольник, долото и желтый складной футик, показали, где брать материал и куда складывать готовую продукцию.

- Рубанок держать умеешь? - спросил у него худощавый болезненный человек с черными усиками, которого называли инструктором.

- Умею, - ответил Ленька.

Ему показалось, что он говорит правду. Что ж тут особенного - держать рубанок. Ему приходилось поднимать и не такие тяжести. На ферме он таскал, правда с натугой, мешки по три пуда весом. Смешно было бы сказать - не умею. О том же, что он никогда рубанком не работал, он сказать постеснялся.

Инструктор дал ему образец - хорошенькую чистенькую, гладко отполированную табуреточку - и велел делать такую же. После этого он ушел и целую неделю не подходил к Ленькиному месту. Может быть, ему было некогда, потому что ребят под его началом работало больше сорока человек, а может быть, хотел проверить самостоятельность мальчика.

Ленька посмотрел, как работают товарищи, подвязал тесемочками рукава халата и храбро принялся за дело.

Прежде всего он решил делать сиденье. Он взял доску, отмерил футиком нужную длину, заметил ее по какой-то заусенице и стал пилить. Отпилив два одинаковых кусочка, он смерил их. Оказалось, что кусочки получились не очень одинаковые. Тот, который подлиннее, он еще подпилил и подрубил топором. Смерил еще раз. Теперь оказалось, что длиннее другой кусочек. Он осторожно подтесал его и опять смерил. Кусочки были почти одинаковые. Но когда он положил их на сиденье готового табурета, он с удивлением обнаружил, что отрезанные им доски почти на два пальца короче тех, что покрывали образцовый табурет. Он хотел пилить снова, но потом подумал, что, в конце концов, такая ничтожная разница в длине большого значения не имеет. Да и пилить ему уже надоело. Хотелось поработать рубанком.

Он положил доску на верстак, зажал ее тисками и стал скоблить рубанком, то и дело поглядывая на соседей и стараясь во всех мелочах подражать их движениям. Работать рубанком оказалось не так легко и просто, как это выглядело со стороны. Рубанок почему-то то и дело спотыкался, стружка из-под него вылетала то жиденькая, как мочалка, то грубая, толстая, толщиной с палец. Поминутно эти дурацкие щепки обламывались, застревали в отверстии, из которого торчал нож рубанка, и их приходилось выковыривать оттуда долотом.

Через некоторое время Ленька уже начал задумываться: зачем вообще существует на свете рубанок, чего ради строгают доски, если после обстругивания они делаются еще более щербатыми и неровными?

Когда он обтесывал топором табуретные ножки, к его верстаку подошел его сосед по классу большеголовый татарчонок Ахмет Сарымсаков. Несколько минут он любовался Ленькиной работой, потом усмехнулся и спросил:

- Ты что, малай, на самовар лучину щеплешь?

- Какую лучину? - не понял Ленька. - Почему на самовар?

- Ты что делаешь?

- Ножки.

Сарымсаков еще раз зловеще усмехнулся, покачал головой и, ничего не сказав, пошел к своему месту.

...Ленька и сам понимал, что будущее ничего хорошего ему не сулит. Но он не падал духом. Всю неделю он самоотверженно трудился над своим табуретом. Он похудел, осунулся, руки его чуть ли не по самые локти были разукрашены синяками, ссадинами и царапинами. Из пальцев торчали занозы. На ладонях вздулись темно-лиловые пузыри.

Самое удивительное, что в конце концов ему все-таки удалось смастерить некоторое кривоногое подобие табурета. Табурет этот с грехом пополам стоял. У него было четыре ножки. Эти ножки кое-как связывались палочками-перекладинами. На ножках лежало сиденье, не очень, правда, гладкое и не очень ровное, но все-таки такое, что на него можно было поставить рубанок или ящик с гвоздями, и они не падали. В глубине души Ленька даже гордился немножко: все-таки, плохо ли, хорошо, а сделал. Пожалуй, если закрыть один глаз, а другой немножко прищурить, - не отличишь от настоящего, образцового табурета.

В конце недели, когда Ленька отделывал поверхность табурета, пытаясь отковырнуть долотом наиболее выдающиеся сучки и заусеницы, к нему подошел инструктор.

- Ну, как? - спросил он.

- Вот, - сказал Ленька, поднимаясь и показывая на табуретку таким гостеприимным жестом, как будто приглашал мастера садиться.

Инструктор со всех сторон внимательно осмотрел Ленькино изделие.

- Это что такое? - спросил он.

- Табуретка, - с жалкой улыбкой ответил Ленька.

Инструктор еще раз обошел табуретку, тронул ее зачем-то ногой и, мрачно посмотрев на мальчика, сказал:

- Это не табуретка, товарищ дорогой. Это по-русски называется - гроб с музыкой.

- Почему? Нет... Вы посмотрите получше. Это табуретка.

- А ну, сядь на нее, - приказал мастер.

- Я?

- Да, ты.

Ленька хотел сесть, даже взялся руками за сиденье, но не решился.

- Ну, что же ты?

- Я - после...

- После? Вот то-то, брат!..

Носком сапога инструктор несильно толкнул табуретку. Она рассыпалась, как карточный домик.

- А ну, делай сызнова, - приказал мастер.

- Табуретку?

- Да, табуретку.

У Леньки запрыгали губы. Он хотел сказать, что не умеет, что он новичок, что товарищи его занимаются столярным делом уже третий год, а он никогда раньше не держал в руках пилы и рубанка, но инструктор уже повернулся и шел к другому станку.

...На следующий день на уроке геометрии, когда Ленька, согнувшись над партой, с упоением писал революционную оперу "Гнет", его вызвали к доске. Он знал, что когда-нибудь эта страшная минута наступит, и все-таки от неожиданности вздрогнул, когда услышал свою фамилию.

- Ты, ты, - сказал учитель, заметив некоторую неуверенность на Ленькином лице.

Бледный, он выбрался из-за парты, прошел, как на казнь, через весь огромный класс и, готовый ко всему, остановился у доски, вытянув по швам руки.

- Вертикальные углы, - сказал учитель.

- Что? - переспросил Ленька.

- Теорема о вертикальных углах.

Слово "теорема" звучало так же загадочно и туманно, как и слова "медиана", "гипотенуза", "биссектриса" и "катет"... Это было одно из тех слов, которые Ленька слышал каждый день, которые приводили его в священный трепет и которые ровно ничего не говорили ни уму, ни сердцу его.

Он стоял у доски и покорно смотрел на учителя.

- Ну, что же ты?.. Пиши, - сказал учитель.

- Что писать?

- Как что писать? Доказывай теорему.

Ленька взял мел и тотчас положил его на место.

- Я не знаю, - сказал он тихо.

- Как? Не знаешь теоремы о вертикальных углах?

- Нет.

- Позволь... Но ведь мы повторяли эту теорему на прошлой неделе. Ты в классе был в это время?

- Был.

- Так чем же ты занимаешься, оболтус?! - рассердился учитель.

Он быстро поднялся, прошел к Ленькиной парте и схватил заветную Ленькину тетрадку.

- Это что такое?! Смотрите-ка...

- Оставьте! Не трогайте! - закричал Ленька, кидаясь к учителю.

- Смотрите-ка... Он, оказывается, пишет стихи!..

Ленька не успел выхватить тетрадку. Учитель отстранил его рукой и громко, с выражением, прочел:

- На мотив "Бродяга Байкал переехал"... Довольно мы, братья, страдали и тяжкое бремя несли, в боях мы свободу достали...

Ленька думал, что над ним будут смеяться. Но никто не смеялся. Наоборот, товарищи, которые до сих пор почти не замечали его, смотрели на него с почтительным удивлением: черт возьми! Здорово! Оказывается, у них в классе имеется свой поэт!

Учитель вернулся к своему столу.

- Стихи можно писать и дома, - сказал он уже не так сердито. - А в классе положено заниматься уроками.

Он задал Леньке еще несколько вопросов. Ни на один вопрос Ленька не ответил.

- Нет, это бог знает что, - опять рассердился учитель. - Ты с кем живешь? Отец у тебя есть?

- Нет, - ответил Ленька.

- С матерью?

- Нет.

- Значит, ты сирота? Кто же тебя воспитывает?