Паладины госпожи Франки - Татьяна Мудрая

Мы поцеловались, я — довольно-таки сдержанно. Разумеется, я помнил слухи, которые ходили о нем, — что-де он оставил свой чертог в горе и прилепился со своими приверженцами к Однорукому шаху. Сначала я всё ломал голову, что общего у двух таких по-разному сильных характеров? Идрис, пленный разум, заключенный в самом себе, нуждался, казалось бы, в теле, сильном и безмозглом: в толпе послушных слуг. Как он, с его гибкой волей и своеобычным характером, предался человеку не менее яркому по своей глубинной сути? Хотя постепенно я проникался внешне противоречивой логикой их союза. Имеющий царство сошелся с потерявшим его; молодой — со старцем; поэт — с воином; слепой — с имеющим цепкие глаза хищной птицы. Они прекрасно дополняли друг друга в стремлении к цели, имя которой — власть!

— Ты видел? Ты понял? — перебил он мои напыщенные размышления.

— Видел — что? — переспросил я.

— Ее. О, брат, какая женщина! Если ее телесная красота так же распустилась полным цветом, как ее голос… А шах умен!

Я возразил, что нимало не восторгаюсь его умением превращать свободных людей в рабов. Разумеется, мусульманские рабы, случалось, становились богатейшими торговцами или военачальниками, но…

— Значит, не понял, — вздохнул он. — У нас имя — раб, у Аллаха — вали, друг, у англов и франков — вассал.

— Так что же, и она, и господин Даниэль — вассалы шаха?

— Он — зачем? Ему довольно своей силы. А она сегодня вошла в круг. Саир — глава Братства Раковины и ищет верную и властную нить к Юмале, Братству леса. Я говорю это побратиму, одному только побратиму, Идрис!

В самом деле, здешние люди вышколены на славу и отступили от нас шагов на десять, едва мы коснулись тайного. Впрочем, это скорее «тайна Полишинеля», как говорят на родине Лео. И насчет Юмалы я наслышан, и разговоры о том, что Саир-шах и Однорукий Леген отца Леонара — одно и то же лицо, неоднократно касались моего слуха. Поразительно, как много можно извлечь из обиняков!

Вассал… Я долго разжевывал это слово. Здесь, как и во всем Великом Динане, поименоваться так — значило прежде всего призвать на себя защиту старшего, помощь, которую он не имел права не оказать тебе, даже если ты пострадал от плодов своеволия. Ты же обязан был ему повиновением лишь в пределах, которые поставила тебе твоя совесть. А на страже совести стояла твоя церковь — и твое Братство.

Мимо нас проследовала Франка, величаво кивнув. Я даже не сразу ее узнал: длинный темно-синий муаровый халат с оторочкой из золотой парчи и тончайшее белое покрывало на волосах придали ее осанке небывалую царственность. Сквозь складки шелкового батиста поблескивала серьга. Уже дома (где ничего не изменилось, разве что пыль повымели к нашему возвращению) я разглядел серьгу вблизи: золотая раковинка морского гребешка с жемчужиной, вставленной в ее основание.

С того памятного мне дня жизнь в Лэн-Дархане оживилась как по мановению волшебной палочки. Сначала прибыли «пуританские выплаты» из Гэдойна. Судя по разношерстности монеты, господин Даниэль изымал их из дела несколько второпях. Охраняли сундуки шахские воины вперемешку с герцогскими. Потом приехала к мужу Мариам в сопровождении отряда Франкиных юниц последнего набора — и отца Лео. (На кого остался бедняжка герцог, скажите мне!) Наследникова супруга была запакована, так сказать, втройне: волосы, по иудейскому обычаю, — в нечто вроде парика или накладки из белокурых локонов, присыпанных золотой пудрой; лицо и стан, на мусульманский манер, — в покрывало; всё тело, по европейской моде, — в тугой лиф, превращающий даму в подобие опрокинутой рюмки, и дюжину крахмальных нижних юбок, довершавших сходство.

— Вертоград запечатленный, — наедине со мною сплетничал отец Леонар. — И любит мужа. Они всегда друг к другу тянулись, но самолюбие мешало и неизжитая детскость. И ласкова, и послушна. А открыться перед ним не может после… одного происшествия. Чтобы продолжить род. Бедняжка!

Я опять-таки понял больше, чем мне было сказано. Как ни оберегали они трое репутацию маленькой Марии, но я был всё-таки не чужой и знал многое о том, что когда-то связало священника с Ноэминь, Франку с Яхьей, а всех их сделало компанией веселых нищих.

Народ сюда прибывал тоже. Каменотесы из Северного Лэна, мастера сухой кладки, южные искусники, те самые — «из камня делающие кружево». Землекопы и чернорабочие. Просто желающие подхарчиться и одеться: в стране, уставшей от постоянных войн, таких бывает избыток. Пока их определяли на расчистку завалов и рытье траншей для мусора. Лео, я сам, девы Юмалы и кое-кто из ее юношей, да и сама Франка по временам, — переодевались из шелков и сукна в обтерханную кожу, лазили повсюду с риском покалечиться, а то и наткнуться ненароком на скелет, еще обтянутый лоскутами плоти. Разыскивали мы обломки орнаментов, черепки утвари, клочки тканей и пергаментов, чья цветистость еще просвечивала через копоть и пыль, и всё тащили в камору, где уже обосновались художники и архитекторы. Тут я припомнил фантазии Даниэля. Вот к чему он примеривался: к целому новому городу!

Мало-помалу я входил во вкус наших занятий. Художество здешнее было менее телесным, чем в доме Франки, более стройным и гармоничным, чем виденное мною в нижних комнатках герцогской резиденции, и не пугало, не обескураживало, а звучало во мне ясной музыкой. Здесь было гораздо более воплощенной жизни, чем в суховатых, на мой взгляд, исламских абстракциях Испании и Палестины: прелестные переплетения сочных растительных мотивов с идеализированными звериными, немеркнущая чистота и яркость красок, письмена, похожие на узор, и узоры, что казались ключом, шифром, нераспустившимся бутоном грядущего мира Божьего и — Вечного Города, что мы намеревались строить.

Как-то я, отец Лео и несколько девиц, торопливо и кое-как переодевшись и умывшись, ввалились к госпоже Франке (она жила теперь отдельно от нас и в самом прямом смысле более широко) с очередной потрясающей находкой. Франка отзаседала в своем то ли сенате, то ли диване и теперь отдыхала, сидя на ковре, постланном прямо на бугристый пол, наряженная в нечто серебристо-черное с парадными гербами. И Идрис был тут, при ней, тоже черно-серебряный с ног до головы: что-то неторопливо рассказывал ей, устроившись напротив, колено к колену, и общипывая плотную кисть лилового винограда. Когда мы, с топотом и азартно дыша, переступили порог и остановились перед этой живой картиной, моя госпожа подняла взор и произнесла с улыбкой:

— Вот молодцы, что пришли, теперь вас и искать не надобно! Отче Леонар, тезка, нам предлагают путешествие внутрь страны. Отец мой, догадываетесь, куда и зачем?