Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

Примерно так же вел себя и Гайлит, когда в 1931 г. французский консультант на Волховском алюминиевом комбинате мсье Мори потребовал от него регулярно проверять качество футеровки электролитических ячеек. Гайлит не только находил это требование совершенно излишним, но и видел в нем придирку, непонимание большевистских темпов. Лишь несколько лет спустя он понял его справедливость. «Потом же, когда электролизеры на ВАКе без ремонта работали до 4, а отдельные 5 и даже 6 лет, стала ясна необходимость выполнения в процессе монтажа строгих правил отдельных операций»{921}. Иными словами, только через некоторое время Гайлит оказался в состоянии взглянуть на такой контроль непредвзято и признать его объективную техническую необходимость. В момент же строительства, в пылу «сражения», он мыслил категориями «большевистский» — «капиталистический», «обязательный» — «тормозящий».

Чалых и Гайлит позже все-таки вняли голосу разума, зато Федорова в своих опубликованных воспоминаниях с неизменным энтузиазмом повествует о том, как они с коллегами опровергали незыблемые доселе правила. Метростроевцы с помощью английского проходческого щита, рассчитанного согласно техдокументации на проходку трех четвертей метра в день, проходили метр девятнадцать. В нагрузке машины сверх допустимого они видели не риск, а достижение, доказывая, что в техпаспортах содержатся произвольные данные, на которые спокойно можно не обращать внимания. Английский щит в их глазах являлся временным подспорьем, и его можно было нещадно эксплуатировать, чтобы после преждевременного износа заменить советским щитом, позволявшим проходить тоннель на метр двадцать пять в день{922}.

Наиболее критически к риску на производстве относились Логинов и Малиованов. Логиновский трест вследствие «очень плохого урожая» 1932 г. (здесь имеется в виду вызванный коллективизацией голод 1932-1933 гг., повлекший за собой 5 млн. жертв) решил повысить план производства запчастей для сельскохозяйственной техники, на что мощности подведомственного Логинову завода «Точприбор» просто не были рассчитаны. Однако заместитель наркома тяжелой промышленности М.М. Каганович лично поручил ему проследить за выполнением плана. Обстоятельства и напряженная ситуация, подчеркивает Логинов, вынудили его «осторожно» превышать допустимую нагрузку станков. В данном случае он чувствовал себя не героем, совершающим подвиг, а акробатом, который с трудом балансирует на лезвии ножа, стараясь выпустить требуемый объем продукции и в то же время не загубить машины.{923}

Малиованов описывает ситуацию, сложившуюся в 1937 г. в Донбассе, где началась его практическая инженерная деятельность на угольном комбинате. Из-за высоких норм выработки инженеры и рабочие не видели другого пути кроме эксплуатации даже защитных зон, где по правилам техники безопасности не разрешалось рубить уголь: «Шахты были очень запущены. Все строилось на том, чтобы добывать уголь любой ценой… Поэтому люди шли на риск…»{924}

Производственный риск, которого требовали средства массовой информации, был для инженеров повседневным явлением, а не пустой пропагандистской формулой. Логинов и инженеры Донбасса шли на перегрузку машин или безоглядную вырубку угля под давлением внешних обстоятельств, другие рисковали исключительно по собственной инициативе — отчасти в силу самонадеянности, отчасти рассчитывая вскорости получить в свое распоряжение лучшие, советские машины. У Федоровой хорошо видна эта вера в самую лучшую, превосходящую все на свете большевистскую технику. Многие советские инженеры нисколько не сомневались в том, что при социализме бетономешалка может замешивать больше бетона, чем при капитализме. Автомобилестроитель Шестовал подтверждает уверенность своих коллег в себе и их готовность к риску: «Но были безграничная вера в правильность того, что делается, великие энтузиазм и дерзание»{925}.

д) Производственный брак

Следствием нового метода «проб и ошибок» и согласия на риск стали тонны загубленного сырья и массовый брак. Невежество и пренебрежение накопленным опытом неизбежно приводили к расточительности и износу оборудования. В «Большом конвейере» Я. Ильин, инспектировавший Сталинградский тракторный завод, показывает предприятие, которое месяцами гонит один брак, потому что никто не разбирается в производственных технологиях{926}. Патреев в «Инженерах» также красочно описывает, сколько хлопот в первые месяцы работы автозавода в Нижнем Новгороде доставляла инженерам почти стопроцентная порча сырья в литейной и на конвейере{927}. Типична история, рассказанная инженером Емельяновым. При отжиге автоматной стали у него и его товарищей получался исключительно брак, пока не вмешался немецкий инженер: «Отжиг автоматной стали? Если вы хотите иметь стопроцентный брак в производстве, тогда отжигайте ее. Автоматную сталь ни в коем случае нельзя отжигать!»{928} И молибденовую сталь они оксидировали, пока немец не сказал, что этого делать не следует{929}. Тема бракованной продукции красной нитью проходит через все 1930-е гг. Несмотря на то что от инженеров официально требовали не бояться риска и применять новые методы, мириться с браком как следствием этих новых методов никто не собирался, его резко критиковали и ставили инженерам в укор как свидетельство их неспособности справиться со своей задачей. На инженеров возлагалась ответственность за потерю сотен тонн металла в результате неправильной эксплуатации доменных печей{930}, за плохое качество машин или недостаток товаров широкого потребления{931}: «Только плохим техническим руководством, отсутствием должного чувства ответственности, слабым развертыванием самокритики можно объяснить факт выпуска прекрасно оборудованным заводом "Электросталь" продукции с недопустимо высоким процентом брака. Только плохим техническим руководством можно объяснить выпуск Подольским механическим заводом таких швейных машин, качество которых вызывает справедливые большие нарекания трудящихся потребителей»{932}. Инженеров предупреждали: «Московские большевики, московские рабочие ждут от своих инженеров и техников нового подъема в их работе, и не в общих резолюциях, а в конкретных повседневных действиях. Судить о результатах вашей конференции мы будем не столько по резолюциям, сколько по результатам работы наших предприятий каждый месяц, каждый квартал и по истечении года»{933}. С 1929 г. за брак можно было попасть под суд по статьям 111 и 112 Уголовного кодекса; с 1933 г. закон предусматривал за производство некачественной продукции минимальное наказание в виде пяти лет тюремного заключения{934}.

Таким образом, инженеры оказывались между молотом и наковальней: если они избегали нетрадиционных методов, то могли уложиться в заданные сроки и заработать обвинение в срыве плана; если шли на риск, то несли ответственность за результат. А.В. Винтер сформулировал отношение к инженерам следующим образом: «Если Вы будете делать ошибки, мы будем ругаться, но если Вы будете работать медленно, лениво, мы снимем Вас тотчас же»{935}. Инженеры были вынуждены действовать и в сомнительных случаях считали, что лучше совершить ошибку, чем ослушаться указаний.

О проблеме брака говорят главным образом Чалых, Поздняк и Богдан, причем все трое по-разному По признанию Чалых, его опыты неизбежно давали высокую долю брака. Он изводил столько материала, что коллеги в шутку прозвали его «великим бракоделом». Но к ответу его не привлекали, поскольку он нашел фарфоровый завод, который использовал эти отходы в своем производстве{936}.

Поздняк вместе с прессой занял позицию обвинителя. Стремясь быть настоящим советским инженером, он чувствовал себя обязанным вскрывать недостатки в литейной оружейного завода, в которой он в 1933 г. проходил практику и которая производила много негодного металла. За два месяца он опубликовал в местной газете «За вторую пятилетку» 50 заметок о браке. В итоге на него разозлился инженер — главная мишень критики, дирекция завода постаралась улучшить качество продукции, а парторг оказал ему поддержку{937}. Поздняк подчеркивает, что, сочиняя свои заметки, собирал исключительно негативные факты, желая искоренить все «плохое»{938}. Тем самым он ясно показывает, насколько глубоко проникли в его сознание пропагандируемые газетами истины, ставшие для него путеводной нитью. Он наивно считал своей обязанностью выступать против «плохого», не подозревая, что сделался орудием инспирированной сверху кампании.