Там, в гостях - Кристофер Ишервуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не подумай, будто я упрекаю тебя, голуба. С такими деньжищами я бы пальца о палец не ударил, пока все до цента не израсходовал бы.
Отвечать на это я не соизволил. У меня было жуткое ощущение, что Пол прочел мои мысли и теперь потешается над ними.
После паузы он сказал:
– Рути по тебе скучает.
– Правда? – Я произнес это, как бы имея в виду: «Хорош трепаться, говори уже, чего надо».
– Она считает тебя симпатичным.
И это тоже было недостойно ответа. Я ждал. Наконец Пол произнес:
– Я тоже хочу увидеться с тобой.
Ну, вот уж спасибо, подумал я, а вслух сказал:
– Я сейчас ужасно занят. Может, ты…
– «Может, ты перезвонишь мне в начале недели»? Вы же, магнаты, все так говорите, да?
– Я так не говорю, – возразил я, уязвленный именно потому, что именно так часто и отвечал.
– Неужели? – весело протянул Пол. – Послушай, мне ты можешь прямо сказать: ты меня отбриваешь?
Да, чуть было не выпалил я, но пока тянул, Пол тем же тоном добавил:
– Не надо бояться, я не намерен просить у тебя в долг.
Ну все, решил я, сейчас возьму и положу трубку…
– Кристофер, кроме тебя, мне никто не поможет, – произнес Пол без малейшего намека на мелодраму. Почти без интонаций. И у него получилось, он завладел моим вниманием.
– Что ты имеешь в виду? Как тебе помочь?
– Это не телефонный разговор. Надо встретиться.
– Ну что ж, ладно. На выходных?
– Завтра никак?
– Нет, совсем никак. А вообще, думаю, получится.
– Не надо, если не хочешь.
– Часов в одиннадцать?
– Учти, никто тебе рук не выкручивает.
– Где встретимся? В отеле «Беверли-Хиллз»?
– Боюсь, что нет, милый. Придется тебе к нам приехать. Рути нельзя оставить ни на секунду, иначе она выпьет чистящее средство или выйдет за морпеха. Дом просто кишит ими… Слышал когда-нибудь про улицу Рамбла-де-ла-Кумбрера?
– Нет.
– Никто не слышал, – сказал Пол и принялся давать мне длинные и сложные указания, как туда добраться, а я тут же пожалел о своем любопытстве.
Рамбла-де-ла-Кумбрера располагалась на холмах; немногочисленные в то время постройки ограничивали романтическую ничейную территорию между Лос-Анджелесом и Долиной; там, может, даже остались нехоженые каньоны, в которых когда-то охотились индейцы. Эти холмы ночь напролет восставали темными силуэтами над пришедшим с моря туманом и созвездиями огней на равнине.
Должно быть, Рамблу задумывали как величественный и живописный бульвар, однако лампы фонарей были разбиты, а тротуар зарос мескитом и повиликой. Дорога покрылась трещинами – наверное, после подземных толчков, что случились за прошедший год. Дальше дорога вообще переходила в проселок; сухая в это время года, земля была изрыта глубокими колеями. Придет зима, и от дождей ее развезет так, что она станет непроходимой. Впрочем, пока еще ноябрьское солнце светило жарко.
Указанный Полом дом стоял на вершине горной гряды. Он был построен в калифорнийско-испанском стиле: белая штукатурка на стенах, на крыше – крупная рыжая черепица. Я ожидал увидеть роскошь, но все тут дышало запущенностью. Подъездная дорожка заросла сорняками, краска почти стерлась с парадной двери, звонок проржавел.
– Пол! Ронни! Рути! – позвал я.
Никто не ответил, и тогда я вошел в распахнутую дверь. Полы в доме были выложены кирпичом, а под потолком тянулись стропила, как в готическом соборе; я попал в просторную гостиную, заставленную диковинной театральной мебелью, какую можно встретить во многих домах Голливуда. Эти бархатные кресла с высокими спинками! Трудно представить, чтобы в них сидели обычные люди хоть какой эпохи, разве что актеры в реквизитных костюмах. На одно из кресел кто-то повесил форму морского пехотинца, аккуратно сложив перед ним туфли и носки. Я обошел гостиную, потом по коридору выбрался снова на улицу – на задний двор. Склон холма уходил вниз уступами, прямо как на римской вилле. С яруса на ярус шли выложенные мозаикой ступеньки. Пожелтевшие кипарисы еще держались, а вот цветы увяли от засухи: остались только бурые кривые остовы герани и какие-то суккуленты с мясистыми листьями, выживающие на росе и тумане.
Оканчивались террасы плавательным бассейном. В глаза бросалось отсутствие в нем воды и жирные трещины вдоль стен и дна. У края на матрасах лежали голые Рути и Пол, рядом с ними прямо на кафеле распластались трое юнцов, попивающих пиво из баночек: двое были в трусах, третий в плавках. На руке у последнего татуировка изображала розы, обвившиеся вокруг слова «Мама».
Нагота шла Рути. Ее крупное тело было мягким и податливым, но ни капельки не дряблым. Она жизнерадостно и ничуть не смущенно улыбнулась мне. Пол же лежал, закрыв глаза и словно не замечая моего прихода. Наконец он пробормотал:
– А ты чего это такой одетый?
– Где Ронни? – спросил я.
– Ушел за выпивкой. Может, все же разденешься, а?
– Не сейчас, – сказал я. – Трусы не надел.
– Если не разденешься, Рути решит, что ты смущаешься своего маленького дружка.
– Рути как-нибудь обойдется. – Он начинал меня раздражать.
– Нам скучно, – с упреком произнес Пол. – Расскажи что-нибудь. Расскажи, что в мире нового.
– Не знаю.
– Ты не знаешь? – передразнивая меня, спросил Пол. Один из трех юнцов ухмыльнулся. Все они то и дело невольно поглядывали на тело Рути. Я и сам грешил тем же, не мог не смотреть на большой и курчавый черный треугольник.
– Значит, ты нам ничего не расскажешь? Совсем отказываешься нас развлечь?
– Как же прикажешь вас развлекать? – Я улыбался только из-за Рути, однако улыбка моя становилась все более натянутой.
– Давай взглянем, как ты трахнешь Рути. Парни ночью устроили с ней групповуху. И какую! Рути их полностью вымотала. Ну, давай посмотрим, как ты справишься.
– А вдруг Рути не хочет?
– Еще как хочет! Рути за любую активность. Она девочка славная. Одного только боится – как бы кто не сказал, что она не славная девочка. Только скажи ей это, и она на тебя набросится. Лишь бы доказать, что ты лжешь. Она правда классная деваха, не какая-нибудь там фифа. Лучше нее еще никого не было, ведь так, Рути?
Рути мечтательно улыбнулась. Трое юнцов ухмыльнулись, одновременно озадаченные и восхищенные фантазиями Пола. Я же, несмотря на абсурдность происходящего, был до неприличия сильно возбужден. Да будь сейчас не полдень, а сумерки, влей я в себя пару крепких напитков, как было бы горячо и возбуждающе нарушить собственные правила, забыть Августуса,
