Схватка (СИ) - Шепельский Евгений Александрович

— Но деньги… мы не в силах покупать еду с имперских кухонь!

— Ваше содержание не уменьшится. Более того, я уже говорил — я его повышаю. И все ваше бесплатное довольствие я верну, и еще увеличу. Потерпите… до послезавтра. Послезавтра я опубликую нужные указы, которые будут обязательны к исполнению.

— Но Совет…

— Совет пойдет в задницу в полном составе. С завтрашнего дня.

Упоминание задницы, куда полным составом пойдет Совет, весьма успокоило капитана. Я заговорил с ним на правильном языке, и дверцы его разума окончательно распахнулись, и он меня услышал.

— Верю вам, господин архканцлер. Вы — сможете! Потерпим сутки. Купим сегодня шамовки в городе, отправлю туда нарочных, да, нарочных! В городе дешевле.

Конечно дешевле. Совет намеренно велел отпускать пищу Алым крыльям по несусветным ценам. И, подозреваю, те же цены действуют и в моем случае, так что будем перебиваться сегодня внутренними резервами, а проще говоря — объедками, что остались от завтрака. Кота жалко. Впрочем, он может найти себе прокорм и сам.

Грокон убрался с поляны. Разочарованные вороны кружили над деревьями. Я различал среди ветвей на траве жирные красные мазки… Краска. Просто краска, не более.

Немного успокоив капитана, я попросил об увеличении караулов у ротонды и на других местах, вручил ему архканцлерский знак и велел лично и немедленно добыть с места пожара Законный свод Растаров.

— Возьмите десять Алых, — сказал. — Это важно и это — в интересах Санкструма. Законный свод должен быть доставлен сюда любой ценой. Если сенешаль Грокон… да-да, толстый такой малый, начнет юлить — припугните его расправой. Действуйте быстро и решительно. Законный свод находится где-то среди спасенных из пожара книг Архива. Он — большой. Не ошибетесь.

Бришер кивнул, повесил знак на грудь, а вернее — на свою бороду, и, нервно выдернув из носа колосок, удалился.

— Блоджетт, — сказал я. — Мне нужно узнать о тех чиновниках и дипломатах, которых отправили в отставку за последние… ну, скажем, пять лет. Имперские Архивы сгорели, и вся надежда теперь только на вас. Есть ли возможность собрать эти сведения? Я оплачу их. Оплачу сполна.

— Подробный список?

— Любой список. Кто — где — когда. Хотя бы десять-двадцать фамилий.

— Это будет нетрудно, ваше сиятельство. Я помню многих поименно. И денег никаких не нужно.

— Очень хорошо. И не торопитесь. Составьте список, скажем, за неделю.

Вот так. В нынешних обстоятельствах — увольнение, это почти печать качества работы чиновника и, возможно, указание на то, что у человека в наличии немного совести. Эти люди и хогги, если таковые окажутся в числе чиновников, войдут в мое правительство.

Я отпустил Блоджетта и повернулся к Шутейнику и Бернхотту. На столе уже лежали принесенные старшим секретарем рулоны бумаги, перья гусиные и стальные и золотые на длинных деревянных стерженьках, и песочницы, похожие на перечницы, для того, чтобы быстро осушать чернильные строки. Стояли и приготовленные чернила из каракатиц. Оказывается, их доставляют прямо в Варлойн с рыбных промыслов, которые еще каким-то образом живы и не стонут под пятой Коронного совета.

Бернхотт поднял взгляд:

— Варвары! Эти степные варвары в личинах! Но мы ничего не могли поделать!

— Бернхотт, варвары, что пожирают страну изнутри, намного опаснее. А степняки… они не варвары ни разу. Они просто… другие. И закончим на этом. Время составлять указы.

— Умные указы! Верные указы!

— Умные и верные я начну составлять послезавтра. Пока… Шутейник, а скажи-ка мне, лень заглядывать в карту, какие деревни в Санкструме носят неблагозвучные названия?

Гаер подумал, картинно почесав в кудрях черенком пера.

— Деревня Дырка, Опупиль, Серая Грязь… Вот три помню точно! Ну и Рыбьи Потроха, конечно! Не Потроха, ой, Голубые Фиалки!

Я плюхнулся на стул, схватил гусиное перо и придвинул к себе рулон бумаги и одну из чернильниц.

— Отлично. Бернхотт — пиши указ. Переименовать Дырку в Золотое солнце. Шутейник, на тебе Опупиль, переименуй его как тебе захочется. Ну а я займусь Серой Грязью. Назову ее, пожалуй, Милочкой. Деревня Милочка, звучит, а?

Молча и недоуменно они написали указы. Я скатал их в трубки и положил в один из ящиков стола.

Сегодня будет много указов для Коронного совета. Нам придется напрячься.

— Бернхотт, пиши новый указ: «Пусть всем будет хорошо!». Шутейник — пиши: «Приказываю снизить подушный налог вдвое». Ну а я, пожалуй, запрещу давить кошек каретами после полудня. Готово? Теперь так. Бернхотт: «Запретить держать в накладных карманах городской стражи ржаные сухари под страхом смерти!» Шутейник: «Указ о немедленном аудите армейских складов»… Побольше слов, друг, побольше витиеватости! А я напишу вот что: «Запрещаю после восхода солнца кричать петухам. Пусть всякое подворье, на котором живут петухи, платит пени, ежели петух закричит после восхода!»

— Э-э-э? Мастер Волк, что это? Это же какой-то… идиотизм?

— Так точно, мессир, ведь большая часть указов… какая-то чертовская глупость!

— Осознанная глупость в законотворчестве, — кивнул я с улыбкой. — Моим почерком и почерком Бернхотта составляются дурацкие указы. Твоим почерком, Шутейник, составляются указы нужные и необходимые.

— Но зачем, мессир?

— Да, мастер Волк, зачем?

— Для завтрашнего представления указов Коронному совету. Кое-что они завизируют, я надеюсь.

— А если нет?

— Я придумал способ, чтобы визы поставили.

Мы составляли указы битых три часа. Затем я взял один указ Бернхотта («Запрещается крестьянам есть морскую рыбу на берегу Оргумина» с добавлением тридцати подпунктов, с перечислением многочисленных сортов рыб), и добавил среди прочих подпунктов мелким-мелким почерком кое-что весомое.

Очень важное.

Очень нужное.

Магия мелких букв, которыми заполняются поля в земных контрактах, еще не была освоена в Санкструме.

Я надеялся стать первопроходцем.

Глава двадцать девятая

Работа спорилась, да как спорилась! За три часа мы накатали примерно сотню указов, по большей части — кретинских донельзя. Но среди них были и настоящие, серьезные, давно продуманные мной указы. Послезавтра, если все пройдет гладко, настоящие указы пойдут в дело, потому что я обрету настоящую власть — шаткую, конечно, ибо у фракций свои армии, но — власть. И я, наконец-то, начну формирование официального правительства и совершу, тем самым, маленький и плавный переворот внутри правящих элит, закосневших в своем самоценном элитизме, не способных думать о нуждах страны, а только о собственном возвышении и пухлом кармане.

Но — очень осторожно. Повторяю: кирпичики из стены местной власти следует вынимать с предельной аккуратностью, чтобы не обрушить весь дом под названием «государство». И следить, чтобы не началась паника и из страны не исчезли деньги.

Под конец работы мы, разогревшись, разлили по чаркам дивное вино из фиников. Шутейник вкушал его с видимым удовольствием, Бернхотт — морщась и поминая Свет Ашара, и только я пил эту сладкую гадость через силу, просто, чтобы успокоить нервы и прочистить засорившиеся чакры.

Указ с мелкими буквами я положил так, чтобы Коронный совет изучил его в числе последних.

В прихожей раздался звук жестяного камнепада. Я догадался, что капитан Бришер привез Законный Свод, как и полагается, со словами благодарности и любви ко всему сущему. В кабинет проскользнул брат Литон, распахнул обе дверные створки. Законный свод был размером с атомный авианосец. И ему, как кораблю на суше, полагался стапель в виде железной тачки-стойки с двумя ржавыми цельноковаными колесами, издававшими охи и стоны. Пыхтя, Бришер ввез главную законную книгу Санкструма, и, выдвинув ржавый же упор, поставил на тачке в простенок между камином и шкафом, где дрых кот-малут. Полтора метра в высоту, в ширину Свод достигал метра и был обит потертой, как сказали бы в мире Земли — винтажной, винного цвета кожей, окованной по краям бронзовыми позеленевшими завитушками. Листать такую книгу можно только с тачки, благо, она для этого и предназначена; Свод лежит торцом на стальной полке тачки, и никакой стол его не выдержит, слаб в коленках. Свод был скреплен серебряными цепями крест накрест, и по центру эти цепи соединял могучий вороненый замок. Я посмотрел боковой срез, лохматый от разнокалиберных, торчащих там и тут листов бумаги и, кажется, трухлого пергамента. В толщину Свод имел, пожалуй, около метра. Три тысячи страниц, четыре? Кто знает…