Том 8. Повести и рассказы 1868-1872 - Иван Тургенев

«Хорошо сказано», — подумал я про себя.

Теглев задумался, глубоко вздохнул и, выпустив из руки чубук, объявил мне, что нынешний день для него очень важный.

— Нынче Ильин день — я именинник… Это… это для меня всегда тяжелая пора.

Я ничего не отвечал и только глядел на него, как он сидел передо мною, согнутый, сутулый, неповоротливый, с уставленным на землю сонливым и пасмурным взором.

— Сегодня, — продолжал он, — одна старушка нищая (Теглев не пропускал ни одного нищего, не подав ему милостыни) сказала мне, что она о моей душеньке помолится… Разве это не странно?

«Охота же человеку всё с собою возиться!» — подумал я опять. Я должен, однако, прибавить, что в последнее время я стал замечать необычное выражение заботы и тревоги на лице Теглева, и не «фатальная» то была меланхолия: его что-то действительно грызло и мучило. И в этот раз меня поразила унылость, распространенная по его чертам. Уж не начинали ли возникать в нем те сомненья, о которых он мне говорил? Мне сказывали товарищи Теглева, что он незадолго перед тем подавал начальству проект о каких-то переформированиях «по лафетной части» и что этот проект был ему возвращен с «надписью», то есть с выговором. Зная его характер, я не сомневался в том, что подобное пренебрежение начальства глубоко его оскорбило. Но то, что мне чудилось в Теглеве, походило более на грусть, имело более личный оттенок.

— Однако сыро становится, — промолвил он вдруг и повел плечами. — Пойдемте в избу — да и спать пора. — У него была привычка поводить плечами и поворачивать голову со стороны на сторону, точно ему галстух становился тесным, причем он брался правой рукою за горло. Характер Теглева выражался — так по крайней мере мне казалось — в этом тоскливом и нервическом движении. Ему тоже было тесно на свете.

Мы вернулись в избу и легли, каждый на лавке, он в красном углу, я в переднем, на постланном сене.

Теглев долго ворочался на своей лавке, и я не мог заснуть. Рассказы ли его взволновали мои нервы, странная ли эта ночь раздражала мою кровь — не знаю; только я заснуть не мог. Всякое даже желание сна исчезло наконец, и я лежал с раскрытыми глазами да думал, напряженно думал, бог знает о чем, о самых бессмысленных пустяках, — как это всегда бывает во время бессонницы. Переворачиваясь с боку на бок, я протянул руку… Палец мой ударился об одно из бревен стены. Раздался слабый, но гулкий и как бы протяжный звук… Я, должно быть, попал на пустое место.

Я вторично ударил пальцем… уже нарочно. Звук повторился. Я еще… Вдруг Теглев приподнял голову.

— Ридель, — промолвил он, — слышите, кто-то стучит под окном.

Я притворился спящим. Мне вдруг пришла охота потрунить над моим фатальным товарищем. Всё равно мне не спалось.

Он опустил голову на подушку. Я подождал немного и опять постучал три раза сряду.

Теглев опять приподнялся и стал прислушиваться.

Я постучал опять. Я лежал к нему лицом, но мою руку он не мог видеть… я ее назад закинул, под одеяло.

— Ридель! — крикнул Теглев. Я не отозвался.

— Ридель! — повторил он громко. — Ридель!

— А? Что такое? — проговорил я, словно спросонья.

— Вы не слышите, кто-то всё стучит под окном. В избу, что ли, просится.

— Прохожий… — пролепетал я.

— Так надо его впустить или узнать, что за человек?

Но я уже не отвечал и снова притворился спящим.

Прошло несколько минут… Я опять за свое…

«Стук… стук… стук!..»

Теглев тотчас выпрямился и стал слушать.

«Стук… стук… стук! Стук… стук… стук!»

Сквозь полузакрытые веки, при белесоватом свете ночи, я хорошо мог видеть все его движенья. Он обращал лицо то к окну, то к двери. Действительно, трудно было понять, откуда шел звук: он словно облетал комнату, словно скользил вдоль стен. Я случайно попал на акустическую жилку.

«Стук… стук… стук!..»

— Ридель! — закричал наконец Теглев. — Ридель! Ридель!

— Да что такое? — промолвил я зевая.

— Неужели вы ничего не слышите? Стучит кто-то.

— Ну, бог с ним! — ответил я и опять показал вид, что заснул, захрапел даже…

Теглев успокоился.

«Стук… стук… стук!..»

— Кто там? — закричал Теглев. — Войди!

Никто, разумеется, не отвечал.

«Стук… стук… стук!»

Теглев вскочил с постели, открыл окно и, высунув голову наружу, диким голосом спросил: «Кто там? Кто стучит?» Потом он отворил дверь и повторил свой вопрос. В отдаленье проржала лошадь — и только.

Он вернулся к своей постели…

«Стук… стук… стук!»

Теглев мгновенно перевернулся и сел.

«Стук… стук… стук!»

Теглев проворно надел сапоги, накинул шинель на плечи и, отцепив со стены саблю, вышел из избы. Я слышал, как он два раза обошел ее кругом и всё спрашивал: «Кто тут? Кто тут ходит? Кто стучит?» Потом он вдруг умолк, постоял на одном месте на улице, недалеко от угла, где я лежал, и, уже ни слова больше не говоря, вернулся в избу и лег, не раздеваясь.

«Стук… стук… стук!» — начал я снова. «Стук… стук… стук!»

Но Теглев не шевелился, не спрашивал, кто стучит, а только подпер голову рукою.

Видя, что это больше не действует, я спустя немного времени притворился, что просыпаюсь, и, вглядевшись в Теглева, принял удивленный вид.

— Вы разве куда ходили? — спросил я.

— Да, — равнодушно отвечал он.

— Вы всё продолжали слышать стук?

— Да.

— И никого не встретили?

— Нет.

— И стук прекратился?

— Не знаю. Теперь мне всё равно.

— Теперь? Почему же именно теперь?

Теглев не отвечал.

Мне стало немножко совестно и немножко досадно на него. Сознаться в своей шалости я, однако, не решался.

— Знаете ли что? — начал я. — Я убежден, что всё это — одно ваше воображение.

Теглев нахмурился.

— А, вы полагаете!

— Вы говорите: вы слышали стук…

— Я не один стук слышал, — перебил он меня.

— Что же еще?

Теглев качнулся вперед — и закусил губы. Он, видимо, колебался…

— Меня звали! — промолвил он наконец вполголоса и отвернул лицо.

— Вас звали? Кто же вас звал?

— Одна… — Теглев продолжал глядеть в сторону. — Одно существо, про которое я до сих пор только полагал, что оно умерло… а теперь я это наверное знаю.

— Клянусь вам, Илья Степаныч, — воскликнул я, — это всё одно воображение!

— Воображение? — повторил он. — Хотите сами убедиться на деле?

— Хочу.

— Ну, так выйдемте на улицу.

Я наскоро оделся и вместе с Теглевым вышел из избы. Против нее, по ту сторону улицы, не было домов, а тянулся низкий, местами сломанный плетень, за которым начинался довольно крутой спуск на равнину. Туман по-прежнему окутывал все предметы — и за двадцать шагов почти ничего не было видно. Мы с Теглевым дошли до плетня и остановились.

— Вот здесь, — промолвил он и понурил голову. — Стойте, молчите — и слушайте! — Я, так же как он, приник ухом — и, кроме обычного, до крайности слабого, но повсеместного ночного гула, этого дыханья ночи, не услышал ничего. Изредка переглядываясь друг с другом, простояли мы неподвижно несколько минут — и уже собирались идти дальше…

«Илюша!» — почудился мне шёпот из-за плетня.

Я глянул на Теглева — но он, казалось, ничего не слыхал — и по-прежнему держал голову понуро.

«Илюша… а Илюша…» — раздалось явственнее прежнего — настолько явственно, что можно было понять: эти слова произнесла женщина.

Мы оба разом вздрогнули — и уставились друг на друга.

— Что? — спросил меня шёпотом Теглев. — Теперь не будете сомневаться?

— Постойте, — отвечал я ему так же тихо, — это еще ничего не доказывает. Надо посмотреть, нет ли кого? Какой-нибудь шутник…

Я перескочил через плетень — и пошел по тому направлению, откуда, сколько я мог судить, принесся голос.

Под ногами я почувствовал мягкую, рыхлую землю; длинные полосы гряд пропадали в тумане. Я находился в огороде. Но ничего не шевелилось ни вокруг меня, ни впереди. Всё как бы замерло в онемении сна. Я сделал еще несколько шагов.

— Кто тут? — закричал я не хуже Теглева.

Прррр! — вспугнутый перепел выскочил из-под самых ног моих и полетел прочь, прямо, как пуля. Я невольно пошатнулся… Что за глупость!

Я глянул назад. Теглев виднелся на том же самом месте, где я его оставил. Я приблизился к нему.

— Напрасно вы будете звать, — промолвил он. — Этот голос дошел до нас… до меня… издалека.

Он провел рукой по лицу — и тихими шагами направился через улицу домой. Но я не хотел так скоро сдаться и вернулся в огород. Что действительно кто-то три раза кликнул «Илюшу» — в этом я никак сомневаться не мог; что в этом зове было что-то жалобное и таинственное — в этом я тоже должен был самому себе признаться… Но кто знает, быть может, всё это только казалось непонятным, а на деле объяснялось так же просто, как и тот стук, который взволновал Теглева?