На взлёт! - Ольга Владимировна Голотвина

Даром бери, как брату отдам! Просто подойди, посмотри, какие сапоги! Полюбуйся, примерь, я же сказал – даром отдам!.. Конечно, даром, разве же это цена за такие сапоги?

– Верблюжьи седла! Твой верблюд мечтал о таком седле! Во сне видел!

– Какой кувшин, а?! Ты видел раньше такой кувшин? Он не звенит, он поет!

– А, твой взор упал на этот ятаган? Я и в толпе увижу знатока. Твой взгляд блестит так, что отражается на стали! Приятно иметь дело с понимающим человеком. У тебя руки воина, они тоскуют по ятагану. Подойди, договоримся!

– Ай, пирожки, горячие пирожки! Нежные, как девичья щечка! Сам правитель такого не ел, а ты отведаешь! Поспеши, пока не остыли!

– Зубы деру без боли! Твердая рука, заговоренные щипцы! Чужестранец, в твоих очах я вижу боль! Подойди, сядь, открой рот...

В очах Дика Бенца была не боль, а смятение. И желание побыстрее выбраться из этого безумного места.

Птичий ряд. Многоголосое квохтание, перекрывающее даже людской гам. За плетеными загородками – черные, белые, рыжие, серые перья.

Дик загляделся на роскошных павлинов – до сих пор он о них только слышал, но узнал с первого взгляда. Налюбовался бы вволю, забыв даже о цели своего пути, но толпа оттеснила его от вольера с павлинами, прижала к низкой дощатой ограде, и лысый здоровяк в темном халате азартно спросил:

– На кого ставишь? На Удар Грома или на Черного Демона?

– Ни на кого не ставлю! – огрызнулся Дик.

Он уже понял, куда попал. Петушиные бои.

На родине Дика они были запрещены, потому что в древности петух был символом Франусии, священной птицей. А в Порт-о-Ранго Бенц видел однажды это зрелище на заднем дворе какого-то трактира. Не понравилось.

И сейчас его заинтересовали не птицы, а их владельцы, стоящие за оградой друг против друга. Дика удивило то, что одной из них была женщина – рослая костлявая старуха. Но ведь петушиные бои считались чисто мужской забавой?

– Время тянут, – недовольно сказал кто-то за спиной Дика. – Чтоб люди сделали побольше ставок.

Если те двое, за оградой, действительно тянули время, они делали это артистично.

– Мой Удар Грома – дитя пламени и вихря! – надрывался одноглазый толстячок. – Он рвется в бой, как грифон! Его клюв – копье, его шпоры – мечи. Он с первого удара убьет твоего цыпленка, женщина! Удар Грома – воин, хоть бери его в охрану правителя!

– Свари своего воина в лапше, тогда от него польза будет! – пронзительно отвечала старуха. – Мой Черный Демон скрывает под перьями железные мышцы! Я растила его как свое дитя – на вареном мясе, твороге, орехах! Его удары жестки, его атака беспощадна! Даже его тень устрашает врага!

Дик перевел взгляд на клетку, стоящую за оградой, но близко: протяни руку – и дотронешься.

Да, Бенц видел петушиный бой, но там дрались обычные петухи, какие царят в любом курятнике. Черная птица, сидевшая в клетке, не очень-то на них походила.

Туловище вытянуто вверх, словно петух пытался достать крышку клетки – да так и замер. На маленькой голове с грозным клювом нет ни гребня, ни сережек, зато надбровные дуги очень большие. Длинные ноги украшены железными шпорами.

Этот грозный птах из-за решетки из лозы глядел на Бенца – враждебно, дерзко, с вызовом. Словно хотел сказать: «Пришел поглазеть, как я буду убивать или умирать?»

– Удачи тебе, петух! – проговорил Бенц по-франусийски и принялся выбираться из толпы. Это удалось довольно легко, и вскоре Бенц свернул на другой ряд – гончарный.

Здесь было чуть спокойнее, народу было поменьше. Хотя торговцы и покупатели в полный голос обсуждали товары и цену, все-таки Дику показалось, что здесь и шуму не так много. Горшки не кудахтали и не кукарекали. Просто тихий уголок, где можно устроить себе передышку...

Это Дик зря так подумал.

Сзади словно вихрь налетел. Послышался грохот разлетающейся в осколки глиняной посуды и свирепые проклятья гончаров. Обернувшись, Дик увидел, как по горшкам и кувшинам, размахивая крыльями и хрипло кукарекая, несется Черный Демон. Ноги с железными шпорами крушили все на пути, а сзади орущей лавиной катилась погоня.

– Держи!

– Лови!

– Хватай!

Старый гончар, спасая свое добро, замахал руками:

– Прочь, отродье стервятника!

Отродье стервятника шарахнулось в сторону и метнулось прямо на грудь Бенцу. Чтобы спасти лицо от грозного клюва, Дик вскинул руки навстречу – и вцепился в трепыхающийся ком перьев.

– Вот он! – раздался рядом голос старухи, хозяйки петуха. – Хватайте, люди добрые! Это иноземный колдун! Он сглазил мое сокровище, дитя моей души! И хотел похитить! Стражу сюда, стражу!

Стража появилась так быстро, словно где-то поблизости поджидала, когда ее кликнут. Трое дюжих парней в коричневых халатах, с ятаганами на поясах, обступили Бенца. Старший из них, плоскомордый дюжий верзила, начал весело:

– Что вопишь, матушка Файзия? Улетел твой непобедимый орел? Так ведь поймали его! Чего голосишь, как в похоронной процессии?

Он повернулся к Дику... и вдруг добродушное выражение исчезло с его лица. Стражник подобрался, взгляд стал жестким. Он негромко сказал одному из стражников:

– За командиром, быстро!

А старуха, выхватив петуха из рук Дика, завопила еще громче:

– Правоверные, это колдун! Он встал возле клетки и произнес заклинанье на своем языке! И дверца клетки сама растворилась, а в мою благородную птицу вселился злой дух! Мой красавец покинул клетку и улетел!

– Ай, какое черное колдовство! – с опаской заговорили вокруг.

Толпа раздвинулась, давая дорогу статному, плечистому мужчине лет тридцати. На его горбоносом, смуглом, обрамленном аккуратной бородкой лице было написано, что он сейчас разберется самым тщательным образом и накажет кого попало.

– Что тут произошло? Петух? Вот этот? Файзия, горластая ты гиена, забери свою птицу и готовься развязать кошелек. Штраф за то, что плохо смотрела за Черным Демоном, и плата гончарам за перебитые горшки.

– Да при чем тут я? – вознегодовала старуха. – Мою птицу сглазили!

– Да, и твой кошелек сглазили тоже! – твердо ответил тот, кто был, судя по всему, командиром стражи. – Договорись с гончарами, не то придется тебе встать перед судьей!

Старуха замолчала и принялась кланяться. А командир обернулся к Бенцу – и Дик изумился ненависти, которая полыхнула в глазах халфатийца.

– А этого уведите и бросьте в яму! Позже я сам с ним разберусь.

Драться среди толпы не было смысла, и