Спеши вниз - Джон Уэйн

— Прекрасный совет, — сказал Чарлз. — И, между прочим, спасибо за все.

— Не стоит благодарности, приятель. Мне это самому приятно.

И, когда молодой человек, по имени Отчаявшийся, дошел до замка великана, по имени Рэкет, он смело ударил железной рукавицей в ворота. И великан услышав его из своей опочивальни (потому что сам он велел слугам своим по имени Коварство и Путаница показать ему дорогу к замку) и встал, чтобы встретить его со словами: «Не стоит благодарности, приятель», — и молодой человек, по имени Отчаявшийся, вошел в от веденные ему для отдыха покои и возлег на пышное ложе.

Через двадцать четыре часа Чарлз возвращался после первого ночного дежурства. Он был возбужден и немного озадачен: Ада вовсе не была похожа на особу, подверженную нервическим страхам, но он так и не сумел представить себе иной причины, по которой она могла бы требовать себе вышибалу. Ему рисовались звероподобные верзилы, гангстеры с бритвами наготове или в лучшем случае моряки на побывке, до краев нагруженные буйством и водкой. И ничего подобного! Клиенты «Золотого персика» были смирнейшие люди вроде пассажиров третьего класса какого-нибудь пригородного поезда. В основном преобладали две разновидности: либо провинциальные растяпы вроде вчерашнего мистера Свободная Инициатива, либо завзятые обиралы, наркоманы, алкоголики и разного рода психопаты, которые в большинстве своем были настолько подорваны излишествами, что не казались ему опасными, даже вздумай они буянить.

А что касается «прелестниц», на приманку которых слетались завсегдатаи клуба, то Чарлзу ничего не стоило не глядеть на самых жалких и отвратительных. Спешить не было надобности: со временем он, конечно, нарастит вокруг себя твердую скорлупу, чтобы сохранить остатки своих моральных и эстетических убеждений, или же начисто избавится от них; но ему платили за то, чтобы пресекать всякие бесчинства и не совать нос, куда не следует. Уже в первые два-три часа своего дежурства он не мог не заметить, что в сущности клуб был заинтересован в создании иллюзии, что за внешностью скрывается больше, чем было на самом деле. Кроме большого бара — прибежища немногих завсегдатаев и посвященных, которые пользовались привилегией заказывать выпивку непосредственно у стойки, а не за двойную плату через официантов, — была еще только одна комната.

Называлась она танцевальным залом, и, действительно, в уголке располагался оркестр из трех музыкантов, который усердно наяривал всякие танцы, но на свободном квадратике паркета размером с носовой платок никто не танцевал. Гуляки угрюмо восседали за маленькими столиками, занимавшими большую часть комнаты, или на плюшевых скамейках по трем ее стенам. Два официанта, каждый из которых давно уже мог бы получить пенсию по старости, если бы согласился удостоверить при этом свою личность, шаркали, разнося туда и сюда ядовитые напитки по убийственным ценам. Ада сидела за стойкой и болтала с посвященными, которые каким-то образом все оказывались ее родственниками, а Чарлз преспокойно торчал в своем углу, готовый к любым неожиданностям и все еще ощущая себя Аланом Лэддом.

В такой обстановке легко было создать впечатление, что где-то рядом, за сценой, бушует порок, но вскоре ему стало ясно, что раскаты его настолько же искусственны, как у театрального машиниста, создающего с помощью железного листа полную иллюзию оглушительного грома. «Персики», которых имелось с полдюжины, всегда бывали на посту, и время от времени та или другая из них уходила под руку с избранным ею партнером в один из отдельных кабинетов — что сейчас же навело Чарлза на мысль ни в коем случае не пользоваться этими кабинетами для дневного отдыха, — но с первого взгляда ясно было, что на одного счастливца, которому удавалось осуществить венец своих желаний, приходилось десятеро, настолько обремененных тошнотворными напитками, что они уходили скорее для того, чтобы от них освободиться, без всяких покушений на неосуществимый для них подвиг. Удручающее зрелище немощных людей, неспособных развлекаться даже на таком скотском уровне! Это было скопище лиц, с которых глядело на Чарлза разочарование, крах, скука и тщетная попытка обмануть самих себя.

По сути, в этой комнате занимались настоящим делом только трое музыкантов. На пятом-шестом часу дежурства Чарлз, изнывая от скуки и отвращения, подсел к ним в угол с риском оглохнуть от их «музыки». В перерыве между номерами они познакомились. Джимми — пианино, Альберт — кларнет, Фрэнки — гитара. Как только они отходили от своих инструментов, он сразу же переставал различать их, настолько они смахивали на марионеток массового производства: худоба, меловые лица, бобрик высотою со спичку, свободные черные блузы и галстуки пышным бантом. Это были славные ребята, маскировавшие свою трогательную провинциальную наивность шаблонной искушенностью, почерпнутой из чтения «Ритмотворца» и «Синкопы», и изъяснявшиеся на манер героев кино.

— Какого черта торчать здесь днем, дружище! — заявил ему Фрэнки, доставая из кармана новую костяшку и внимательно ее рассматривая. — Днем это скучнейшая дыра, правда, ребята?

— Хуже не найдешь, — подтвердил Джимми, откидываясь на своем табурете. — Топайте с нами, дружище. У нас знатное логово. Мы вас там мигом устроим. Приведем, поручимся — и дело в шляпе. Классная меблиришка — не пожалеете.

Альберт тоже подтвердил это энергичным кивком.

— Сущий рай!

— Спасибо, — сказал Чарлз. Он не решался произносить длинные речи, до тех пор пока не освоится с их жаргоном.

И наутро они все вчетвером пошли домой. Трое артистов обменивались какими-то загадочными репликами, явно говоря о Чарлзе, словно его тут и не было, но делали это весьма дружелюбно. Они походили на второклассников, которые решили опекать новичка.

Однажды вечером по дороге в клуб Чарлз зашел на почту в Чаринг-кросс посмотреть, нет ли писем. Почтовый служащий протянул ему конверт, он сел за стол и распечатал его. Письмо было отстукано на машинке, очевидно продиктовано секретарше. Он прочитал его медленно и внимательно.

Мистер Ч. Ламли,

По возвращении я нашел ваше письмо, но меня изумляет, почему в нем не упомянут тот факт, что, покидая мой дом, вы украли с письменного стола моей жены ценную нефритовую статуэтку. Это был правильный выбор с вашей стороны, потому что я не люблю показной роскоши, и это была единственная ценная вещь в доме; у вас, видимо, есть определенный воровской опыт. Все улики неопровержимо доказывают, что украли вы, так что не трудитесь оспаривать обвинение. Я не намерен передавать это дело в руки закона, потому что понесенный мною материальный ущерб — ничто по сравнению с крушением моего доверия к вам, которое ничем не может быть возмещено. Я никогда еще не делал крупных ошибок в оценке людей, хотя должен признать, что мне в моей практике не приходилось еще иметь дело с образчиками обычного уголовного типа. Я не жду и не желаю слышать вас или о вас в будущем.

Сэмюел П. Брейсуэйт.

Чарлз трижды перечитал письмо. Два раза медленно, а третий бегло. Потом рассеянно посмотрел перед собой, под веками у него словно перекатывались чугунные плашки. Улики все против вас, Хатчинс, я добьюсь, что вас выгонят, будьте спокойны, денег-как-нибудь-раздобудем, вы-мне-уже-стоили-массу… все-улики-неопровержимо-доказывают, образчик-обычного-уголовного-типа, он-ненавидит-вас, МЕЧТАЮ-ВСТРЕЧЕ-ПЯТНИЦУ-ДЕРМА.

Рядом с ним сидела какая-то краснолицая женщина с растрепанными седыми волосами и составляла телеграмму. Она поглядела на него с суровым порицанием, и он понял, что его растерянный взгляд остановился на бланке, который она заполняла. Она заговорила с ним оскорбленным тоном:

— Не понимаю, какое вам дело до моей телеграммы!

— Простите, — сказал он. — Это все кетгут. Слишком много кетгута.

Она широко и натянуто улыбнулась и поискала уголком глаза, есть ли кого позвать на помощь.

— Слишком много кетгута, — сказала она медленно и с одобрительным кивком.

— Слишком, слишком много, — сказал он. Он поднялся, прежде чем она взвизгнула во всю мощь своей охрипшей на ветру глотки. Выходя, он скомкал письмо в маленький жесткий шарик. Это была дорогая бумага хорошего качества, и жесткие уголки ее царапали ладонь. Он, тщательно целясь, бросил ее в урну и вышел. На улице было холодно.

Он поспешил в клуб. Там его встретило все то же удручающее и удрученное настроение: в углу наяривал и взвывал оркестр, клиенты сидели, угрюмо уткнувшись в стаканы. Болезненно ощущая окружающую грязь, Алан Лэдд, пораженный в ахиллесову пяту, приступил еще к одному опустошающему, иссушающему мозг ночному бдению. Пора бы уж ему и привыкнуть. Похоже, что это так и останется его последним убежищем. Еще одна катастрофа, разбитый волнами остов выкинут на захламленный берег, и чайки тонут, чертя воду слипшимися от нефти крыльями.