Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Полицейские, опасаясь переусердствовать, решили запросить «дальнейших указаний», как они обычно делают в таких ситуациях. Потрескивают и попискивают их рации, ведутся переговоры, а мы пользуемся замешательством и вместе прыгаем в распахнутую дверь четырехместной «цессны». Тут встревает пилот и сообщает полицейским, что если они еще час провозятся, то сгустятся сумерки, а машина его для ночных полетов не предназначена. Полетов... Куда этот полет?

Командующий Мултанским корпусом затруднению вовсе не обрадовался, однако разрешил полицейским отпустить нас обеих. Но пилот не торопится на взлет.

—Я с семи утра ни крошки и ни капли во рту не держал, — задушевно сообщил он полицейским. Те мгновенно обеспечили его ланч-подносом с самолета, и мы наконец взлетаем. Уже в воздухе пилот повернулся к нам. Он слышал мое требование воды, которое начальство игнорировало, и вручает поднос нам.

—Я им наврал. На самом-то деле я весьма плотно пообедал. Это вам.

Прошло пять часов, и мы снова приземлились в Равалпинди. Я узнаю, что это Пинди лишь по знакомой физиономии одного из аэропортовских полицейских, встречающих самолет. Слава Богу, Ясмин дома. Покидая самолет, вижу озабоченные глаза пилота. «Я синдхи», — негромко произнес он. И все. И этого достаточно.

Мать в первый момент обрадовалась, увидев меня в доме, где ее держали взаперти уже десятый месяц.

— Какой сюрприз... — начала она и тут же все поняла, увидев, в каком я виде: рваная одежда, исцарапанные ноги... Радость сменилась озабоченностью. Вновь мы обе под арестом.

Я написала письмо брату Миру в Америку, куда он отправился, чтобы привлечь внимание ООН и призвать эту международную организацию усилить давление на пакистанский режим.

«Папа попросил меня кое-что тебе передать, не в порядке критики, а в качестве добрых советов. Итак, по порядку:

1. «Жена Цезаря выше подозрений». Здешняя пресса расписывает, как вы там роскошествуете, ведете разгульную жизнь. Папа понимает, что это не так, но попросил меня напомнить, чтобы вы вели себя осмотрительнее. Никаких походов в кино, никаких экстравагантностей, чтобы люди не могли сказать, что вы там бонвиванствуете, в то время как отец гниет в тюрьме.

2. Никаких интервью Индии и Израилю, и вообще держитесь от них подальше. Твое интервью индийской газете здесь постарались истолковать как акт предательства...»

И далее в таком же духе. Разумеется, мне не хотелось выписывать Миру такие наставления. Я знала, что он упорно работает. Он продал мой маленький MGB и использовал деньги на издание в Лондоне разоблачительных брошюр к процессу отца. Он встречался со всеми министрами иностранных дел, до которых мог добраться, организовывал демонстрации протеста пакистанской общины в Лондоне в защиту отца и за отмену смертного приговора. Конечно, мне хотелось вести борьбу вместе с братьями, но ни Мир, ни Шах, оба оставившие учебу, чтобы сражаться за освобождение отца, не могли ступить на пакистанскую землю, их бы тут же арестовали. Приходилось бороться вдали друг от друга.

* * *

18 декабря 1978 года. Верховный суд. Равалпинди.

Зал суда забит до отказа, люди стремятся хотя бы бросить взгляд на своего премьер-министра. После долгой борьбы отец и его адвокаты добились для подсудимого права выступить перед Верховным судом в качестве собственного защитника. В помещение, предназначенное для сотни человек, набилось от трехсот до четырехсот. В течение трех или четырех дней они готовы сидеть на радиаторах, жаться в проходах; забито и обычно свободное пространство перед судейским подиумом. Тысячи тех, кому проникнуть в суд не удалось, теснятся снаружи, перед полицейским заслоном, чтобы увидеть, как отца в девять утра доставят из тюрьмы и в полдень увезут обратно.

Конечно, я рвалась туда, но мою просьбу о посещении суда отклонили. Однако мать, освобожденная из-под ареста в ноябре, после почти года содержания под арестом, смогла туда попасть. Как-то сумел добиться пропуска в зал суда и Урс, слуга отца. Попали туда госпожа Ниязи и Ясмин, а также Виктория и Амина. Виктория позже написала книгу о мучениях отца под названием «Бхутто: процесс и казнь». Ее следовало бы назвать «Судебное убийство».

Мать определила выступление отца как блестящее. Свыше четырех дней, отведенных ему судом, он опровергал выдвинутые против него обвинения в организации заговора с целью убийства, выявлял нестыковки и противоречия в показаниях так называемых «свидетелей» в лахорском процессе. Он опроверг утверждения, что он «мусульманин только по названию», что он лично манипулировал результатами выборов. «Я не могу нести ответственность за мысли и умыслы каждого официального и неофициального лица в нашей плодородной долине Инда», — сказал он. В ходе выступления он не пользовался никакими бумажками, тезисами, как обычно, сверкая интеллектом и полностью овладев вниманием аудитории.

«Все живущие на свете должны его покинуть, таков непреложный закон жизни. Я не цепляюсь за жизнь как таковую, но требую справедливости... Вопрос даже не в том, что я настаиваю на своей невиновности, вопрос в том, что обвинение должно доказать свои доводы в пределах хоть какого-то правдоподобия. Я требую признания себя невиновным не ради личности Зульфикара Али Бхутто, но в целях высших соображений, чтобы избежать гротескной пародии на правосудие. Этот процесс затмевает дело Дрейфуса.

Поведение отца еще более поразительно, если учесть, в каких условиях он существовал в тюрьме. Ему не давали спать по ночам. Он не видел солнца более полугода, двадцать пять дней ему не давали свежей воды. Бледный и слабый, он, казалось, становился сильнее с каждым произнесенным им словом. «Голова слегка кружится, — признался он в зале суда. — Не могу привыкнуть к пространству, к движению, к народу. — Он оглядел зал и улыбнулся. — Приятно видеть людей».

Присутствующие в зале суда вставали, когда он появлялся и когда его уводили. Он настоял, чтобы ему разрешили выступать в суде в своем обычном виде, одетым безупречно, как и положено премьер-министру Пакистана. Урс доставил ему одежду с Клифтон, 70, и он появился в зале в сшитом на заказ костюме, в шелковой рубашке и при галстуке, с цветным платочком в нагрудном карманчике. По тому, как сидел на нем костюм, видно было, насколько он исхудал.

Сначала ему разрешили войти в зал самостоятельно и пройти к своему месту по центральному проходу. Но теплая реакция зала, стремление людей пожать руку своему премьеру, прикоснуться к нему, обменяться улыбкой заставили окружить его живым барьером. Вокруг отца образовалось кольцо из шестерых сцепившихся руками агентов, проводивших его на место и обратно к выходу.