Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин

Этот мемуарист словно в полусне блуждал среди заклинателей змей, дующих в маленькие флейты, выманивая своих ужасных питомцев из темноты бамбуковых корзин; видел даосского монаха с садком многоцветных креветок, которых он якобы погрузил в гипнотический сон. Видел боксеров, и шахматистов, и поэтов, пишущих легкомысленные стихи, акробатов и волшебников. Китайская хроника той эпохи насчитывает пятьсот сорок пять артистов, выступавших при дворе. Они разделялись на пятьдесят пять категорий, в том числе мастеров бумажных змеев, игроков в мяч, волшебников и певцов, актеров, лучников и рассказчиков фривольных историй.

Запрокинув голову, Марко разглядывал огромный прямоугольный дворец, возвышавшийся над этим кипением жизни, пышные сады «и рядом с ними дома ремесленников, работающих в своих мастерских». Он пишет: «В любой час можно встретить людей, идущих туда и сюда по своим делам, так что, видя эти огромные толпы, не поверить, что возможно прокормить их, однако каждый рыночный день все означенные площади заполнены народом и торговцами, доставляющими товар на повозках и на лодках, и все это раскупается».

Он угадывает под внешним хаосом порядок, существование двенадцати основных ремесел: «и каждое ремесло из этих двенадцати имеет двенадцать тысяч мастерских, иначе говоря, двенадцать тысяч домов для каждого». В каждом доме «по меньшей мере десять мастеров этого искусства, а иногда пятнадцать, или двадцать, или тридцать, а то и сорок». Люди, занятые торговой деятельностью, наживали такие состояния, что Марко усомнился, поверят ли ему на слово европейские читатели. «Там много купцов, и таких богатых, и занятых столькими делами, и такой большой торговлей, что кто бы ни сказал или ни написал о них истину, ему не поверят, так это необычайно». Эти князья коммерции, создававшие невообразимое богатство, не работали «своими руками», но жили «столь утонченно и чисто, словно они короли или бароны». Столь же изысканны были женщины Кинсая, «весьма нежные и подобные ангелам создания», по оценке Марко. Эти неземные красавицы получали «тонкое воспитание» и одевались «с таким множеством украшений из шелка и драгоценных камней, что невозможно их оценить». Марко изумлялся роскошным домам горожан, «очень хорошо построенным и богато убранным». Он с придыханием рассказывает: «Они так любят украшения, росписи и строения, что тратят на них неимоверные суммы».

Описывая жителей города, Марко не скупится на похвалы. «Исконные обитатели Кинсая — народ мирный, воспитанный и приученный к тому их государем, каковой был той же натуры. Они не носят оружия и не хранят его в доме. Между ними не услышишь и не увидишь ссор и других распрей. Они занимаются торговлей и ремеслом с великой искренностью и честностью. Они так любят друг друга, что квартал можно счесть одной семьей, так дружелюбны друг к другу мужчины и женщины, живущие по соседству. Так велика их близость, что между ними нет ни ревности, ни подозрительности к их женщинам, к которым они питают величайшее уважение, и всякий, кто посмеет обратиться с неподобающими словами к замужней женщине, считается преступником. Столь же приветливы они к чужестранцам, которые приходят к ним ради торговли, и радушно принимают их в домах, приветствуя их и оказывая всяческую помощь в делах».

Каким бы праздничным и нарядным ни представлялся Кинсай, город был оккупирован военными. Жители, говорит Марко, «не любят видеть солдат, как и ханских стражников, потому что считают, будто из-за них они лишились своего природного государя и властителей».

При всей преданности Хубилай-хану, Марко постепенно научился рассматривать монгольское присутствие в Кинсае как пятно на тонкой шелковой глади китайского общества. В городе было расквартировано не менее шестидесяти тысяч монгольских стражников, которым якобы полагалось охранять деревянные дома от пожаров: в действительности они составляли оккупационную армию. «После того как великий хан взял город, — повествует Марко, — было приказано, чтобы каждый из двенадцати тысяч мостов день и ночь охраняли десять человек посменно, то есть пятеро днем и пятеро ночью, и они должны стеречь город, чтобы не было бесчинств, и никто не смел думать об измене, и не взбунтовал против него город».

Преданные часовые хана «никогда не спят, но всегда начеку». В каждой сторожевой будке был «сосуд с большим тазом и часы», по которым они с военной точностью отмеряли время. Часть стражников патрулировала городские улицы, не ради охраны, а высматривая мелкие проступки и отравляя жизнь виновникам. Стоило кому-нибудь «не погасить фонаря или огня после дозволенного часа», как ему грозило суровое наказание. Присутствие стражников было достаточно внушительным, чтобы люди не выходили из домов, даже когда инстинкт самосохранения приказывал обратное. Если начинался пожар, «ни один из жителей города не решится выйти из дома в ночное время, ни пойти на пожар, и только те, кому принадлежит имущество, приходят туда, да еще им помогают те стражники, а их всегда не менее двух тысяч».

Пожар, даже самый незначительный, в деревянном городе был всеобщей угрозой. «Он угрожает спалить полгорода», — сообщает Марко. Поэтому стражи учредили сложную систему предупреждения. На одном из холмов стояла «деревянная башня, с которой открывался вид на весь город», и на этой башне висела «большая деревянная доска, в которую в случае пожара бьют колотушкой». На практике часовые сторожевой башни поднимали тревогу при любом намеке на «волнения или беспорядки», долетевшие до их ушей из города.

Верное наблюдение Марко об опасности пожара подтверждается хрониками, из которых видно, что крупные пожары возникали почти каждый год. В течение XIII века город претерпел особенно опустошительные потери в 1208, 1229, 1237 (когда сгорело тринадцать тысяч домов) и, наконец, в 1275, перед самой монгольской оккупацией. Возможно, самое серьезное бедствие произошло 15 апреля 1208 года, когда пожар начался в правительственном квартале и на четыре дня превратил Небесный Город в Го-род-Пекло. На площади в три квадратных мили выгорело 58 000 домов, погибло бесчисленное множество людей. На ближайшие месяцы власти разместили более пяти тысяч оставшихся бездомными людей в буддийских и даосских монастырях, и даже на судах, стоявших на Западном озере. Неудивительно, что Кинсай предпринимал так мало предосторожностей против нападения далеких монголов, если пожары представляли куда более грозную опасность.

Купцы хранили товары в защищенных от огня складах. Складские помещения богатых семей и местной знати занимали участки, окруженные сетью каналов, защищавших и от огня, и от грабителей. Владельцы арендовали их на несколько месяцев. Цена аренды была высока, но в нее входила плата за охрану. Несмотря на такие предосторожности, горожане жили в вечном страхе перед внезапным пожаром, и малейшая искра, слух или самый негромкий звук, напоминающий сигнал со сторожевой башни, вызывали панику. Если пожар все-таки вспыхивал, дополнительную опасность представляли мародеры. Если таких «идущих по следам огня» ловили, их ждала быстрая и неизбежная кара по закону военного времени.

Разумеется, все эти меры предпринимались Хубилай-ханом для защиты такого особо ценного трофея, как Кинсай. Город был так богат ресурсами и давал такую прибыль, что, по выражению Марко, «на него не жалеют великих и усердных забот». Ревностные монгольские стражи задерживали всякого вышедшего на улицу поздней ночью. Бедных и увечных препровождали в общественные приюты, но если задержанный оказывался здоров и крепок, его принуждали «исполнить какую-либо работу».

Монголы начали внедрение в Кинсай, как и в другие завоеванные города, замещая китайские купюры своими бумажными деньгами. Марко наблюдал за чеканкой монгольской валюты. «Берут внутреннюю кору шелковичного дерева и складывают так же, как делают у нас, изготавливая листы бумаги, — сообщает он. — Листы разрывают на куски размером с грош, на которых оттискивают печать и знак великого хана. Эти деньги принимают за все, что продается и покупается».

Далее монголы проложили в центре города дороги по своей системе. «Поскольку гонцы великого хана не могли быстро скакать на лошадях по мостовой, — поясняет Марко, — одну сторону улицы не мостят». Курьеры смешивались с обычным городским движением, каковое составляли «длинные повозки, закрытые и снабженные занавесками и шелковыми подушками, на которых могут поместиться шесть человек».

Даже при оккупации жизнь в Кинсае шла своим чередом. Военное искусство и технологии значили здесь меньше, чем торговля, литература, драма, поэзия, живопись, ремесла и благотворительность. Здесь монголы, с их откровенной страстью к завоеваниям ради завоеваний, столкнулись с высшей цивилизацией, и реакция их оказалась парадоксальной, хотя и предсказуемой: они подражали тем, кого завоевали, в надежде подняться до уровня своих подданных. Результатом стала самая цивилизованная военная зона.