Невидимый всадник - Ирина Гуро

…Он, наверное же, знал, какая буря подымется сейчас навстречу ему на площади. Все он знал наперед. Но ничто не выдавало ни в его походке, ни в лице ожидания этой бури. Очень буднично было все в нем.

Попросту, задевая друг друга плечами, перебрасываясь какими-то словами и улыбками, все разместились на трибуне Мавзолея, и тотчас стали бить куранты… С первым их ударом за кремлевскими воротами послышалось цоканье копыт. В напряженной тишине одинокий звук казался таким сказочным, что теперь только какое-то чудо должно было появиться там, из синей дымки, в рамке кремлевских ворот.

И чудо произошло! Из ворот Кремля на белом коне вылетел Ворошилов!

…Пройдут годы, я увижу многие военные парады. Будут идти тяжелые танки по Красной площади: целые дома под толстой броней. Гигантские сигары ракет проплывут перед пестрыми трибунами, и крошечные рядом с орудиями артиллеристы поведут их, как погонщики слонов. Под тяжелой сенью знамен пройдут офицеры всех родов войск, щеголяя высоким классом выучки.

Но не уступит им место в памяти тот впервые увиденный мной военный парад и видение легендарного всадника на белом коне, вылетающего из ворот Кремля, в то время как со стороны Исторического музея навстречу ему на гнедом жеребце спешит такой же невысокий — но уж какой ловкий и статный! — Буденный, на смуглом лице темные, браво закрученные усы!

Всадники сближаются, усиленный рупорами, звучит рапорт командующего парадом… Начинается объезд войск, поздравление принимающего парад, перекатное «ура!», умноженное эхом…

И вся необыкновенная картина с четкими квадратами воинских частей, выстроенных для парада, с древними стенами Кремля и Торговыми рядами, с памятником Минину и Пожарскому слева и Василием Блаженным справа — все кажется ненатуральным, как во сне или на экране.

Ворошилов поднимается на поставленную в центре трибуну и произносит традиционную речь. Потом он присоединяется к стоящим на трибуне Мавзолея, и что- то шутливое, незначительное бросает ему Микоян, и все улыбаются, а Ворошилов прокашливается, и вдруг все замирает: двинулись войска! В легкости церемониального марша только знаток усмотрит капли пота. В движениях, столь слитных, столь четких, таятся великие усилия.

И опять словно ветерок проходит по трибунам: пошла техника!

В то время как быстроходные танки прогромыхивают по спуску к Москве-реке, над площадью в стремительном полете на бреющем возникают красные с черным бомбардировщики… Они летят журавлиным треугольником, их блестящие тела прочерчивают в небе жирный пунктир. Сопровождающие их истребители вонзаются в низкое небо с орлиным клекотом.

Все! На площадь развернутым строем, занимая ее всю, вдвигается сводный военный оркестр парада. Марш Чернецкого… Торжество труб, убедительность барабанной дроби, ликование кларнета, апофеоз литавр.

Какая-то разрядка. Мгновение тишины. Облегченности. Отрадной усталости. Но уже за пределами площади, на дальних подходах к ней, слышны звуки другого оркестра, другой знакомой мелодии.

Под эти звуки, в хоре выкриков «Да здравствует…», в сумятице приветственно выкинутых рук с флажками, с портретами, с транспарантами занимают площадь колонны московских районов.

Пестрая лента течет непрерывно долгие часы. Долгие часы все там, на Мавзолее, стоят и машут руками и шапками, каждый раз встречая новую и новую волну со своим прибоем, своим шумом, своими брызгами…

И я стою, не обращая внимания на то, что снег тает па моем воротнике и холодная струйка течет у меня но спине.

Впечатления так переполняли меня, что я никак не могла втянуться в будничную колею. Куда я могла адресоваться со своими восторгами? Конечно, к Володе. Я знала, что он приехал перед самыми праздниками, а во время военного парада был в наряде на Красной площади.

Кроме того, я горела желанием узнать, убили ли тигра и при каких обстоятельствах.

Оказалось, что история с тигром была для Володи пройденным этапом. Небрежно, словно он охотился на тигров каждый день, он сказал, что тигра вовсе не убили, а «отловили». Как же это?

— Очень просто, словили же его в тайге! И мы так же: загнали в западню, опутали сетью. В общем, он уже в зоопарке. А я как раз хотел тебя видеть. Не знаю, сможешь ли ты помочь в этом деле, но, понимаешь, я с ним обратиться ни к кому, кроме тебя, не могу.

Удивительно! Чем я могу помочь Володьке?

— Ты сейчас все поймешь. Помнишь Гришку Прокофьева? Ты его раньше знала, когда он был помощником у меня в ДЕТО.

Действительно, я припоминала какого-то Григория, мужчину лет тридцати, то есть значительно старше Володи. И он был чрезвычайно исполнительным, немножко смешным, потому что нос у него сильно задирался кверху, а над этим задорным носом уныло свисал жидкий светлый вихор. Это несоответствие и было смешновато.

— Ну а потом, уже в Москве, он перешел на самостоятельную работу, — говорил Володя. — Человек он верный. Служил на границе. Заслуженный, в общем. Одно время направляли его учиться. Но из этого ничего не вышло. Захлебнулся он в науках, еле вынесло волной. В полумертвом состоянии… И вот, понимаешь, вдруг в отделе кадров — через столько лет! — дознаются, что Григорий скрыл свое социальное происхождение…

— Сын кулака?

— Хуже. Полицейского.

— Какого полицейского?

— Не жандармского полковника, конечно, а простецкого околоточного с той самой шахты, где принимали Григория в партию. И где его отец этот самый и по сей час служит ночным сторожем в конторе.

— Как же Григория принимали в партию?

— Значит, не придали значения. Всем, безусловно, было известно, кто его отец. Ведь принимали на той же самой шахте… Но закавыка в том, что в анкете Григорий написал, что происходит из семьи служащего. И так оно шло и шло. Пока кому-то не взбрело в голову написать в отдел кадров: дескать, скрыл и продолжает скрывать…

— И как же?

— У нас на собрании, когда Гришку спросили, зачем он скрыл… ну, он честно ответил: «Иначе меня не приняли бы, а я хотел быть в партии…» А почему хотел? Не для личной же выгоды — какая уж там выгода! — то на границе под басмаческую пулю голову подставлял, то хлеб брал у кулаков… Мы и решили: строгий выговор с занесением. И вверху утвердили. А со службы, конечно, поперли…

'— Ты думаешь, его можно будет к нам устроить? — удивилась я.

— Ну что ты! В органы юстиции не пойдет. А вот в газету, внештатно, можно попробовать. Гришка — пи- сучий парень. Поговори со своим Овидием.

Я обещала.

И действительно, Григорий Прокофьев пришелся ко двору в «Вечерней газете»…

Кто мог бы вообразить, при каких обстоятельствах мы снова встретимся с ним!

Часть вторая

I

Этот год был для меня годом работы. И успеха. Я уже привыкла к успеху.

Когда дождливым рассветом начался тот августовский день, я никак не могла предположить, что ступила на край доски, другой конец которой хватит меня по голове, и от этого удара я рухну.

Телефонный звонок разбудил меня мгновенно: уже выработался такой рефлекс — «На происшествие!». Необычным было только то, что звонил сам Ларин.

— Слушайте меня внимательно, Таисия Пахомовна, — начал он тем повышенным тоном, который всегда у него сопутствовал обстоятельствам щекотливого характера.

— Я вас слушаю внимательно, Иван Петрович, — отозвалась я почтительно, как могла спросонья.

— В Лебяжьем, на даче Титова, да, да, того самого: Алексея Алексеевича… — торопливо и доверительно журчал Ларин… (Что значит «того самого»? Я вообще никакого Титова не знала), — жена Титова покончила жизнь самоубийством.

Я выжидательно молчала: «Я-то тут при чем? Я же не районный следователь. К тому же имело место самоубийство…»

Ларин журчал в трубку:

— Самоубийство бесспорно, но начальство интересуется возможными мотивами. Человек-то уж очень на виду.

Он, несомненно, имел в виду мужа и диву давался, с чего бы кончать с собой женщине, раз у нее муж «на виду».

Я все еще не понимала, о ком идет речь, но в ларинском журчании мелькнуло слово, осветившее для меня все: Холмогорная! Да, Титов — начальник строительства в Холмогорной, блестящий хозяйственник, герой гражданской войны, представитель новой технической интеллигенции. Я его видела в разных президиумах: красивый мужчина с такими огнями в глазах, что казалось, сейчас выпрыгнет из президиума и чего-нибудь учудит… А что жена? Наверное, такой хват имел романы на стороне.

Такие соображения лениво копошились в моей голове, и не возникло в ней никаких, даже ни тени предчувствий, что это происшествие может сыграть какую- то роль в моей жизни.

«Интересуются возможными причинами? Будет сделано». — Я стала одеваться. Присланная за мной машина уже стояла у подъезда.