Гипнотизер - Андреас Требаль

— Ну разве вы не видите, что месье нездоров!

— Именно поэтому я и пришла его навестить, — парировала мадам Бершо.

— Мадам Бершо, — вмешался я, — прошу вас, я сдержу обещание, и мы с вами непременно выберемся куда-нибудь пообедать.

На глазах консьержки выступили слезы, она, закашлявшись, направилась к дверям. Жанна с каменным лицом посторонилась.

— Идите, — брезгливо велела она. — Идите же наконец!

Моя добрячка консьержка зашлась плачем и, сокрушенно покачав головой, вышла из комнаты.

— Теперь мне предстоит генеральная уборка, — сообщила Жанна.

— Нет-нет, Жанна, с этим можно и погодить, вы лучше сейчас сядете и расскажете мне, отчего вы так страшитесь грязи. Может, я сумею помочь вам.

— Даже если бы я и поверила вам, месье, я все равно ничего не желаю об этом знать. Не интересуют меня никакие причины. Я продаю свое тело и навожу порядок. И то и другое прекрасно друг с другом сочетаются. Когда, вооружившись щеткой, я что-нибудь оттираю, я не думаю о себе как о надшей. И это уже хорошо. Я мечтаю получать добрую ренту. Скоро ведь придется сойти со сцепы. Понимаете, о чем я?

Возможность была благоприятной — впервые за все время меня не мутило и не донимали головные боли. Жанна сидела в кресле напротив. Усевшись в постели, я опустил ноги на пол. Ни чуточку не стыдясь наготы, я пристально посмотрел на Жанну. Мне хотелось немного изучить эту особу. Да и себя не мешало проверить — я ведь еще не знал, каким образом травма головы отразилась на моем гипнотическом даре.

Я спросил ее, любит ли она цветы, и выудил из корзины розочку посимпатичнее. Поднеся цветок к носу, посмотрел Жанне прямо в глаза. Похоже, она относилась к числу умеренно внушаемых, и все же мне удалось заставить ее сосредоточить внимание. Жест был пошловат, банален донельзя — я с задумчивым видом медленно провел розой мадам Бершо по шраму на щеке. Жанна навострила уши.

— Мы с сестрой в день рождения бабушки частенько вставали засветло, чтобы привести ее комнату в порядок и украсить. А у вас как было принято?

— О, почти так же. На Монмартре, где мой дядя по поручению властей следит за виноградниками, есть сад, и в нем множество цветов и вечнозеленых кустарников. Когда у тетушки моей мамы случался день рождения, мы со старшим братом — он погиб под Лейпцигом во время этой «Битвы народов» — накануне вечером начинали украшать комнату. Плющом и еще каким-то растением с большими листьями, уже и не помню, как оно называлось. И еще. были такие крупные белые цветы, и нарциссы тоже были, мама их очень любила. Ну и, конечно же, розы, самые красивые розы! И другие цветы, всех не упомнишь. Мы ставили их в вазы, свивали из них целые гирлянды. А еще выставляли апельсиновые деревца в кадках — справа и слева от кресла, и когда тетя моей мамы утром заходила в комнату, она всегда изумлялась и была страшно рада.

— Ощущаете запах этих цветов? Я вот, стоит только глаза закрыть, сразу же чувствую запах нарциссов. А вы?

Постепенно, очень медленно, шаг за шагом я погружал Жанну в транс, оказавшийся куда глубже, чем я рассчитывал. Я не решался начать впрямую выведывать о причинах ее столь странной чистоплотности. Но парочку образов все же внушил: Жанна вместе с братом срывает цветы и прячется в юбки матери, когда дядя приходит в гости. Она что, боится его?

— Нет, — не раздумывая сказала Жанна. — Но у него такой неприятный запах изо рта.

Я осторожно продвигался дальше.

— Да, хуже уж и не придумаешь — дядюшка, у которого воняет изо рта, — согласился я, — и прежде всего если после смерти родителей ты понимаешь, что он будет твоим опекуном и что тебе придется жить под одной крышей с ним и с его женушкой. А тетя?

— От тети пахнет потом.

— А от бабушки?

— От той разит мочой.

— Но в целом ничего ведь страшного, верно?

Жанна успокоила меня. Каждую субботу, по вечерам, была баня. Сначала мылся дядя, потом тетя, иногда и бабушка тоже, а уж потом брат. Она доливала воду, подносила полотенца, а когда ей было уже лет, наверное, десять и бабушка умерла, она терла спину тете, дяде и брату.

— И все мылись в одной и той же лохани? Не вместе, конечно, или все же вместе?

Как ни старался я обратить вопрос в шутку, вероятно, он касался тех уголков, где и обитали демоны. Жанна побледнела, казалось, ее вот-вот вырвет. Я тут же спохватился и велел ей прибрать осколки:

— Осколки, Жанна! Ты ведь случайно смахнула с буфета стоящую там бутыль с вином! Забыла?

— Верно. Но меня за это не побили.

Трюк удался, к ней снова вернулось хорошее настроение. В качестве вознаграждения за готовность хоть что-то сообщить о себе я, последовав собственному желанию, сказал ей, что пусть она зайдет к Дебове и вволю полакомится там конфетами. Внушение вышло утомительным и обратилось в самовнушение. Когда я попросил Жанну приготовить мне горячего шоколада, для чего отправил ее на кухню, — где она и пришла в себя, — я крикнул ей вслед:

— Жанна, я жажду конфет, как похотливый монах монахиню. Заклинаю вас: купите мне и себе у Дебове фунт их. Я заплачу.

— Вы? Голышом? — со смехом воскликнула она. — И как вы все это думаете обставить? Может, спрятали денежки под кожей? Или в пикантном местечке? И все же, если я вот так вдруг задумываюсь о шоколаде, у меня становится как-то странно на душе.

— Чего же в таком случае вам хочется больше всего? Может, не сладкого, а, напротив, соленого?

Отойдя, она задумчиво склонила голову и пристально посмотрела на меня.

Жанна не отступала.

Как бы то ни было, я так и оставался в чем мать родила. Кому знакомы девушки вроде Жанны, девушки с этими полногубыми ротиками, которыми они так дивно и непринужденно улыбаются, мелко поводя бровями, тот поймет, чего мне стоило сохранять невозмутимость Будды.

— Когда выздоровеете, мне будет вас не хватать, — грустно произнесла она.

— С глаз долой, из сердца вон, Жанна, — убежденно ответил я. — Поверьте, уж я об этом позабочусь.

Пробили часы. Жанна тихонько вскрикнула.

— Когда эта ваша жуткая Бершо уходила, было без нескольких минут одиннадцать. А теперь уже два. Как так? Что происходит со временем? Боже мой! Вы что-нибудь сотворили со мной, да?

— Что значит «сотворил»?

Вид у меня был довольно унылый, да и выглядел я под стать своему настроению. Я снова медленно улегся в постель и, зевнув, натянул до подбородка шелковое одеяло. Жанна явно питала слабость к шелку.

— Так мне идти к Дебове, месье Кокеро? Вот что я вам скажу: если только почувствую, что влюбляюсь в вас, тут же выставлю вас вой. Сию же минуту. Даже в чем мать родила. Ясно вам?

— Ясно, Жанна.

Глава 14

Филипп в эпистолярном виде пожелал мне, «таксе полноценной», скорейшего выздоровления и прислал для подкрепления шесть бутылок бургундского. Сообщаемое им относительно Марии Терезы я воспринял скорее с тревогой. «Из нее будто воздух выпустили. Лишили собственного „Я“».

Подпись была «Барон „помесь таксы“», что должно было навести меня на мысль о том, как сильно задело Филиппа это прозвище. Я не мог отделаться от ощущения, что ревность и страсть мало-помалу подрывали его личность. Поскольку он так и не достиг желанной цели, он склонен был теперь искать причину не в себе, а в объекте страсти. Знаменательным было и его утверждение, что, дескать, красота и бесхарактерность столь же часто встречаются, как и талант и бесхарактерность. Камешек в огород Марии Терезы, за которым скрывалось не более чем замаскированное признание того, что она до сей поры не легла в постель с господином бароном Филиппом Оберкирхом.

Я вынашивал тщеславные и оптимистичные прогнозы: гонки еще не начинались, Мария Тереза ретировалась и наверняка целыми днями наигрывает на роялях Бетховена. С какой-то злорадно-беспощадной достоверностью я рисовал себе картины того, как она после шести, а то и восьми часов экзерсисов безучастно отправляет в рот что-нибудь из подносимых ей деликатесов, а Филипп из кожи лезет вон в попытках развеселить ее своими дежурными шуточками, например, из категории тех, что третьего дня преподнесла мне Жанна.

Пипо, официант из итальянского ресторанчика на набережной Театэн, горел желанием отомстить своему сопернику, некоему Карло Микеланджели. И вот этот Пипо направляется в больницу Бисетр, зная, что в ней всякий день обилие покойников. Больница известна тем, что там десятками, если не сотнями отправлялись на тот свет беднейшие из бедных, а среди обслуживающего персонала было полно типов с ментальностью галерных рабов. Так что предприимчивому итальяшке не составило труда по сходной цене приобрести ампутированную руку. И вот Пипо приглашает соперника по имени Карло на примирительную попойку. И как следует напаивает гостя. Поскольку отныне Пипо и Карло — не разлей вода, последнему дозволено проспаться на квартире Пипо. Пипо знал, что Карло довольно часто посещают ночные кошмары, — собственно, именно потому он и смотался в Бисетр. И вот Пипо, пробравшись под кровать, на которой похрапывал его соперник Карло, с наступлением предрассветных часов принялся подергивать одеяло. Полусонный Карло инстинктивно тянул одеяло на себя, а потом, когда ему надоело, решил поймать виновника — несомненно, Пипо, кого же еще — за руку. Нет необходимости уточнять, за какую руку он схватился. Ужас, охвативший Карло, был настолько силен, что он, по словам Жанны, «с тех пор впал в меланхолию и страдает судорогами».