Зеленое золото - Освальд Тооминг

Питкасте побелел как бумага, у него даже руки задрожали, и как ни был Реммельгас раздражен сам, он принялся его успокаивать.

— Ну-ну, объездчик, что с вами?

— Нахальство какое! — пробормотал Питкасте. — Теперь вы еще подумаете, что я пустил эти слухи. Нет-нет, не спорьте, конечно, подумаете. Ведь я тогда отпустил такую нехорошую шутку…

Реммельгасу вспомнилось, что тогда, на дороге в Сурру, объездчик действительно бросил намек, за который ему досталось от Осмуса. Но он уже и думать забыл об этом.

Ведь мясо лося давно распродали, а попытки лесничего и особенно Нугиса разыскать браконьеров ни к чему не привели. История уже начала забываться, и вдруг сегодня Реммельгас впервые услышал о том, что его и лесника считают убийцами лося. Впрочем, вряд ли это говорилось всерьез, просто сболтнул человек спьяну, да и все тут.

— Зря вы все принимаете к сердцу, — принялся он опять успокаивать Питкасте. — Поболтают-поболтают, да и перестанут. Довольно об этом думать, пошли работать.

Но Нугис озабоченно покачал головой.

— Нет, сплетни, они живучие и прилипчивые… И вас очернили неспроста: кому-то это нужно.

— Кто же поверит, что я убил лося? Слишком уж это неправдоподобно.

— И не такому еще верили, да выдавали другим за сущую правду!

Реммельгас разогнал столпившихся людей.

— За работу, товарищи, нечего нос вешать.

Он не забыл слов Нугиса. В самом деле, едва ли верзила сам выдумал историю с убийством лося. Нет, он ее услышал от кого-то другого. Обвинение лесничего в убийстве лося означало попытку изгнать его из среды работников лесничества, из среды честных людей вообще… Неужто у него действительно есть враги, которые готовы пойти на все, лишь бы от него избавиться? Вехи мог вытащить Тюур, но мог ли он, такой нелюдим, распустить всюду и везде эту клевету? Нет, один бы он с этим не справился. Значит, ему кто-то помогал…

В четыре часа кончили работу и сложили топоры с лопатами на телеги. Впереди загремел оркестр, и все двинулись к Мяннисалу, где в саду объездчика и в березовой роще было уже полно народу. Даже в ельнике поодаль, излюбленном приюте белок, толпилось много людей. Тамм с озабоченным видом расхаживал вдоль уже усатых овсов, простиравшихся чуть ли не до самого дома объездчика, опасаясь, как бы их не затоптали на радостях. Ровный темно-зеленый покров тянулся далеко-далеко, закрывая недавние межи, перепаханные этой весной трактором.

Сначала выступили ребята из туликсаареской школы, потом грянул смешанный хор колхоза «Новая жизнь», не отстали от всех и горожане, особенно ремесленники. То там, то тут возникал хоровод — словом, начался такой праздник, какого еще никогда не видели в Туликсааре.

Затем, загудели моторы автомашин. Началось прощание. Всего-навсего за один рабочий день люди успели так сблизиться! Долго махали вслед машинам платками и руками, да и с машин все махали в ответ: до свиданья!

Уехали помощники из соседних сельсоветов, разошлись по домам и многие из своих, но окрестность вокруг Мяннисалу все еще была полна народу, все никак не кончались танцы под гармошку, все еще разносились веселые песни, слышные даже на станции Куллиару, где пассажиры остановившегося скорого поезда прислушивались и спрашивали:

— Что это? Никак певческий праздник?

Молодой начальник станции улыбался, сдвигал на ухо фуражку и отвечал:

— Нет! Просто мы задали сегодня жару реке и болоту.

В новых канавах скоплялась вода и, медленно стекая к реке Куллиару, уносила с собой грязь, тину и мусор.

Глава одиннадцатая

Реммельгас, Осмус и техник лесопункта Вийльбаум катили на велосипедах в Сурру. Все трое помалкивали: на этой узкой и грязной дороге упасть ничего не стоило, так что было не до разговоров.

Все лесосеки Осмус принял без единого возражения, оставались только те, что были около Люмату. Но в нынешнем году они составляли две трети всего туликсаареского порубочного фонда, и потому Реммельгаса беспокоило молчание Осмуса. Что-то он стал больно уступчивым: и на углубление реки согласился, и отпустил Киркму на прокладку узкоколейки… Подозрительна эта сговорчивость, вряд ли Осмус уже выложил на стол все свои карты.

Заведующий лесопунктом ехал самым первым. Он гнал вовсю, не разбирая дороги, грязь так и взлетала из-под колес. Реммельгас поспевал за ним с трудом. Еще трудней приходилось технику, маленькому и щуплому, да к тому же, как видно, и неважному велосипедисту. Реммельгас поглядел через плечо назад и покачал головой: по лицу техника струился пот. Лесничий не догадывался, что Вийльбаум взмок не только от жары и гонки, но еще и от страха. Он боялся дремучего леса. Здесь так мрачно шелестит листва, так уныло скрипят на ветру стволы, которые сплелись друг с другом, здесь все время что-то пощелкивает и похрустывает… Здесь в чаще ничего не стоит наткнуться на медведя, а то и на злых людей…

Реммельгас окликнул Осмуса, и тот спрыгнул с велосипеда.

— Техник устал, — видно, не привык ездить.

Осмус равнодушно взглянул на острое, как у хорька, лицо техника, украшенное пенсне. Опершись на велосипед, он закурил папиросу. «Человек тоже!» — подумал Осмус презрительно. Никогда он не брал его с собой в лес — обуза с ним, но сегодня, сколько Вийльбаум ни увиливал, пришлось-таки ему потащиться вместе с Осмусом, у которого были на техника какие-то тайные виды.

Вийльбаум вытер большим платком лысину и лицо и поглядывая на лес, спросил:

— А медведи… здесь водятся?

Лесничий поспешил его уверить, что водятся, и с жаром рассказал о косолапом, который время от времени наведывается в овсы Нугиса, как бы проверяя, созрело ли уже зерно.

— Почему же старик не застрелит медведя? — спросил, заикаясь, Вийльбаум. Узнав же, что Нугис оставляет в лесу еду, чтобы получше привадить к этим местам косолапого, техник ошалело покачал головой. Рехнулся старик! В войну, мол, чуть не всех медведей истребили, так вот не надо отпугивать оставшихся, пусть их разоряют посевы.

Когда они снова сели на велосипеды, Вийльбаум уже не рискнул ехать последним и пристроился вторым.

С ними должен был еще поехать Питкасте. Реммельгас вечером позвонил ему, но объездчик заохал и сказал, что он обещал пойти в Ээсниду принимать лес после санитарных порубок, что его ждут, что будут неприятности, что… Одним словом, пусть обходятся без него. «Предчувствует споры, разногласия и, чтоб не портить ни с кем отношений, старается остаться в стороне», — подумал Реммельгас, не вполне, впрочем, в этом убежденный. Возможно, причина просто-напросто в том, что Питкасте стал человеком слова: раз он уже с кем-то сговорился, то ему стыдно надувать людей. И Реммельгас не стал спорить, рассчитывая на помощь Нугиса или Анне.

Он не знал, что Анне уехала. Она уже некоторое время назад отпросилась у отца в город, только не сказала зачем, откладывая со дня на день разговор начистоту: то у отца было плохое настроение, то она сама не находила нужных слов, скованная каким-то необъяснимым смущением. Но наконец больше стало невозможно тянуть. Может, потом и не будет возможности поступить в техникум? Вдруг все места заполнят более молодые, пришедшие прямо со школьной скамьи? Это соображение положило конец колебаниям девушки, и она пошла к отцу, который рубил хворост на задворках.

— Отец, — сказала она, — не сердись на меня и не думай обо мне плохо. Я давно уже хочу с тобой поговорить… Я решила поступить осенью в лесной техникум. — Словно испугавшись возражений отца, она торопливо продолжала: — Я все обдумала и передумывать не буду. Хватит мне стоять в стороне да смотреть, пора лесу пользу приносить. А без учебы это невозможно.

Старик загнал топор в козлы и, сев на чурбак, выудил из кармана трубку. То-то его дочь была в последние дни такой рассеянной, такой неприкаянной. Его не проведешь, он каждый пустяк приметит: в воскресенье на лесопосадках он сразу увидел, как им весело вдвоем — его дочке и лесничему, не то что обыкновенным добрым знакомым. И ему стало ясно, что Анне ждет не дождется Реммельгаса. Он частенько думал о дочери с легким страхом, он замечал беспокойство девушки, порой даже препирался с ней, когда она в плохую погоду отправлялась по грязи на какое-нибудь собрание или на вечер. А потом упрекал себя: нечего равнять молодых по себе, пню замшелому. Анне и не подозревала, что отец постепенно приучал себя к мысли, что рано или поздно она улетит из лесов Сурру. Да, он часто думал об этом, и все же ее теперешний разговор об учении явился для него неожиданностью… Тут было над чем подумать. Учиться! Несколько лет тому назад он бы посмеялся над намерением дочери, но теперь все учились, и мужчины, и женщины. Реммельгас тоже пришел из школы. И время и деньги, которые государство потратило на его обучение, нельзя считать потерянными… У Анне голова неплохая, лес она любит, трудолюбия у нее хоть отбавляй, из нее получился бы неплохой лесничий.