Рисунки На Крови - Поппи Брайт

Книга в руках у Заха раскрылась на странице 281-й, где треснул переплет. Лист убивал своего старшего сына, пятнадцатилетнего Джонни. Он боролся с мальчиком в кухне, потом выстрелил ему в спину, когда тот побежал по коридору, настиг его и выпустил в сына еще девять пуль, когда тот пытался уползти от своего отца в сторону какого-то воображаемого укрытия.

Зах заглянул во вкладку с фотографиями в середине книги в поисках фотографии Джонни. Худой ухмыляющийся парнишка с плохо подстриженными темными волосами, в ужасных очках и с ушами, которые торчали как-то слишком уж по-дурацки. В общем, выглядит, как сотни знакомых Заху компьютерщиков, и не так уж отличается от того, как сам он выглядел в пятнадцать лет. Такое дерьмо может случиться с кем угодно.

Присев к столу, Зах принялся читать о семье Листов. Обычно он не читал таких вещей, но история оказалась довольно любопытной. Семью Листов нашли ни много ни мало через месяц: все они были выложены рядком в спальных мешках в гигантском бальном зале, тела уже почернели и раздулись.

Когда стемнело настолько, что не стало видно страницу, Зах встал и машинально включил верхний свет. Он читал еще часа два, пока не услышал шевеление и зевки из спальни.

Протирал со сна глаза, в дверном проеме возник встрепанный Тревор. Он натянул мешковатые черные тренировочные штаны, но так и остался без рубашки.

— Я надолго вырубился?

— На пару часов. Я подумал, тебе это не помешает.

— Почему ты это читаешь?

Зах положил книгу на стол.

— А почему это читаешь ты? Я хочу сказать, это, конечно, не мое дело, но по-моему, это довольно депрессивно для человека в твоем положении.

Подтянув второй стул, Тревор сел к столу.

— Я всегда читаю такие книги. Надеюсь, что одна из них поможет мне понять, почему герой это сделал.

— И как успехи?

— Никаких. — Внезапно Тревор поднял голову, пригвоздив его взглядом стальных глаз. — Вообще-то я хотел спросить, почему ты читаешь книгу, которая была у меня в рюкзаке? Я не говорил, что ты можешь рыться в моих вещах.

— Извини. — Зах поднял руки. — Мне просто хотелось что-нибудь почитать, а ты спал. Я ничего больше не трогал.

Великолепно. Прекрасная из них пара: профессиональный ищейка и помешанный на неприкосновенности личной жизни. Зах решил, что сейчас, пожалуй, не самое лучшее время говорить Тревору, как ему понравились рисунки в блокноте, а о протоколах вскрытия лучше вообще не упоминать.

Тревора это объяснение, похоже, не удовлетворило, но он. Решил сменить тему. Заметив Заховы записки, он отодрал одну от стола. Прочел.

— Что это?

— Номер телефонной карты.

— Для чего?

— Звонить по телефону.

Тревор мрачно глянул на Заха, но решил и это пропустить.

— Есть хочешь?

— Умираю с голоду.

Они извлекли из-под дивана присланную Кинси банку равиоли и съели их холодными, с помощью добытых из кухонного ящика вилок. На вкус было ужасающе, но, давясь проглотив еду, Зах почувствовал себя лучше. Он наблюдал за тем, как Тревор вливает в себя одну за другой две подряд колы — так, бывает, пьют пиво, заглатывая его ради быстрого химического действия, а не чтобы утолить жажду или из-за вкуса. Зах начинал думать, что способен наблюдать за Тревором всю ночь напролет.

— Хочешь еще чего-нибудь? — спросил он, думая, что они, может, поедут и поедят в городе.

Тревор поглядел на него несколько сконфуженно.

— Можно…

Все что угодно, хотел сказать Зах, но спросил только:

— Что?

— Можно мне еще травы?

Рассмеявшись, Зах выудил из кармана наполовину скуренный косяк. Косяк был слегка влажным, но запалился вполне сносно.

— Я думал, ты к траве не привык, — сказал он.

— Не привык. Мне она никогда раньше не нравилась. Но мой папа обычно много курил. В тс времена, когда еще рисовал, и я просто подумал…

— Что? — мягко спросил Зах. — Что ты мог бы сообразить, почему он перестал?

Тревор пожал плечами.

— Если бы я вправду хотел понять именно это, я бы начал пить виски. Бобби обычно говорил, что трава подстегивает его воображение, а когда оно иссякло, он отказывался курить, даже когда мама пыталась его заставить. Как будто он даже не хотел больше пытаться.

— Может, он знал, что все прошло, что теперь ни делай.

— Может.

Так они сидели у стола, курили и разговаривали. Когда Тревор передавал ему косяк, Зах заметил узор выпуклых белых шрамов у него на левой руке. Ему надо было нанести шрамы и вовне, подумал Зах, чтобы они соответствовали тем, что внутри. Но он еше не знал Тревора настолько хорошо, чтобы сказать это вслух. Вместо этого они говорили о Новом Орлеане, бурлении и суете французского рынка, о том, как мощенные булыжником улицы в свете газовых фонарей выглядят по ночам сплошь золотом и чернью, о неоновом мазке улицы Бурбон, о реке, что пульсирует по городу точно грязная коричневая вена.

Наконец оба они начали зевать. Тревор встал и потянулся всем телом. Зах глядел, как свободные тренировочные съезжают на самые тазобедренные кости, а потом спросил себя, почему он пялится — он же уже все видел сегодня.

— Хочешь упасть здесь?

Наконец-то.

— Это было бы прекрасно.

— Можешь ложиться в большой спальне. Там есть матрас и… э…м… — Тревор глядел в пол. — Там никто не умер или еще что. Зах, который не ожидал приглашения отправиться в постель с Тревором, тем не менее попытался убедить себя, что он этого и не хочет. Но выходя из кухни, он пожелал Тревору спокойной ночи — и все же не мог не испытывать разочарования.

Он развязал кроссовки, снял очки и собрался лечь на проседающий двойной топчан, когда осознал, что его голова и спина на пару пульсируют острой болью. Больше суток он держался на чистом адреналине; теперь трава и долгая дорога наконец взяли свое, чтобы наградить его самой что ни на есть адской болью во всем теле, а ему и в голову не пришло взять с собой каких-либо лекарств.

Прошлепав босиком к комнате Тревора, Зах увидел, что свет у него еще горит, и осторожно постучал в дверь.

— У тебя есть аспирин?

Тревор валялся на кровати, читая книгу о Джоне Листе.