Таинство - Клайв Баркер

Единственным источником боли было то, что Фрэнни держалась от него на расстоянии. За все время до Рождества она говорила с ним только раз, да и это был короткий разговор.

— Меня просили передать тебе кое-что, — сказала она.

Уилл поинтересовался кто, но она отказалась назвать имя.

Однако когда Фрэнни передала ему слова, источник сразу стал ясен. Да и сведения эти запоздали: Господин Лис уже посетил его. Уилл знал, что на всю оставшуюся жизнь этот гость будет частью его безумия.

Что касается Шервуда, то он вернулся в школу только на третьей неделе января, но все еще пребывал в подавленном состоянии. В нем словно что-то сломалось, какая-то его часть, которая прежде трансформировала умственную отсталость в своего рода странное врожденное свойство. Он стал бледным и безжизненным. Когда Уилл пытался заговорить с ним, Шервуд замыкался в себе или на глазах у него появлялись слезы. Уилл быстро усвоил этот урок и оставил Шервуда в покое — пусть себе выздоравливает в том темпе, который определила ему природа. Он был рад, что Фрэнни присматривает за мальчишкой. Она яростно бросалась на защиту брата, если кто-то пытался над ним подшутить. Ребята быстро поняли, что с ней лучше не связываться, и оставили их в покое, как и Уилла.

Это медленное восстановление было в некотором роде не менее странным, чем события, ему предшествующие. Когда шумиха улеглась (даже йоркширская пресса забыла об этой истории к началу февраля: сообщать было больше не о чем) и жизнь вернулась в нормальное русло, могло показаться, что ничего важного не произошло. Конечно, время от времени о тех событиях вспоминали (в основном в форме грязных шуток, ходивших по школе), и во многом деревня изменилась (начать с того, что не стало мясника, а по воскресеньям в церкви теперь собиралось больше народа), но за долгие зимние месяцы (а в этом году морозы были лютые) люди либо успели похоронить свою скорбь, либо умерить, разговаривая обо всем за дверями, заваленными сугробами. Когда метели стали тише, со скорбью было покончено и люди готовились начать жизнь с чистого листа.

Двадцать шестого февраля погода изменилась так неожиданно, что это сочли предзнаменованием. В воздухе повис странный аромат, и впервые за девяносто дней ночью не было мороза. Это ненадолго, говорили пессимисты в пабе: если какое-нибудь растение поддастся на обман и высунет нос, то тут же его и лишится. Но следующий день был не менее теплым, а потом и следующий. Небеса неуклонно прояснялись, и к концу первой недели марта над долиной голубело безбрежное небо, в котором резвились птицы. Пессимисты притихли.

Наступила весна — спортивный сезон. Хотя Уилл одиннадцать весен прожил в городе, прожитые весны были лишь слабым подобием того, что он увидел в этом месяце. Скорее даже не увидел, а почувствовал. Его органы чувств переполнялись впечатлениями — нечто похожее он испытал, когда впервые оказался перед зданием Суда, ощущая свое единение с миром. Угнетение нескольких месяцев наконец прошло.

Не все было потеряно. В его голове осталось множество воспоминаний, и среди них — намеки на то, как следует жить дальше. Много такого, чему никто другой в целом мире не мог его научить, как не смог бы и понять.

Живя или умирая, мы все равно питаем огонь.

А что, если они были последние?

Джекоб в птице. Джекоб в дереве. Джекоб в волке.

Намеки на озарения.

Теперь придется искать их самому. Находить собственные мгновения, когда мир повернется, а он останется на месте и словно будет видеть глазами Господа Бога. А до этого времени он будет заботливым сыном, как просил Хьюго. Он не скажет ни одного слова, которое расстроит мать, ничего такого, что напомнит ей о том, как смерть шла за ними по пятам. Но его сочувствие будет притворным. Он не принадлежит им — даже в самой малости. С этого времени они станут его временными опекунами, от которых он сбежит, как только сможет идти своим путем в этом мире.

В Пасхальное воскресенье он сделал то, что откладывал с того самого дня, как погода переменилась к лучшему. Снова проделал тот путь, которым они шли с Джекобом: от Суда к роще, где он убил двух птиц. Здание Суда было предметом болезненного интереса экскурсантов, а потому его отгородили забором. На проводах висели объявления, предупреждавшие нарушителей, что они могут подвергнуться преследованию в судебном порядке.

У Уилла возникло искушение пробраться под забором и осмотреть здание, но день был слишком хорош, и он не хотел проводить его под крышей, а потому начал восхождение. Порывами дул теплый ветер, гнавший вдоль долины белые облачка, не обещавшие дождя. На склонах паслись одуревшие от весны овцы, они без страха смотрели на него и бросались прочь, только если он начинал кричать. Само восхождение оказалось нелегким (ему не хватало руки Джекоба на шее), но каждый раз, когда он останавливался, чтобы оглянуться, горизонт становился шире, холмы уходили вдаль.

Он помнил эту рощу со сверхъестественной ясностью, словно (несмотря на болезнь и усталость) его зрение в ту ночь необыкновенно обострилось. На деревьях стали появляться почки, каждая веточка напоминала нацеленную вверх стрелу. Под ногами сквозь снежный покров пробивалась яркая зелень.

Уилл направился прямо к тому месту, где убил птиц. От них не осталось и следа. Ни единой косточки. Но даже стоя на этом самом месте, он испытал такой прилив томления и печали, что дыхание у него перехватило. Он тогда так гордился тем, что совершил здесь. («Разве это было сделано не ловко? Разве не красиво?») Но теперь его одолевали сомнения. Сжигание мотыльков, чтобы сдержать тьму, было одно дело, но убивать птиц только потому, что тебе это нравится? Сейчас, когда на деревьях набухали почки, под бесконечным небом, этот поступок уже не представлялся ему таким смелым.

Теперь это воспоминание казалось грязным, и он тут же, на этом самом месте, поклялся себе, что больше никогда не станет рассказывать эту историю. После того как Фаради и Парсонс заполнили свои протоколы и забыли о них, можно считать, что ничего этого не было.

Он опустился на корточки, чтобы в последний раз поискать останки убитых птиц, но, еще не успев присесть, понял, что нашел приключение на свою голову. Он почувствовал легкую дрожь в воздухе — вдох — и поднял голову. Уилл увидел, что роща не изменилась ни в чем, кроме одного. Неподалеку он заметил лиса, который внимательно его разглядывал. Он стоял на четырех лапах, как обычная лиса, но что-то в его взгляде вызвало у Уилла подозрение. Он уже видел этот вызывающий взгляд из сомнительной безопасности собственной кровати.

— Уходи! — закричал Уилл.