Под флагом Катрионы - Леонид Борисов

Кэт – это первая любовь, вечное раскаяние и неисцелимая тоска. Потерпи, Бальфур, я посижу еще немного, наберусь сил на то, чтобы подняться с земли, и мы тронемся в путь. Я оставил попытку забраться на вершину Веа. Я попрошу похоронить меня там, что и должно быть исполнено: живому Тузитале ни в чем нет отказа, мертвому тем более нельзя отказать.

Пассажирский пароход «Королева Виктория» прошел мимо горы. Стивенсон привстал и помахал руками: счастливый путь!

«Привет родине! – негромко крикнул Стивенсон. – Привет Катрионе, острову сокровищ и маякам „Скерри-Вор“ и „Бель-Рок“! Передайте всем, кто меня любит, что я…»

Певучий голос откуда-то справа ответил:

«Будет исполнено, Тузитала! Тебя все любят, но тебя ищет хозяйка Фенни! Возвращайся скорее домой, Тузитала!»

Сосима в два прыжка достиг площадки, где сидел Стивенсон, и, увидев кровь на его подбородке, груди и руках, испуганно прошептал:

«Тузитала умирает! Скорее домой, Тузитала!..»

Стивенсон обнял своего друга, поцеловал в щеку, лоб и еще раз в лоб и щеку, прижался к нему и сказал:

«Хочу домой, Сосима! Смертельно хочу домой! Только знаешь ли ты, где мой дом?»

«Твой дом в Вайлиме, Тузитала. Я посажу тебя на Бальфура, а сам побегу рядом».

Стивенсон покачал головой, печально улыбнулся:

«Тебе не добежать до моего дома, устанешь; это очень далеко, Сосима!»

«Дом Тузиталы рядом, за этим лесом, – скаля ослепительно-белые, крепкие зубы, проговорил Сосима. – Идем скорей, твоя Фенни ищет тебя!»

Стивенсон поднялся на ноги, обнял Сосиму и с его помощью стал спускаться по ступенькам.

Глава пятая

Интермеццо

Друзья Стивенсона иногда, случайно встречали Кэт Драммонд или на сцене маленького театра в Эдинбурге, или на подмостках пригородных кабачков, где она по-прежнему танцевала и пела, но и пела она уже глуше, срываясь и тяжело дыша, и танцевала только одни старинные вальсы – чинные, строгие, неутомительные.

Хэнли познакомился с Кэт и в глаза и за глаза называл ее девушкой с далеких гор. Заинтересовался ею и Бакстер, и она ненадолго увлеклась им – другом нелепого, сумасбродно-благородного Луи, который, подчинясь своему отцу, тем самым пренебрег всем, а всё для Кэт называлось сердцем.

Кэт Драммонд за сорок пять лет своей жизни дважды прочитала библию, трижды – «Записки Пиквикского клуба» и пять раз – «Остров сокровищ». Библию она читала потому, что в ней искала и не находила утешения и оправдания своих нетяжелых грехов и блистательных добродетелей; к числу последних следовало отнести доверчивость, щедрость и незлопамятность. «Остров сокровищ» не мог не понравиться ей, как и любому из тех, кто хоть однажды читал эту книгу. Но, кажется, нет на свете человека, который прочел ее только один раз…

У Кэт не хватало времени на то, чтобы прочесть и другие романы Стивенсона. В сорок лет ее уже не приглашали в театры и разве что из милости предоставляли подмостки непопулярных таверн. Там, где двадцать лет назад ей аплодировали, теперь смотрели на нее с нетерпеливой скукой. Пыталась Кэт гадать на картах, но ей никто не верил: всем и каждому она предсказывала сто лет жизни, сулила могучее здоровье, множество детей и обилие внуков.

Некая доля правдоподобия необходима и в ремесле гадалки.

Доброе сердце не позволяло Кэт лгать.

В последние минуты своей жизни Кэт видела перед собою юношу в бархатной куртке, с длинными волосами, виноватым взором больших, увлажненных слезами глаз. Кэт чудился голос юноши; она вспомнила свои слова, произнесенные много лет назад. И, умирая, она шептала: «Милый, дорогой, единственный, кто меня по-настоящему любил…»

Она умерла в марте 1893 года.

Часть восьмая

Мастер большой мечты

Глава первая

Очень серьезный разговор

январе 1893 года Стивенсон заболел. Это не было обычной вспышкой туберкулеза, – врачи не умели определить, чем именно он болен: английский военный хирург – он же терапевт и зубной врач – утверждал, что у Стивенсона инфлуэнция, весьма опасная потому, что больной страдает туберкулезом. Местный колдун Ке-Лешили презрительно опроверг диагноз англичанина, заявив, что Тузитала просто устал и ему следует лежать в постели ровно двадцать дней – ногами на восток.

Стивенсон поверил Ке-Лешили и поступил по его совету. В середине января он приступил к новому роману под названием «Сент-Ив». Рано утром, как обычно, к нему пришла его падчерица, и он продиктовал ей экспозицию романа, которая на этот раз выглядела несколько странно: она была сумбурна, фразы вялы, и автор не пожелал трудиться над ними после того, как вся предварительная работа – до начала новой главы – была закончена.

– Наш Луи тяжело болен, – сказала Изабелла Стронг Фенни и Ллойду. – Вот взгляните, что он мне продиктовал.

Фенни вслух прочитала только что расшифрованную стенограмму:

«СЕНТ-ИВ – это время наполеоновских войн. Исторический фон в романе будет сужен, не в нем суть. Французские военнопленные заключены в эдинбургскую крепость. Один из них совершает побег. Много приключений, неожиданных встреч, сюжет обострен, герой романа вот-вот попадется, будет задержан, он в невероятно опасном положении, но – раз, два – и герой спасен…»

– В рукописи действительно «раз, два»? – недоверчиво спросил Ллойд, глядя на сестру.

– Я не виновата, – сказала Изабелла. – Я пишу то, что мне диктуют. Конечно, это «раз, два» очень странно, – наш Луи любит точность, подробности и никогда не продиктует такой приблизительной формулировки…

– Однако продиктовал, – печально произнесла Фенни и стала читать дальше:

«… Весь интерес повествования сосредоточен на Сент-Иве и его любви к англичанке Флоре Гилькрист. Эта английская мисс имеет в себе черты характера Катрионы, но более решительна, смела и… Воспоминания, воспоминания, дорогая моя, и, кроме того, я лишен необходимых материалов, я не знаю, какую одежду носили пленные, брили их или же они принуждены были отпускать бороду. Я должен припомнить кое-что из дней моей юности…»

– Он диктовал, вслух думал, и я всё записала, – словно оправдываясь в чем-то, заявила Изабелла. – Не знаю, мама, что именно должен он вспомнить из дней своей юности…

– А я знаю, – произнесла Фенни и, кинув тетрадь на стол, поспешно вышла из гостиной.

– Тайна? – улыбнулся Ллойд.

Его сестра молча пожала плечами и вышла вслед за матерью.

Диктовка первой главы шла успешно, а на середине второй Стивенсону стало совсем плохо: он потерял сознание и даже не мог потом говорить. Врач запретил ему диктовать. Но Стивенсон нашел выход: и он и падчерица его знали азбуку глухонемых. Работа продолжалась: Стивенсон лежал в постели и диктовал на пальцах по системе, принятой не только в Англии. Падчерице Стивенсон продиктовал и письмо Бобу – своему двоюродному брату:

«Работа моя продвигается, но медленно. Мне кажется, что я дошел до какого-то перекрестка. Настоящая книга „Сент-Ив“ ничего особого собою не представляет. Она не имеет определенного стиля; это сплетение приключений. Главный герой сделан не очень хорошо, в содержании нет философского стержня, и, коротко говоря, если роман будут читать, это всё, чего мне хочется, а если не будут – черт их возьми!..»

В марте 1893 года работа приостановилась. Стивенсон ослаб, похудел столь сильно, что врачи удивлялись, как только может человек жить при таком положительно неправдоподобном исхудании.

– Меня поддерживает табак, – объяснял Стивенсон врачам. – Я выкуриваю в день сорок папирос.

– Попробуйте не курить, – советовали и настаивали врачи. – Вы немедленно почувствуете себя лучше.

– Попробую, – сказал Стивенсон и, выкурив с утра до обеда только одну папиросу, к вечеру настолько ослаб, что не мог пошевелить пальцами, чтобы разговаривать с падчерицей по системе глухонемых. Он решил закурить, а наутро следующего дня к нему пришел вождь самоанцев – король Матаафа, курильщик отчаянный, и Стивенсон забыл о своем «попробую». Матаафу сопровождала свита, вооруженная копьями и молотками с длинными тонкими рукоятками.

Матаафа был необычайно грузен и производил впечатление циркового борца, переодетого для роли людоеда в той же, цирковой, феерии. Большая круглая голова его, гладко обритая, мало чем отличалась от тыквы, к которой приделали массивный нос, толстые ярко-красные губы и наскоро сунули маленькие, по мышьи бегающие глазки. На короткие ноги посадили длинное, широкое в плечах туловище, прикрытое шелковым халатом. Какой-либо другой одежды на Матаафе не было. Человек в достаточной степени культурный, проницательный и умный, он являлся подлинным вождем «диких» – так называл он туземное население архипелага Самоа, вкладывая в это слово добродушный, отеческий смысл и тон.

Европейское население островов называло его чудаком и оригиналом. Матаафа никогда не надевал сапог на ноги, не стриг ногтей на руках, обламывая их в том случае, когда они превращались в когти; обходился без помощи ножа и вилки, употребляя только одну ложку; свято чтил веру своих предков, хотя, в случае надобности, перешел бы и в католичество. Стивенсон называл Матаафу цивилизованным каннибалом, любил и уважал его за то, что он вполне соответствовал образу классического вождя, способного поднять восстание своих подданных против белых – фактических хозяев острова. «Вполне соответствует образцу классического вождя» – так сказал однажды Стивенсон Ллойду, и пасынок отозвался на эту безусловно искреннюю и не менее точную аттестацию весьма сдержанно. «Допустим», – сказал Ллойд. Отчим укоризненно взглянул на пасынка и пожал плечами. Немного позже Ллойд, передавая эту сцену своей матери, доверительно сообщил ей, что пожатие плечами «моего дорогого Льюиса» представляло собою «умилительно-романтический жест», что же касается аттестации Матаафы, то она «насквозь пропитана романтикой».