Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Поскребышев будто обалдевал от водки, становился беспомощным, безответным. Каждый раз просил почему-то завести граммофон, вероятно путая с патефоном. «Опять упился до граммофонной трубы», — говорили о нем. Однажды его, шутя, столкнули в пруд. А чаще всего укладывали спать в ванне — это почему-то казалось смешным. При таком вот пьяном состоянии развязался у него однажды язык, начал плести что-то о своих семейных трудностях, о недоверии, об исчезновении документов. Никто, пожалуй, и не слушал внимательно, кроме Сталина. А Иосиф Виссарионович процедил сквозь зубы: «В ванну его, пусть протрезвеет… И в три шеи домой… Как работать с таким!» Дошло сие до Берии, и он охотно позаботился о том, чтобы Поскребышев тихо покинул свою должность, которую занимал много лет. Без всяких для него последствий. А Сталин остался без привычного, весьма полезного и, как мне казалось, преданного ему секретаря.

Так вот. Был обычный ужин. Выпили за «хозяина», потом за присутствовавших. Кто-то предложил «пустить анекдот по кругу» — такое бывало часто. Сталин сам не рассказывал, но слушал охотно, прощая сальности, если была изюминка, и сердясь, если анекдот был плоский, одна пошлость. По анекдотам судил о рассказчике. Начал, как обычно, грубовато-прямолинейный Буденный. Спросил:

— Чем отличается женщина от собаки? — Улыбнулся в усы, довольный тем, что никто не может ответить. Объяснил:

— Собака к своим ластится, на чужих лает. А женщина, особенно жена…

Ворошилов засмеялся, даже не дослушав:

— Семену Михайловичу можно верить, у него по этой части опыт большой.

— Да уж, не как у тебя! — весело парировал Буденный. Взгляд Сталина остановился на Молотове, который сидел рядом с ним, несколько чопорный и невозмутимый. Иосиф Виссарионович сказал не без подначки:

— А ты, Вече, все молчишь да молчишь. Неужели ни одного анекдота не знаешь?

— Отчего же, знаю.

— Порадуй нас, поделись.

— Хорошо. Чем отличается девушка от дипломата? — голос Молотова звучал ровно, бесстрастно. Если дипломат говорит «да», это значит «может быть». Если дипломат говорит «может быть», это значит «нет». Если дипломат говорит «нет», то он не дипломат. И наоборот. Если девушка говорит «нет», значит «может быть». Если девушка говорит «может быть», это значит «да». Если девушка говорит «да», — Молотов сделал паузу, — если говорит «да», то она уже не девушка.

— Твоя победа, Вече! — засмеялся Сталин. — Твой анекдот лучше всех!

— Но еще не все высказались, — возразил Берия, явно не желавший терять репутации заядлого анекдотчика.

— Высказывайся, пожалуйста, кто не дает!

— Известно: с мужской точки зрения «зануда» — это человек, который на вопрос «как живешь» начинает рассказывать, как он живет. А для женщины «зануда» тот, которому легче дать и отделаться, чем убедить, что он ей противен!

Лаврентий Павлович готов был торжествовать, но Сталин вдруг произнес сухо и желчно:

— Это не с точки зрения женщины, а с точки зрения махровой проститутки, не надо путать.

— Анекдот же!

— Не надо путать порядочных людей с теми, кто продает тело и душу.

Присутствующие скрыли свое недоумение, подобные перепады у Сталина случались. Но общее настроение было испорчено, шутки больше не звучали. Гости потолковали о том, о сем и начали разъезжаться. Иосиф Виссарионович никого не задерживал, только Берии сказал холодно:

— Останься.

Втроем прошли в соседнюю комнату. Сталин сел на диван, над которым висела любимая его репродукция: девочка из рожка кормит ягненка. Долго смотрел на девочку. Нарастала напряженность. Наконец спросил:

— Как считаешь, Лаврентий, ты кто? С точки зрения женщин? Не проституток, а порядочных женщин?

— Для какой как, — уклонился от ответа Берия. Заметно было: думает напряженно, пытаясь понять, куда клонит Сталин.

— Для тех, которых отлавливают на улицах твои бандиты.

Берия побледнел. Дошло до него.

— Сволочь ты, Лаврентий! Очень большая сволочь. Такая большая, что я даже не представлял!

Злоба вспыхнула в глазах Берии, он сорвался на крик:

— Не знал! Не представлял!.. С кем поведешься, от того и наберешься!

Сталин, непривычный к противодействию, опешил. Но быстро справился с собой, налился свинцовым спокойствием.

— Так, так… У кролика появились клыки. Откуда бы? — встал он с дивана. — А ну, подойди ближе.

— Зачем?

— Я сейчас вышибу твои клыки. Сам.

Чтобы прервать эту безобразную сцену, я встал между ними, но у Берии уже прошла мгновенная вспышка, он сник, обретая привычную льстивую покорность:

— Прости, великий и мудрый, но у меня тоже есть нервы! — попятился он. — Прости и забудь!

— Что простить? Гнусное распутство или твои слова?

— И то, и другое.

— Ты заплатишь, Лаврентий. Народу заплатишь!

— Я рассчитаюсь, великий и мудрый! Рассчитаюсь за все! — Берия низко склонил голову, слова его прозвучали двусмысленно.

По прошествии некоторого времени я осторожно попытался выяснить через военную контрразведку, не повлияла ли стычка Сталина и Берии на судьбу Щирова. Оказалось, что Сергея Сергеевича, отбывавшего срок в особом лагере на Крайнем Севере, судили вторично. За антисоветскую пропаганду среди заключенных (рассказывал то, что произошло с ним). Его делом занимался военный трибунал и вынес такое решение, с которым мне раньше не приходилось сталкиваться. К двадцатипятилетнему сроку Щирову прибавили еще столько же! То есть изолировали на всю жизнь.

К чему бы, казалось, подобные сложности в отлаженной карательной системе? Гораздо проще было совсем убрать человека. Причина всегда найдется, тем более для заключенного. Убит при попытке к бегству… Но тут, значит, не обошлось без самого Берии. Логика. Судьба Щирова известна мне, Василию Сталину, даже самому Иосифу Виссарионовичу, о подполковнике могут вспомнить, спросить. Следовало перестраховаться. Теперь проверяйте сколько угодно, все по закону. На особое совещание мог оказывать давление Берия? Ну что же, вот другой приговор, уже по другому ведомству. Если один отменят, второй будет действовать. Обезопасил себя с этой стороны Лаврентий Павлович. А я перестал беспокоиться за жизнь Щирова. Люди Берии будут оберегать его по крайней мере несколько лет. История со Щировым продолжала висеть над головой Лаврентия Павловича как дамоклов меч. Сделаешь резкое движение — может сорваться.[114]

Без работы Сталин не мог, но, работая, он теперь быстро уставал, это раздражало его, он спешил, злился — и уставал еще больше, чувствовал себя еще хуже. А показываться врачам не хотел, говоря, что только бездельники таскаются по докторам, что организм сам должен справляться с хворобами, а если не справляется, то грош цена такому организму. Он не только избегал врачевателей, как многие сильные личности, он еще и опасался всегда, особенно после встречи с доктором Бехтеревым, что дотошные врачи опять докопаются до паранойи, до шизофрении, такой скандальный диагноз, получив огласку, скомпрометирует его и перед современниками, и в истории.

Однако ничто человеческое не чуждо: перебои в сердце, одышка, головные боли, бессонница пугали Иосифа Виссарионовича, и в конце концов нам с Василием удалось уговорить его показаться врачу, хотя бы не для общего обследования, а узкому специалисту — сердечнику. Кому — это должны были определить Власик и Берия (начальник охраны Сталина генерал Власик подчинялся не только непосредственно Иосифу Виссарионовичу, но и косвенно Лаврентию Павловичу, согласовывая с ним основные вопросы). Берия как раз и рекомендовал врача — профессора Виноградова Владимира Никитича, который считался одним из лучших терапевтов не только у нас, но и в мире (впоследствии к Виноградову приезжала на консультацию Элеонора Рузвельт и была весьма благодарна ему).

Сталин радушно встретил профессора в кремлевской квартире, осмотр прошел легко, с разговорами, с шутками. Человек, мол, с годами обрастает болезнями, как днище корабля ракушками, надобно очищать, ремонтировать. С этого и начал Виноградов свое заключение:

— Ремонт необходим, Иосиф Виссарионович, причем основательный. Металл изнашивается, а уж мы тем более. Организм ваш переутомлен, и я ни за что не могу ручаться, если вы не перестанете чрезмерно перегружать себя. Необходим строгий режим, необходим достаточный отдых, постоянное наблюдение врача.

— Устраниться от дел? Уйти на пенсию? — насупился Сталин.

— Если не ото всех дел, то от значительной части, — решительно подтвердил Виноградов. — Надо восстановить силы. Короткий отпуск мало что даст. Требуется ремонт капитальный.

— Ми-и подумаем над этим, — пообещал Иосиф Виссарионович.

Почти то же самое, что сказано было Сталину, профессор повторил потом мне и Власику.