Отходной маневр - Андрей Дышев

Он предлагает мне жизнь? Трудно поверить… Я схватился за веревку. Дацык чуть опустил чемодан, чтобы я мог забраться на него. Все, я уже вишу, словно в спасательной люльке, и могучий вертолет, взбивая воздух лопастями, сейчас медленно поднимется вверх.

— Тяну! — крикнул Дацык.

Я крепче сжал веревку, притянул ее к груди и закрыл глаза. Казалось, что не я, а колодец медленно вращается вокруг меня и опускается вниз, а я с каждым мгновением все ближе и ближе к свету… Вода стекает с меня и падает вниз… Если веревка не выдержит и я вместе с чемоданом упаду… Но зачем думать об этом? Сейчас от меня ничего не зависит. Мозг может отдыхать, нервная система — расслабиться. Человек отдыхает, когда полностью вверяет себя судьбе. Может быть, Альбинос успел испытать истинное счастье, когда понял, что от него уже ничего не зависит, и уже ни к чему не надо стремиться, и он уже не совершит роковых ошибок…

— Давай руку! Да отпусти же ты веревку!

Дацык схватил меня за воротник и вытащил из колодца на снег. Чемодан он толкнул ногой, чтобы подальше от края… Я лежал на мокром снегу, и крупная дрожь сотрясала мое тело.

— Молоток, Вацура! Герой! Живо снимай комбез, я тебя водкой разотру!

Я не мог пошевелиться, лишь нечеловеческим усилием воли приподнял голову, а потом сел. Шел тихий снег. Кругом было серо и тоскливо. И солнца не было. Мураш, скрючившись, лежал на рваном одеяле, прикрыв голову руками. Дацык протянул мне бутылку. Я сделал глоток, и бутылка выскользнула из моих одеревеневших пальцев.

— Почему ты не скинул в шурф бревна? — едва ворочая языком, произнес я.

Дацык вздохнул, пожал плечами.

— Ты ведь знаешь, почему… Потому что это уже не имело смысла. Альбино все равно бы погиб.

— Он был твоим другом.

— Поверь, я очень сожалею о случившемся…

Он накинул мне на плечи телогрейку, поднял со снега бутылку и тоже сделал глоток.

— Мураш жив? — спросил я.

— По-моему… Надо думать, как нам выбраться отсюда. Ты идти сможешь?

Я озирался по сторонам. Альбинос говорил об аптечке. Сумочка с красным крестом должна быть где-то здесь. Шприц и пенициллин на миллион единиц… Дацык поставил чемодан на торец, смахнул с него комочки снега и стал рассматривать со всех сторон.

— Хорошо, что он герметичный, иначе бы все там намокло. Надежная вещь. Титановый корпус, все замки внутри. Открывается пультом. Почти как в автомобиле. Вот только пульт уже не найти…

Не сдерживая восторга, Дацык вскочил и поднял чемодан над головой.

— Все-таки он в моих руках! Я добыл его! Я сделал это!

Он замолчал, и в короткую тишину немедленно прорвались три сухих щелчка — какие-то безобидные, робкие и совсем не страшные. Дацык дернулся, выгнул спину, повалился лицом в снег, и чемодан, выпавший из его рук, упал ему на затылок, затем перевернулся и, кружась, заскользил по снегу.

Я обернулся. Мураш медленно опускал руку с пистолетом и весело улыбался, глядя на неподвижное тело Дацыка.

— Ну вот, Кирилл Андреевич, — произнес он, поворачивая голову в мою сторону и глядя на меня одним глазом. — Остались мы с вами вдвоем.

43

— Мураш, — произнес я, терзаясь навязчивым желанием проснуться, избавиться от жуткого наваждения. — Ты ли это?

— Не знаю… Вряд ли.

Он подошел к Дацыку, склонился над ним и вытащил из-под его куртки карманный «Рот-Зауэр». Взвесил на ладони, прицелился в меня и сунул его себе за пояс.

— Не знаю, Кирилл Андреевич, не знаю, — задумчиво повторил он, прохаживаясь рядом с чемоданом. — Скорее всего, того, прежнего Антошку, убили. Того несчастного, закомплексованного юношу, который всю жизнь стыдился своего пьющего отца, своей бедности, своей зависти… Да и вы теперь другой, Кирилл Андреевич. Когда-то вы были сильным, смелым человеком. А теперь вы дерьмо со сломанной волей… Сидеть!

Он отреагировал намного быстрее, чем можно было предположить, и только я вскочил на ноги, как Мураш направил в меня ствол пистолета и выстрелил. Острая боль обожгла мне ногу чуть выше колена. Я снова сел на снег, провел по штанине рукой. Кровь. Мураш меня ранил…

— Сидеть! — повторил он, злобно глядя на меня своим одиноким бессмертным глазом. — Ничего не делать без моей команды! Вы должны понимать, что мне очень, очень хочется вас убить, и я с трудом сдерживаюсь…

— Ты что ж, — произнес я, расстегивая комбинезон, чтобы добраться до раны, — все это время шел к одной цели? К этому чемодану?

— А вы считаете, что эта цель не стоит того, чтобы к ней даже ползком ползти?

Он пнул ногой лежащую на снегу аптечку Альбиноса, и она упала рядом со мной. Я дотянулся до сумочки, раскрыл ее. Вот бинт, упаковка одноразовых шприцев, ампулы с пенициллином… Я оголил бедро. Пуля задела ногу лишь касательно, оставив на коже кровоточащую борозду. Это он так хорошо стреляет? Или, наоборот, слишком плохо, и мне повезло? Безумие какое-то! Стоило так бороться за жизнь, чтобы потом схлопотать пулю от Мураша!

— А ты не боишься, Антон? — спросил я, наматывая бинт на ногу. — Не боишься, что не оставляешь себе шанса выжить, случись что…

— Что? — усмехнулся Мураш. — Что случись? Какую опасность вы можете для меня представлять? Вами крутили и вертели по своему усмотрению и Альбинос, и Дацык. Вам сотни раз выпадала возможность прикончить их, но вы ни разу ею не воспользовались!

— Значит, не было необходимости.

— Ха-ха-ха! — неестественно рассмеялся Муращ. — Ну да, конечно! Это я уже от вас слышал! Вы не рискуете и не убиваете за деньги. Интересно бы узнать, а за что тогда вы способны убить человека, если не за деньги?

— Ты хочешь узнать, чего можно от меня ждать? Лицо Мураша исказилось.

— Вы меня интересуете только как носильщик! По-моему, это вам следует задуматься о том, чего ждать от меня, и жить надеждой, что я не прострелю вам сердце.

— Ты прав, Мураш. Я действительно надеюсь на это. Мне ничего другого не остается, даже взывать к твоему разуму. Потому что ты уже нормально не соображаешь. Наверное, у тебя начинается сепсис мозга. Тебе нужно срочно сделать инъекцию пенициллина.

— Замолчите! Я как никогда хорошо себя чувствую. У меня энергия брызжет через край.

— Так бывает, когда держишь в руках большую сумму денег, — согласился я. — Но это ненадолго. Ты должен беспокоиться о своей жизни сильнее, чем я о своей.

— Вы смеетесь надо мной! Да ваша жизнь — это весьма условное понятие! Ее может не быть через секунду! И в моей власти отобрать ее у вас. А вы? Что можете вы?

— Ты прав, — кивнул я, вскрывая упаковку со шприцем. — Я не могу отобрать у тебя жизнь. Но я могу продлить то, что отпущено тебе Богом.

Мураш с интересом смотрел, как я вскрываю ампулу и набираю в шприц мутную жидкость.

— Вы собираетесь сделать мне укол? — с насмешкой спросил он.

— Я думаю, ты сам справишься, — ответил я, протягивая шприц. — Уколоть можно в мышцу ноги через штанину.

Держа пистолет наготове, Мураш приблизился ко мне, взял шприц и покрутил его в пальцах.

— Вы думаете, что я полный идиот? Что сам себе введу яд? Конечно, вам это было бы очень удобно. Не надо пачкать руки в крови. Пять минут, и Антон Мураш корчится в агонии. И вам одному достается чемоданчик… Ох, и хитрый же вы жук, Кирилл Андреевич!

Он кинул шприц под ноги и раздавил его ногой.

— Мураш, — с трудом вымолвил я, потрясенный происходящим. — Что ты делаешь? Это антибиотик!

— Что я делаю? Выплываю на поверхность дерьма, в котором плещется весь мир! — склонившись надо мной, зашипел Мураш. — Становлюсь личностью. Пробиваю стены и перегрызаю решетки. Это очень трудно, но какое удовольствие только от самого процесса!

Он выпрямился, попятился, не опуская пистолета, направленного в меня. Я уже не мог смотреть на его лицо, на котором спрессовалось слишком много грязи и боли, и не осталось ничего человеческого.

— Встать, Вацура! — приказал Мураш. — Вы понесете чемодан. Будем подниматься на перевал Крумкол.

Я подивился его агрессивной тупости.

— Антон, это более трех тысяч метров над уровнем моря. Ты уверен, что сможешь…

— Молчать! — крикнул Мураш и выстрелил в воздух.

Я подошел к чемодану и взвалил его себе на плечо. Он безумец. Умирающий безумец. И я уже не могу ему помочь вернуть разум. Выбора нет. Я буду идти в гору и нести на себе чемодан до тех пор, пока сознание Мураша не затмится до такой степени, что он выстрелит мне в затылок. Пока кто-нибудь из нас не провалится в трещину. Пока на нас не сойдет лавина… Я не знаю, что будет. Я не хочу думать об этом. Душа моя пуста и мертва, и в ней гуляют холодные пронзительные ветры…

Мы поднимались на Крумкол в лоб, по крепкому, отполированному насту. Мураш шел по моим следам. Он тяжело, со свистом, дышал, часто останавливался и требовал, чтобы я садился на чемодан верхом. Он опасался, что я могу отпустить его, и тот понесется по снегу вниз, как скоростные сани. Я отламывал куски смерзшегося фирна, похожие на плитки белого шоколада, и посасывал их. Мураш отдыхал на коленях и покачивался, как в молитве, взад-вперед. Снег усилился. Комковатый, он обжигал лицо, лез в глаза, попадал за воротник. На ледяном ветру мой комбинезон покрылся коркой льда, которая крошилась от всякого движения и все же помогала сберечь скудное тепло, которое еще вырабатывало мое тело… Я знал, что не способен подняться на перевал в таком плачевном состоянии, и все же продолжал идти, шаг за шагом поднимая и свое неподъемное тело, и неподъемный чемодан к сырому, грязно-белому небу. В голове пульсировала кровь. Казалось, я надел наушники и включил музыку на полную мощь, но вместо нее в сознание пробивался слабеющий голос Альбиноса: «Силы бездны сейчас свободны… Если бы войти с ними в контакт, оседлать тигра, превратить яд в лекарство…» Я смог это сделать, я оседлал тигра, но яд не стал лекарством, и не открылась мне секретная энергия тела, и не пришлось мне пройти путь чистой отрешенности… Но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, все сбылось, только я об этом еще не догадываюсь?