Та, что меня спасла (СИ) - Ночь Ева

Тётка всё ещё в больнице. Она словно вложила в удар всю свою злость и силу. И сдалась. Там, у трупа Феди, у тётки случился сердечный приступ. До сих пор она слаба и «плавает», будто находится где-то между жизнью и смертью.

– Физические показатели улучшаются, а душевные – нет, – развёл руками Жора. – Ей отойти нужно.

О том, чтобы выспросить у тётки что-то, речи не идёт. Она даже если и слышит, то разговаривать не хочет. Думает о чём-то своём. Я единственная, с кем она хоть иногда перебрасывается парой фраз.

– Продай квартиру. Обменяй. Что хочешь делай. Я не желаю туда возвращаться, – сказала она несколько дней назад, и теперь мы пытаемся подобрать ей жильё.

– Надо её сюда забрать, – вздыхает Эльза. – Солнце, свежий воздух, покой. Может, побыстрее в себя придёт. Больницы никому ещё здоровья душевного не добавили. Постоянный стресс.

На самом деле, я уже поговорила с Эдгаром. Он играл желваками, хмурил брови, но несколько поцелуев, обещание массажа и всего-всего, что он только пожелает, очень быстро сделали его сговорчивым. Я подозреваю, он и в сурового парня просто играл, чтобы развести меня на что-нибудь эдакое.

Сегодня у нас особенный день: мы с Эдгаром выбираемся в «люди». Решили отдохнуть и сходить развеяться. Как ни крути, а у меня назревает свидание. Мы с Эльзой уже перебрали весь гардероб, выбрали платье, туфли, сумочку, украшения, но я всё равно нервничаю и жду вечера с нетерпением.

Это не сюрприз. Я знаю, куда мы отправимся, но от этого событие не становится менее значимым.

– Ты бы побегала с детьми, – кивает Эльза в сторону, где Марк, Настя, Леон и Че устроили самую настоящую баталию. – Как раз бы сбросила лишнюю энергию и не сидела, словно в тебя кол вогнали. Или оладушек съешь.

На столе их целая тарелка. Красивые, пышные, один в один. И сметана тут же, и чай. Но от волнения кусок в горло не лезет.

– Не могу. Это не поможет. Я смешно выгляжу, да? Но у нас не так много моментов, когда мы не просто дома. Здесь хорошо, всё своё и родное, но меня давят стены. Слишком долго длится затворничество, а я привыкла к свободе. Ходить куда-нибудь. С девчонками мы часто в кафе бегали или на выставки, презентации книг или в кино устраивали походы. Это частица жизни, когда ты чувствуешь воздух и энергию извне. А я… даже в библиотеку не хожу – на дом учебники приносят.

Да, я занимаюсь, чтобы осенью перейти на другой факультет. Эдгар настоял, и сейчас это единственное, что по-настоящему накрывает меня с головой. Если не считать наши с Эдгаром отношения. Там я тону и не пытаюсь барахтаться, потому что мне всё нравится.

Каждый день открывается что-то новое. Штрих, нюанс, крохотная чёрточка. Он дарит цветы. Не каждый день, но букеты расставлены по всему дому. У меня стол завален подарками. Книга. Красивая ручка с чёрной пастой – я люблю писать и делать пометки в блокноте. Новый ноутбук. Я не просто занимаюсь. Я ещё пишу, пока его нет дома.

Эдгар не спрашивает. Не любопытствует. И, наверное, я сама не готова показать ему строчки, что рождаются, как песня: я слышу музыку слов внутри себя и не могу удержаться, чтобы не выплеснуть рождённые образы на белый лист монитора. Однажды я прочитаю ему. Какой-нибудь отрывок, если он захочет. А пока… это только моё пространство, куда я никого не пускаю.

Две недели прошло. Но если посмотреть, из мелочей складывается длинная вереница событий, которые одним махом и не рассказать.

У нас в доме часы с боем. Ровно в пять, когда они торжественно бабамкают, в нашу комнату заходит Эдгар.

– Готова? – спрашивает, окидывая меня взглядом.

– Да, – вкладываю руку в его надёжную ладонь. Ощупываю пальцами шероховатые мозоли: он снова занимается спортом. А по утрам мы бегаем вместе, выгуливая лохматого команданте Че.

Полуопущенные веки прячут его глаза. Там, за ресницами, всё те же снега Килиманджаро, но теперь они не кажутся мне ни холодными, ни неприступными. Они мои, родные, любимые, и я готова ради них покорить горы. Только ничего делать не нужно: горы на самом деле гораздо ближе и доступнее, когда они твои.

– Живой симфонический оркестр и классическая музыка, – улыбается он довольно, как только мы подъезжаем к филармонии. – Ты уверена, что хочешь это слышать? Мне будет стыдно, если между Моцартом и Вагнером ты захочешь всхрапнуть.

Я украдкой пихаю его в бок.

– Кто-то сегодня плохо спал ночью, – шепчу нежно. – А всё потому что кому-то всё было мало. Но я смогла выспаться, а кое-кому пришлось утром на работу отправляться. Так что держу пари: со стыда будет сгорать сегодня твоя жена. Но я милосердна. Так и быть: буду наступать тебе на ногу всякий раз, как только ты прикроешь глаза.

– Через полтора часа я выйду отсюда с ластами вместо ног, – бормочет Эдгар, пряча невольный смех за покашливанием.

– Всё может быть. Срочно копаем большой бассейн. Детям не хватает простора.

Я в восторге. От наших лёгких словесных баталий и подколок. От того, что могу быть раскованной и дерзкой, не переходя границы шуток. Это территория не так опасна, как казалось раньше. Но всё уходит на второй план, когда дирижёр постукивает палочкой, а оркестр вздыхает, чтобы начать великое таинство вечной музыки…

– Всё-таки не уснула, какая жалость. Очень хотелось пощекотать тебя. Руки тянутся, а ты слушаешь и слушаешь, и глаза у тебя – как звёзды. А ещё – как блюдца.

– Это потому что я голодная. Ты ведь сегодня добренький, Эдгар? Будешь кормить свою жену?

– Да, – кивает важно мой муж, – в твою честь уже заколот телец и выложены веером перепела. Стол ломится от яств, а красная икра стекает по скатерти от собственной тяжести.

– Щедро, – восхищаюсь я, – скорее туда, где ждёт нас ужин! Не поторопишься – откушу ухо.

– Потерпи, – он всё же смеётся, и я растворяюсь в искренности и чистоте. Обожаю его смех.

Мы выходим из машины. От парковки до ресторана – несколько метров. Уже спускаются сумерки, начинают зажигаться вечерние огни. Играют разноцветно. Я спотыкаюсь. Кажется, у меня ослабла шлейка на босоножке. Наклоняюсь, чтобы поправить. Эдгар оборачивается, протягивает руку.

Он такой красивый в этом костюме. В свете огней, что, играя, оставляют на нём блики. Синие, розовые, красные. Сердце пропускает удар, когда я вижу красную точку у него на лбу. Там, где падает небрежно прядь.

Эдгар не стоит на месте, движется, наклоняется, выпрямляется. А точка следует за ним. Красное пятнышко. Неровный блик.

Это паранойя. Психоз. Напряжённые нервы.

– Ты мне доверяешь? – спрашиваю, чувствуя, как жуткая улыбка растягивает губы. У Эдгара удивлённые глаза.

Это миг, перед тем, как я кричу, срывая голосовые связки:

– Падай! – и для верности бросаюсь ему в ноги.

Он мог бы удержаться. У него отличная координация движений. Но он падает, взмахнув руками, а я стою рядом, на разбитых коленях. И когда он приподнимает голову и пытается сесть, я для верности кидаюсь ему на грудь. Не даю встать. Прижимаю к земле.

Кажется, опять вокруг люди. Слишком много людей и движения. Но я уже ничего не вижу и не слышу. Всё расплывается перед глазами и благодатная темнота заливает мои глаза. Укутывает тело, ложится ватной шалью на плечи.

Мой Эдгар. Жив. Для меня это главное. А дальше – тьма и забытье. Тишина и покой. Вечность, что сливается со мной в объятьях и прикасается холодными губами ко лбу.

53. Эдгар

– Вашу мать! – ругаюсь, прислушиваясь к дыханию Таи.

У меня трясутся руки. Я весь в крови. И эта кровь – не моя.

– «Скорую, быстро!»

– Всё хорошо, Эдгар Олегович, мы его взяли. Он даже выстрелить не успел.

Мне всё равно, что они говорят. Успел или не успел – Тая в крови, а я только и могу, что прижимать её к себе и твердить: – Сейчас, сейчас…

– Поехали, – командует Игорь. – Георгий Иванович ждёт. – Пока ещё эта «скорая».

Я несу её на руках, мы садимся в машину, и терминатор Игорь гонит так, что лучше не смотреть в окно. Да мне и не до того: я ощупываю Таю. Сантиметр за сантиметром. Кажется, всё в порядке.