Из жизни людей. Полуфантастические рассказы и не только… - Александр Евгеньевич Тулупов

чертами лица. Много читал, хорошо говорил, любил и знал оперу, декламировал наизусть стихи и даже, произнося тосты, вёл себя, как настоящий артист.

Несмотря на то, что проходил он по уголовной статье, Сталина не любил, а заодно с ним и всех коммунистов считал бездельниками, присосавшимися к телу трудового народа.

Был Борис чрезвычайно правдив и прямолинеен. Недолго погуляв холостым, он женился на молодой женщине из соседнего дома, от которой у него родились две девочки. Однажды, Борис Николаевич выпив и закусив на семейном торжестве в честь Международного женского дня 8 Марта, в порыве припадка правдивости взял, да и рассказал всем гостям, что женился он не по любви, а так — из удобства, мол, рядом жила, вот и женился. А любил‑то Тоньку из другого дома:

— Помнишь, Марусь? — обратился он к своей жене, сидевшей рядом, — Тоньку помнишь?

— Конечно помню, — смущаясь, отвечала Маруся и виновато улыбалась.

— Вот она‑то, мне очень нравилась. А ты, — дядя Боря секунду подумал и выдал, — прилипла, как банный лист, я и поддался.

Родня с возмущением принялась ругать и стыдить Бориса Николаевича за такие слова…

— Но это же правда! — с пафосом отвечал оратор, — я что, должен соврать?!

Конечно, присутствие дам и отсутствие мужского пола в окружении Бориса, распустило его и лишило каких‑либо барьеров и поведенческих границ. Кому уж тут давать по мозгам? Рядом пожилая больная мать; Маруся, которая была робкой сиротой; две дочери; сестры и брат — все намного младше.

Правда первое время после освобождения из тюрьмы за общим столом ещё присутствовал дядя Ваня, вернувшийся с вой-ны без ноги и на костылях. Дядя Ваня был мужем тёти Моти или, как её называли на ткацкой фабрике — Матрёна Акимовна: почтительно и именно — Матрёна Акимовна, потому что партЕйная. Она умела читать и грамотно писать, но эти умения не спасали Мотю от регулярных побоев дяди Вани, у которого на почве ревности съехала крыша. Поводом могло стать всё… Однажды по радио, которое было всегда включено на случай объявления вой-ны, прозвучало: «Ария Роберта из оперы Петра Ильича Чайковского «Иоланта». И вот, когда известный прославленный баритон запел первую восторженную фразу: «Кто моооожет сравниться с Матильдой моей!», — дядя Ваня схватил костыль и с криком: «Это ещё почему! Почему он тебя какой‑то «мотыгой», да ещё и „своей“ обзывает?!!!» — стал яростно долбить по жене тем самым костылем, гоняясь за ней по квартире. Матрёна абсолютно не представляла, каким образом она может оправдаться и в чём провинилась. Кто привиделся ветерану в качестве соперника в тот раз: Петр Чайковский, баритон или автор оперного либретто, теперь никто и никогда не узнает, но факт в том, что Матрёна Акимовна была, не только сильно избита, а и изгнана на улицу, прочь — куда глаза глядят.

У настоящего участника боёв с фашистами, одноногого и не раз контуженного воина, были явные отклонения в психике. Если захмелев за праздничным столом, что‑то ему не нравилось, либо кто‑то не то или не так сказал, то он моментально зверел, костыль превращался в биту и, размахивая им прямо перед едой с напитками, он ударял по столу, а то и по различным частям тела провинившегося.

Борис откровенно его боялся, был почтителен и предупредителен. Короче, уголовное прошлое никак не катило перед воевавшим и много раз ходившим в штыковую атаку солдатом.

Ничего не рассказывал о вой-не дядя Ваня. Бурчал только, что убивал, и это было страшно… Перед семейным застольем, он, собираясь предстать перед гостями, привязывал ремнями к своей культе протез, кряхтел, морщился и, будто дикий волк, ощериваясь и стараясь быть добрым, подзывал к себе маленького пятилетнего мальчика — дальнего своего родственника, стоявшего поодаль и краем глаза наблюдавшего за фокусом с отстегнутой ногой, говорил: «Вишь — третья нога выросла… Гляди, как привязывать — может пригодиться!» Мальчик несколько шарахался от такой шутки, но не убегал, а дядя Ваня зловещим и хриплым голосом, довольно смеялся сквозь вставные железные зубы. Глядя на всю эту картину, делалось жутко и совершенно очевидно, что та вой-на — это невообразимый ужас и абсолютное зло для всех её реальных участников.

Вскоре дядя Ваня умер. Недолго жили настоящие боевые ветераны… Морально и физически искалеченные вой-ной, они едва ли дотягивали до пенсии.

Ну, и тут старшим мужчиной в семействе стал Борис. Он так же, как и ветеран вой-ны вставал на первый тост и говорил по-отечески пафосно и грозно, будто брал Берлин, а не топтал зону.

Его не так боялись, как дядю Ваню, но тоже робели, ведь в основном за столом сидели женщины и дети. Но с годами он распоясался и, как уже было сказано, потерял берега. Каждый год меняя места работы и быстро входя в конфликт с руководством, он заявлял себя принципиальным правдорубом и, как бы сейчас его величали, правозащитником. После каждого такого увольнения проходили месяцы безделья, безденежья и беспробудного пития. А дома… Ну, а дома творился уж совсем гротеск гиперболович.

Дома были две дочери и бесконечно заученная им жена (если кто прочитал «замученная», то это тоже верно). Женщина была работящая, покорная и во всем мужа оправдывающая: «Другие‑то, вон какие — всё по бабам, да по бабам! А моему Борису никто и не нужен… Вот только пьёт и дерётся, но это ничего, другие‑то, которые по бабам — они ведь, гораздо хуже», — приговаривала она, когда мужа ругали, удивляясь её терпению.

Исходя из личного богатого и такого своеобразного уголовного опыта, он воспитывал и своих дочерей. Жили они в квартире с балкончиком на последнем этаже хрущевской кирпичной пятиэтажки. Когда сёстры учились ещё в начальной школе и были совсем детьми, на балкон регулярно стал прилетать ослепительно белый и совершенно ручной голубь. Стоило в любое время дня выйти за балконную дверь и протянуть руку с пшеном или хлебом, голубь невесть откуда тут же слетал и, доверчиво садясь на кисть, начинал клевать корм, довольно воркуя. А потом, покормив забавную птичку, можно было подержать её в руках, погладить и даже запустить в небо. Голубь делал прощальный круг и улетал куда‑то ввысь и за горизонт.

Так продолжалось много лет…

И вот, как‑то младшая дочь Наташа пришла домой из школы. Папа в очередной раз давненько не работал, и который день грустил. Он сидел за обеденным столом, перед ним стояла початая бутылка водки и тарелка с супом.

— А, это ты, дочка… Ну, здравствуй! Как учёба, какие отметки?

— Да всё нормально, пап…

— А ну-ка, покажи дневник.

Наташа сняла школьную форму и переоделась, достала из портфеля дневник и принесла папе. Раз в месяц отец принимался играть роль родителя и объяснять, что учиться надо хорошо, грамотно и аккуратно писать, много читать и быть вежливой с учителями. Борис открыл дневник,