Лечь на амбразуру - Фридрих Незнанский

И тут резко отворилась дверь. Султан вздрогнул, в ужасе обернулся и увидел входящего с папкой в руках длинного капитана Ветрова. Оглядев Султана, он сделал удивленное лицо. Потом мрачно уставился на Кравца.

— Вам не кажется, капитан, что вы несколько превысили свои полномочия? — спросил он резко и отрывисто, словно швыряя слова.

— Виноват, — склонил голову Кравец.

— Тогда свободны!

Кравец вздохнул, словно у него отняли забаву, мстительно посмотрел на Султана и вышел за дверь. А Ветров все сопел, устраиваясь и роясь в своей папке. Наконец заговорил:

— Ну давайте, Султан Абдурахманович, поговорим спокойно и без нервов. Я вижу, с капитаном Кравцом вы не нашли общего языка? Жаль, это сняло бы для вас многие сложности.

Он говорил долго и монотонно, отчего внимание Султана как-то рассеялось, а приглушенное сознание все грозило отключиться, чтобы дать себе отдых — всю же ночь не спал, а после сразу жестокие пытки. Заметив это состояние задержанного, Ветров достал из папки лист протокола, исписанный четким почерком, и положил его на стол перед Бецоевым.

— Советую почитать, а потом еще поговорим.

Султан уставился на этот лист, с трудом различая буквы. Потом они начали выстраиваться в слова, а те в короткие предложения. Достаточно было нескольких фраз, чтобы понять, что все написанное только что произносил вслух капитан Кравец, заставляя Султана взять на себя чью-то «мокруху». Но тот орал и бил, а этот смотрит сочувственным взглядом, покачивает головой, как бы жалея его, Султана.

— Ваш ответ, Султан Абдурахманович? — мягко спросил Ветров. — Будете подписывать?

— Нэт! — яростно мотнул головой Султан и уронил ее на грудь.

— Ваше право, — спокойно ответил Ветров. — Подумайте, не торопитесь… Ну тогда я пойду? — словно попросил он разрешения. — Да? А вы думайте. Пусть листок полежит пока здесь.

Ветров вышел, а вместо него тут же появился Кравец.

— Что, падла? — прищурился он. — Жаловался на меня, да? А я вот тебе покажу сейчас жалобу!

И Бецоев снова пушинкой слетел с табуретки и грохнулся на пол…

Потом его поднимали, а он опять летел куда-то в угол, голова раскалывалась от жуткой боли, дышать было совершенно невозможно, казалось, что все ребра переломаны, его обливали водой… В самом страшном сне не смог бы он вообразить себе то, что обрушилось на его бедную голову…

Потом, кажется, с ним снова мягко беседовал Ветров, а после опять жестоко бил Кравец. Он терял сознание, казалось, что мучения длятся вечно. Но вдруг они прекратились, и Султан обнаружил, что лежит в своей одиночке на полу и руки его свободны от наручников. Он с трудом сел, словно на молитве провел ладонями по лицу и — странное дело! — не ощутил никакой боли. А вот тело словно побывало под гусеницами трактора — ни одного, казалось, живого места. Вспомнил: по лицу не били, на лице все видно, а что внутри — кто станет смотреть?…

В этот вечер капитаны расстались у входа в гостиницу. Кравец все еще находился под впечатлением не принесшего ощутимых результатов допроса. Ветров же, не принимавший участия в прессовке, был спокоен: он знал, что все еще впереди. Дозреет клиент. Никуда не денется. Если только, не дай бог, кто-нибудь не помешает. Но сейчас он видел, что Николаю нужна разрядка. Он и сказал:

— Давай, Колюня, я тебе сегодня мешать не буду, оторвись маленько, скинь стресс. А я, пожалуй, так и быть, навещу одну большую девушку. Сейчас звякну ей из администраторской и поеду.

Кравец не заставил себя упрашивать. Здесь же, в холле, подозвал парочку уже знакомых ему бойких девиц и повел их в номер. А Ветров, дозвонившись и выяснив адрес, вышел к площади и остановил первого же частника. Назвал ему адрес и через пять минут был на месте.

Анастасия Никоновна встретила его в абсолютной боевой готовности. Но оказалась не живодеркой, а вполне добросовестной хозяйкой, то есть отправила в душ, дала непомерной ширины халат, накормила вкусным ужином, после чего крепко, почти по-матерински, прижала к своей горячей груди и уже не отпускала до самого утра. Да он и не пытался вырваться. Зачем? Она так старалась, что и он невольно заражался ее страстью, а уютная обстановка квартиры придавала их бурным любовным игрищам загадочную пикантность. Нет, здесь совсем неплохо, думал Ветров, вспоминая, что, когда покидал вместе с Кравцом следственный изолятор, меньше всего думал об этой трепетной подруге, жаждущей бурных и бесконечных ласк. А подумал он о ней исключительно для того, чтобы отвлечь мысли от упертого дагестанца. Все-таки очень утомительно вышибать из упрямца нужные тебе показания! Да ладно бы — вышибать, а то ведь наоборот, надо играть совсем другую роль. Кольке полегче в этом смысле, хотя и у него тоже, конечно, кулаки не железные…

Он в самом деле устал — и от необходимости сдерживать злость и жажду врезать промеж глаз, а теперь еще и от беспрерывных стараний одуревшей от внезапного подарка Анастасии. А вот показать бы ей, чем приходится заниматься, хоть на минутку, предъявить того Бецоева, которого уволакивали в камеру, поди, в обморок бы грохнулась, чувствительная ты моя…

Она попробовала было посетовать, что он почему-то становится холоден к ней, к ее ласкам. Пришлось сознаться, что весь день провел в тюрьме, а это место — не самое лучшее для зарядки перед любовным свиданием. Ужаснулась, но поняла. Маленько отстала, разрешая вздремнуть. Но Ветров уже понял, что и это ненадолго, слишком уж разохотилась барышня. Однако он оказался неправ: стоило ему уснуть, как хозяйка тут же прекратила свои притязания, и он благополучно встретил утро в широкой и непривычно мягкой для него постели.

А с утра немедленно возвратились вчерашние проблемы…

Бецоев по-прежнему не поддавался ни на уговоры, ни на угрозы, ни на усиливающееся давление.

Кравец, который, по его словам, оторвался сегодня на всю катушку, а девки выпотрошили его до такой степени, что он сам себе теперь напоминал пушинку — такой легкий! — испытывал новый прилив сил. И продемонстрировал Султану Бецоеву более полный арсенал имеющихся у него в запасе средств воздействия.

— Как, ты не знаешь, что такое «ласточка»? Чудак, сейчас увидишь…

И Султану выворачивали руки за спину, после чего подтягивали за скованные наручниками запястья к трубе водяного отопления, проходящей у потолка. Потом швыряли на пол и обливали лицо водой…

Надевали целлофановый пакет на голову и завязывали на горле. Пока сознание не оставляло…

И снова били, били, били…

А потом «ласковый» мент сочувственно интересовался, не хочет ли арестованный подписать свои чистосердечные признания?

И — по новой…

Мутным своим сознанием Султан понимал уже, что от него не отстанут, и если теперь не добьются своего, то сделают что-то страшное… хотя, что может быть страшнее, он и не представлял себе. Разве что убьют. Придумают что-нибудь, повезут на машине, вышвырнут на обочине и пристрелят. Скажут — при попытке к бегству… Но и смерть в иные моменты казалась ему избавлением от мучений, которым уже бессчетное количество времени, казалось — всю прошедшую жизнь, подвергали его мучители. И кто из них был хуже, Султан не соображал — оба звери. Только один — дикий, а другой — подлый…

Ни на второй, ни на третий день «допросов», так ничего и не добившись от Бецоева, Ветров предложил Кравцу пожалеть костяшки собственных пальцев и кинуть черножопого в камеру к уголовникам. Пусть они его там примут по-своему и «опустят». Для гордого кавказского мужчины испытать насилие такого рода? А ведь он уже сидел однажды, значит, знаком с тюремными законами: «опущенный», «петух» — это уже не человек. Это — мразь. Полностью ломается психология, с тобой обращаются как с половой тряпкой, об тебя все ноги вытирают, а ты не смеешь даже и глаз поднять! Чем не испытание?

Старший контролер, который по указанию своего начальства выполнял отдельные поручения московских оперативников, сказал, что есть у него нужные отморозки. За пару бутылок водки и пяток доз отхарят кого угодно.

— Ну, за водярой да марафетом дело не станет, — заметил Кравец. — А ты скажи этим «мокрушникам», что «петушок» нам еще живым понадобится. Так что пусть фалуют в охотку, но не до смертоубийства.

И тем же вечером, после многочасового допроса, во время которого Султан несколько раз отключался напрочь, его повели в камеру, но не в ту, одиночную, к которой он уже и привыкать начал, а на другой этаж. И в полубессознательном состоянии втолкнули в чужую камеру, где он и рухнул на холодный пол.

Говоря о «мокрушниках», капитан Кравец имел в виду убийц, осужденных по статье сто пятой Уголовного кодекса. По нынешним временам «вышка» им уже не грозит, но пожизненное — вполне. И зная, что к стенке их гуманная власть не поставит, а больше полученного тоже не добавит, контингент подобного рода, случается, используют для выбивания из подследственных необходимых показаний. «Прессуют» человека по-черному, после чего он готов оговорить мать родную.