Вирус бессмертия - Дмитрий Янковский

Она смутилась и снова опустила глаза.

«Ага, – подумал он с удовольствием ученого, получившего искомый результат. – Значит, предел моим возможностям все же есть, и я не могу взять ее прямо на этом столе. Но что будет, если я снова представлю знак и подпитаюсь от него энергией? Надо впитать столько, сколько было в зимнем саду, точнее, чуть меньше, чтобы не грохнуться в обморок».

Он убрал руку и вызвал в воображении огненную фигуру. На сей раз это потребовало меньше усилий, чем в прошлый, и Карл сразу же ощутил мощный поток силы, ударивший его подобно порыву ветра. Огненный жар снова закружился в груди, на уровне солнечного сплетения и ниже пупка, вызывая мелкую дрожь и сладостное нарастание сексуального желания. Сердце сорвалось с привычного ритма и забилось часто, упруго, как бьется на цепи сторожевая собака, почуявшая чужака. Кровь по жилам устремилась вниз, толчками вызывая нарастающую эрекцию.

«Хватит! – приказал он сам себе, хотя останавливаться не хотелось. – А то опять эта необузданная сила швырнет меня на пол!»

Он заметил, что другие посетители ресторана обратили внимание на него, словно влившаяся в тело сила произвела в нем внешние изменения. Ева тоже смотрела, широко распахнув глаза, – почти так же, как на скамейке в зимнем саду.

Она снова превратилась в милую привлекательную куколку. С такой фигурой она должна быть чертовски хороша в постели. Карлу не терпелось это проверить. Но еще больше хотелось проверить, подействовал ли прием с огненным знаком.

Он снова протянул под столом руку и положил ладонь на коленку Евы. На этот раз госпожа Миллер покраснела еще сильнее, но воля ее была подавлена до такой степени, что она не смогла ничего возразить. Она лишь чуть-чуть приоткрыла губы, силясь что-то сказать, но вызвала у него только еще более сильное желание.

Тогда, несмотря на внимание других посетителей ресторана, Карл провел пальцами по внутренней стороне бедра Евы – медленно, но стараясь делать каждое касание ощутимым. Госпожа Миллер напряглась и, к удовольствию Карла, закрыла глаза. Ее дыхание участилось, пальцы задрожали еще сильнее. Тогда он продвинулся еще дальше, к обтянутому тканью платья упругому бугорку. Ева издала нечто похожее на тихий стон, и бутон ее губ раскрылся еще сильнее.

Люди в зале начали отворачиваться. Они поняли, что происходит, что именно Карл делает под столом, но, также находясь под властью исходящей от него силы, реагировали стыдливым переключением внимания на что-нибудь другое, хоть и менее интересное, но гораздо более отвечающее каждодневной реальности.

«Интересно, – подумал Карл. – Волю любой женщины я могу так подавить?»

Ему захотелось подняться на сцену и сделать что-нибудь унизительное с чернокожей певичкой. В тот же миг негритянка замерла, как кролик перед удавом, а музыканты недоуменно переглянулись. Трубач, крупный парень с толстыми губами, отложил инструмент и направился прямиком к столику Карла.

– Сэр, – обратился он к немцу. – Извините! Мы всего лишь черные музыканты. Мы и сами любим повеселиться, но мы должны играть, а вы смущаете нашу солистку. Сэр! Не могли бы вы вести себя менее вызывающе?

Его мышцы под рубашкой из тяжелого шелка красноречиво напряглись, а лицо озарила самая приветливая улыбка, на которую он был способен. Только в глазах остался ледяной блеск затаенной ненависти, какой всегда проскальзывает в глазах черного при беседе с белым.

– Катись отсюда, черножопая обезьяна, – так же широко улыбаясь, сказал Карл по-английски. – Не видишь, я лапаю женщину? Иди и дуй в свою медную дудку. И чтоб я тебя больше не видел.

Улыбка моментально сползла с лица негра, он придвинулся, собираясь оставить от наглеца мокрое место. Но Карл быстро представил огненное колесо, и выражение ненависти в глазах трубача сменилось выражением страха.

– Эшу Рей! Эшу Рей! – заорал негр, убегая назад к своим.

Протискиваясь к сцене, он спотыкался обо все предметы, попадавшиеся на пути.

– Чего он так испугался? – дрожащими губами спросила Ева.

Карл не ответил – он понял, что она несколько выпала из-под влияния. Пришлось снова лихорадочно представить огненное колесо. Краем глаза он разглядел, что негры после путаных объяснений трубача засобирались. А тот все кричал: «Эшу Рей!» и крутил в воздухе рукой, вырисовывая невидимый круг с вписанными в него треугольниками.

«Неужели он увидел изображение внутри моей головы? – сначала удивился, а затем и забеспокоился Карл. – Чертовы негры!»

Еще через секунду он ощутил, что из его живота словно выдернули пробку – сила знака начала вытекать, теряться, а в глазах Евы появилась сначала осмысленность, а затем первые признаки своеволия.

Какое-то неведомое чутье подсказало Шнайдеру, что ему мешают негры, – похоже, им был известен способ вытаскивать женщин из цепких лап огненного колеса. Старались они за солистку, но и Ева начала ускользать.

– Чертов негр! – уже вслух повторил Карл, поднимаясь с места и беря госпожу Миллер за руку. – Только я собрался полапать тебя за самое интересное место, как он подходит и портит мне все удовольствие!

Он повлек ее вон из ресторана.

За дверями Шнайдер прислонил писательницу к стене, будто она была всего лишь заводной куклой, и начал возбужденно сжимать ее грудь и бедра под платьем. Он чувствовал, что внутри Евы происходит борьба, но ее воля никак не могла одержать верх над волей Карла, питающейся от мощнейшей энергии, вливавшейся в его тело прямо из Пустоты.

Ева тоже ощущала эту силу, причем не менее отчетливо, чем сам Карл. И тоже чувствовала себя заводной куклой, но ничего не могла поделать. Она была простой немецкой женщиной, воспитанной в духе трех «К»: кухен, кирхе, киндер. Даже то, что она осмелилась писать книгу, было неимоверным вызовом обществу. Но общество было не таким беспощадным, как воля случайного знакомого.

«Наверное, он обладает способностью к какому-то особенному гипнозу», – бесконечно повторяла она одну и ту же мысль.

Карл между тем убрал руку из-под платья госпожи Миллер и толкнул ее в спину. Толкнул грубо, жестоко, но и это не вывело ее из состояние куклы. Она упала на пол, разорвав шелковые чулки, но ничем не выказала недовольства или рассерженности, позволив схватить себя за руку и потащить по коридору.

Карл волок избитую брюнетку и злился. Не того он хотел! Он хотел, чтобы его самого хотели и любили. Чтобы он сам мог чувствовать радость и восторг, какой чувствуют другие люди, когда занимаются любовью. Но в его сердце расцветал огненный цветок торжества. И он ненавидел Еву Миллер за то, что ее покорность не могла родить в нем радости.

И он волок ее по коридору, приходя в еще большую ярость и одаривая жертву пощечинами и пинками. Возможно, кто-то остановил бы его, встретив по пути. Но коридор был пуст.

ГЛАВА 19

30 декабря 1938 года, пятница.

Москва, Сокольники

Сидя за столом, Дроздов бросил взгляд на наручные часы и хотел было позвать Машеньку, но неожиданно воздух содрогнулся от треска телефонного звонка. Еще не зная, кто его решил потревожить, энкавэдэшник ощутил, что новости, которые он сейчас услышит, не сулят ничего хорошего. Так дикий зверь чувствует прицел охотника.

– Маша! – резко позвал он секретаршу. – Подними трубку.

Марья Степановна поспешно выбежала из кухни.

– Узнай, кто это. Если Свержин, то я в отъезде. Попробуй узнать, чего он хочет.

Марья Степановна побледнела и взяла трубку.

– Секретарь товарища Дроздова слушает. Да. Командир поисковой группы? Сейчас я посмотрю, на месте ли товарищ Дроздов.

Максим Георгиевич секунду не мог принять решения, но все же взял трубку. Любопытство в нем редко побеждало осторожность, но сейчас был именно такой случай.

– Дроздов на проводе, – произнес он.

– Мне ваш номер сообщил товарищ Пантелеев, председатель аэроклуба, – с легким армянским акцентом произнес бодрый молодой голос на другом конце.

«Вот сука!» – подумал Дроздов.

– Моя фамилия Тер-Габриелян, я командовал поисково-спасательной группой, занимавшейся розыском пропавшего стратостата.

– А какое отношение я имею к пропавшему стратостату? – с напором спросил энкавэдэшник.

– Согласно показаниям товарища Пантелеева, вы от наркомата курировали проведение научного эксперимента. Понимаете, мы нашли гондолу и труп аэронавта. Он погиб от удушья, не сумев освободить запор люка. У нас возник вопрос: что делать со шлаковым кубом?

– С каким, извините, кубом? – напрягся Максим Георгиевич.

– Там еще был куб, выпиленный из стеклодувного шлака. Пантелеев сказал…

Дроздов побелел.

– Уничтожьте! Это отработанное научное оборудование! – губы сами проговорили эту фразу, без участия мозга, потому что привычка выкручиваться в результате долгой практики въелась уже настолько, что рассуждать не требовалось.