Сказания о русских витязях - Михаил Чулков

— О, люди! — возопил я тогда. — Вы и зверей в ярости и невежестве своем превосходите. Отче честный! — говорил я ему. — Будь ты первый исправителем сего варварского и адского злоупотребления: боги, конечно, не требуют от нас столь проклятой жертвы, но отвращаются и мерзятся ею!

Лютый жрец не внимал моим рассмотрениям и готовился исполнить сие варварское дело. Но я, отозвав его на сторону, обещал ему дать за всякого пленника по сту червонцев, ежели он освободит их от заклания и отпустит на волю.

При сем обещании корыстолюбивый жрец улыбнулся и умягчил суровый свой вид и голос.

— Чадо мое, — сказал он мне, — я вижу, что великий Знич, подав тебе здравие, хочет тебя прославить щедротою; воле его я повинуюся; исполняй его желание, а я сего же вечера освобожу пленников, когда ему сие угодно. Но не поведай сего народу, — продолжал он, — сему неумолимому чудовищу, которого единые чудеса к покорству преклоняют». Я обещал ему содержать сие тайно и в тот же день принести ему цену на искупление неповинных.

По сему нашему условию, жрец пошел во храм и, по совершению некоторых жертвенных обрядов, притворился вдруг ужаснувшимся и дрожащим голосом, кривляя глазами и устами, возопил к народу:

— О неизреченного божия к нам милосердия! При самой пропасти великий Знич воспящает нас от падения. Народ, обладающий кривическими землями! Священный огнь освобождает тебя от истребления, которое соединено было со смертью сих плененных тобою врагов. Он мне открыл теперь, что коль скоро прольется кровь сих печенегов, то чрез три дня, по непременному определению всемогущей судьбы, падет наше государство и искоренится невозвратно нашими врагами, и что для избежания сего бедства нет другого способа, кроме освобождения сих пленников.

По сих словах он умолк, а народ, ввергнутый им во смятение и страх, возопиял и требовал их освобождения немедленно. Хитрый жрец, радуясь успеху своего обмана, обещал народу освободить их в следующую ночь, ибо, присовокупил он:

— …сего требует само божество, дабы они во тьме оставили нашу страну, ибо тьма сия послужит им омрачением во всех их предприятиях на нашу землю. Но сие значило, — продолжал древлянин, — что он хотел наперед увериться в деньгах, обещанных ему мною, прежде нежели освободит сих печенегов. Народ на все согласился, чего ни желал от него первосвященник, который, по принесении обыкновенных жертв, возвратился в свою обитель, а я пошел к себе на постоялый двор, дабы приготовить ему деньги.

Дорогою встретился со мною Добрыня, который отлучился от меня для некоторой нужды и ничего не ведал о переговорах моих с жрецом. Я ему рассказал сию историю и не мог с ним надивиться жадности сего первосвященника, которая побуждает его не токмо народ обманывать, но и проливать человеческую кровь под предлогом благочестия и богопочитания.

— Ах, государь! — сказал мне тогда Добрыня. — Так, никак, и ответ, данный им тебе от имени Знича, его же коварства есть вымысл, ибо я признаюсь тебе, что он ласкательством своим выведывал от меня несколько о нашей тайне и о сандалиях, врученных тебе Славомыслом. А что они помогли тебе освободиться от болезни, так сие, конечно, произошло от сокрытия в них для сего силы, а не от Знича, коему приписывает жрец исцеление болезней.

Рассуждение сие почел я справедливым, соображая его с жреческим коварством. Познавши же тогда всю цену удивительных моих сандалий, предприял я носить их на себе всегда, а Добрыне приказал не объявлять впредь никому о сей нашей тайне.

Между тем, желая спасти неповинных пленников, вынул я из неистощимого моего кошелька деньги, по числу пленников, которых было около двадцати человек, и пошел под вечер к корыстолюбивому жрецу, которому вручив сей выкуп, просил его исполнить свое обещание, что он в тот же час и учинил, приказав их освободить. После чего ласкательства его доказали мне ясно, сколь подла была его душа. Я оставил его скоро, возымев к нему презрение больше еще прежнего. Идучи на мое подворье, рассуждал я, как праведные боги таких гнусных и беззаконных тварей оставляют без наказания, но, вспомянув произречение Золотой Бабы, что бессмертные медленно наказуют злодеев, оставил сие на промысл небесный, который наутро же мне доказал, что он справедлив. Ибо на другой день Добрыня, ходивший за нуждою на рынок, объявил мне, пришед, что сего первосвященника зарезали воры, в числе которых был его келейник, и пограбили все его имение. Услышав сие, воздал я хвалу небу за избавление земли от сего чудовища, пожиравшего человечество, и просил прощения в моем роптании на его правосудие.

После сего приключения вскоре оставил я сей город и продолжал мой путь в Славенск. На сем пути скончался добродетельный мой сопутник. По обыкновению нашему, тело его я сожег и, собрав в сосуд оного пепел, поставил в храме того села, в котором приключилась ему смерть. По совершении над ним тризны, отправился я паки в мой путь, который даже до Валдайских гор был довольно спокоен, но на оных разрушило его следующее приключение. Не доезжая несколько до сего урочища, наехал я на приказного человека, ехавшего также в Славенск с молодою своею женою, с коею ездил он для свидания к ее родителям и возвращался в столицу славян, имея в оной свое жилище. Мы оба весьма были рады, что наехали в пути своем сотоварища; он со мною тот час познакомился и рассказал мне о себе, кто он таков, а я объявил ему о себе, что я древлянин и, желая видеть достойные примечания места, путешествую. Таким образом разговаривая, уменьшили мы скуку, соединенную с путешествием, даже до объявленных мною гор.

По въезде нашем на оные и по продолжении некоторого по них пути, переломилась ось у его коляски, что и принудило его и жену его из оной выйти. Я также сошел с моего коня, дабы им сотовариществовать, и, между тем как люди его старались привесть в прежнее состояние коляску, мы все трое пошли вперед для прогулки. Взошед на стоящую пред нами гору, превосходившую высотою все прочие, удивлялись мы природе, аки бы игравшей в сем месте собранием в совокупность толикого числа гор, наметанных одна на другую. Во время сего нашего удивления увидели мы летящее к нам облако от пределов славенских; летение его было весьма быстро, и казалося нечто на нем сидящее. Позорище сие привлекло на себя наши взоры; по приближении его к нам, увидели мы на нем сидящего малорослого эфиопа в китайском платье; сие наипаче удвоило удивление и любопытство наше, которое нам всем троим причинило бы пагубу, ежели б не имел я на себе преудивительных моих сандалий. Ибо, коль скоро сей карло, подобный лицом своим и злостью дьяволу, увидел нас, то и устремился к нам лететь. Сие его стремление столь испужало молодых супругов, что Милостана (так называлась сия женщина) упала в обморок в руки своего супруга, а Завид, ее муж, в такую пришел робость, что ни слова не мог выговорить и стоял как изумленный.

Между тем эфиоп, спустившись к нам, выхватил ее из рук ее мужа, который, упав от страха, закричал из всей силы: «Ах, помилуй, помилуй, государь мой! Пусти душу на покаяние!» Но карло ему не внимал и, посадя женщину на облако, устремился от нас с нею лететь; но я, будучи не столь робок, как ее муж, и подвигнувшись сожалением, вознамерился отнять у волшебника несчастную сию женщину, которая, испуская стенание и вопль, призывала меня и мужа своего на помощь. Итак, имея на себе летающие сандалии, погнался я за карлом и достиг его вскоре, ибо сандалии мои несли меня быстрей птицы. Мурянин, увидя меня бегущего за собою, бросил в меня золотою стрелою, коею был он вооружен, но я, от удара сего увернувшись и поймав его стрелу, устремился паки за ним, дабы самого его поразить ею. Уже вознес я руку мою на поражение его, как гнусный сей чародей, видно устрашась сего удара и почтя меня сильнейшим себя, бросил бедную Милостану долой с облака, а сам устремился от меня лететь.

Желание мстить ему не столь было во мне сильно, как стремление помочь сей бедной женщине, которая с окончанием своего падения ожидала себе смерти. Я бросился за нею и едва успел предускорить ее падение, схватив ее за одежду. Между тем проклятый ее похититель от нас исчез. Завид, лежавший во все время полумертвым, услыша подле себя шум, происшедший от нас, паки закричал:

— Ай! Ай! Помилуй!

Но я его начал уверять, что враг его уже исчез, и Милостана благополучно от оного избавлена. Тогда он, приподняв немного голову и увидя нас одних, сказал:

— Ах, проклятый чародей! Как он меня испугал! Однако ж, — продолжал он, прибодрившись, — ежели б у меня давеча что-нибудь случилось в руках, то я бы доказал ему себя!

В спокойнейшее время расхохотался бы я его храбрости, но тогда старался я только помогать бедной его жене, которая не могла еще оправиться от ужаса, причиненного ей волшебником. Наконец, по старанию моему и ее мужа, получила она паки спокойствие духа. После чего принялись и муж и жена осыпать меня благодарностями, просили меня усердно не токмо сотовариществовать им в пути, но и по приезде в Славенск жить в их доме во все то время, которое пробуду я в сем городе. На учтивости их ответствовал я подобными ж учтивостями и согласился охотно на их желание. Между тем прибежали к нам Завидовы служители, которые весьма довольно были от нас отделены. Они усмотрели издали случившееся с нами приключение и бежали нам помочь по своей возможности, но уже дело окончено было до них. Любопытство побуждало их всех тогда просить меня, чтоб я им рассказал, каким средством возмог я победить столь страшного врага и летать, подобно ему, по воздуху. По неосторожности моей открыл я им, что это учинилось помощью моих сандалий, имеющих силу носить по воздуху и воде и притом еще и от болезней излечивать.