Пленники ночи - Лоретта Чейз

Лейла могла бы отвернуться и возненавидеть его. За то, что он использовал ее, за то, что оставил ее наедине с тем несчастным безумцем, в которого в конце концов превратился ее муж.

А вместо этого Лейла Боумонт прикоснулась к нему, словно это он пострадал и нуждался в утешении.

Эсмонд вдруг понял, как ему хотелось, чтобы его утешили. Потому что поставленная перед ним задача была подлой, он ненавидел ее и те требования, которые предъявляло к нему королевское семейство. Он переживал за судьбу жертв Боумонта, точно так же как сегодня переживал за несчастного, одинокого Эйвори.

Да, Исмалу были необходимы ее сочувствующий голос и прикосновение ее сильной и прекрасной руки. Пусть в нем «мало человеческого», но и ему, как любому смертному, надо было к кому-то прислониться.

Но это было рискованно, и он не мог себе этого позволить.

Исмал стоял около рабочего стола Лейлы, когда она вновь появилась в студии с шампанским.

Пока ее не было, ему удалось вернуть свои мысли — и свое сердце — к реальности и спрятать подальше свои эмоции.

Когда Исмал разлил шампанское по бокалам, Лейла сказала:

— Мой первый тост за вас. За то, как вы решили трудную проблему, и за то, что вы наконец проявили уважение к моим умственным способностям.

— Ваши умственные способности вызывают у меня благоговейный ужас. Я знал, что вы обладаете интуицией. Однако я недооценил, с какой дьявольской скоростью работает ваша голова.

«И какое у вас великодушное сердце», — добавил он про себя.

— Лесть, — сказала Лейла, глотнув шампанского.

— Правда. Вы действительно дьявольски умны. Ваш ум так же неподражаем, как и ваше тело. Мне следовало бы об этом догадаться.

— Я не сомневалась, что вы так скажете, Эсмонд. Значит, за мое проклятое тело?

Лейла отпила еще глоток и, усевшись на табурет возле стола, предложила перейти к делу.

— Я уже поделилась с вами моими наиболее важными открытиями. Леди Шарлотта и лорд Селлоуби верят — или притворяются, что верят, — в то, что Летиция сама решила поехать в Дорсет, чтобы поменять обстановку и отдохнуть. Они в курсе, что Дэвид проявил интерес к Летиции, а Фиона это не одобряет. Леди Шарлотта на стороне Фионы, а Селлоуби — решительно на стороне Дэвида. Селлоуби рассказал сестре, что Дэвид потерял брата, а год спустя — близкого друга, погибшего при шокирующих обстоятельствах. Так я узнала о Карстерсе. Селлоуби полагает, что Дэвид — образец порядочности, который случайно, по молодости, не разобравшись, попал в неприятное положение. А теперь ему нужно время, чтобы во всем разобраться.

— Селлоуби даже не подозревает, насколько он прав, — сказал Исмал. — Эйвори и вправду в смятении, а смерть Карстерса была началом его проблем. Мы провели вместе полдня, и я узнал его страшный секрет.

— Очень страшный?

— На самом деле не очень. Он импотент, но…

— О Боже. — Лейла побледнела и дрожащей рукой поставила бокал на стол.

Исмал не ожидал столь сильной реакции. Лейла так спокойно выслушала его рассказ о «Двадцать восемь» и о подлости своего мужа, словно это была лекция об электричестве. Но она ненавидела мужа, а Эйвори ей очень нравился. Исмалу следовало бы учесть разницу.

Проклиная свою нетактичность, он взял Лейлу за руку.

— Не расстраивайтесь. Это временное. И легко излечивается. Не думаете же вы, что я позволю вашему любимчику страдать?

Он вручил ей бокал и велел выпить шампанского, Лейла послушалась.

— Повторяю — болезнь Эйвори излечить просто. Когда я вам все расскажу, вы поймете. В тот вечер, когда были украдены письма, он и Карстерс пустились в загул. На следующий день Карстерс застрелился. Шок, связанный со смертью друга, совершенно неоправданное чувство вины и слишком большая доза спиртного привели к временному расстройству некоторых функций организма. К сожалению, вскоре после этого он познакомился с вашим мужем и, будучи пьяным, поделился с ним своей проблемой. Ваш муж уверил его, что эта болезнь неизлечима — пострашнее оспы — и является результатом определенных интимных отношений.

— Не говорите мне каких. Я могу догадаться. Но ведь такой болезни нет, не так ли?

Исмал покачал головой.

— Но Эйвори поверил в эту ложь, она подействовала на его мозг, а через него — на тело. Если бы он рассказал врачу все, что он рассказал Фрэнсису, он бы уже давно излечился. Но Боумонту удалось внушить Дэвиду такой стыд, что Эйвори боялся признаться кому-либо еще. В таком состоянии он прожил два года. А в последние месяцы, я в этом уверен, он жил в постоянном страхе, что ваш все более неуправляемый муж выдаст его страшную тайну.

— Как жестоко. Бедный Дэвид. — Лейла допила шампанское. — Не потому ли вы вели себя так странно, когда я вернулись домой? Это было нелегко: тактично выведать его секрет. Если бы мне пришлось расспрашивать друга — например Фиону — и услышать такую историю, я чувствовала бы себя безумно несчастной.. — Она погладила рукав его сюртука. — Ах, Эсмонд, мне так жаль.

Эмоции, которые он так жестоко подавлял, были готовы вырваться наружу.

— Если вам меня жаль, я могу сделать только один вывод: вы пьяны.

— Нет, от двух бокалов вина за хорошим обедом и бокала шампанского вряд ли можно опьянеть. И незачем пытаться заставить меня думать, будто вы ничего не чувствуете — особенно к Дэвиду. Я понимаю, что вы расстроены тем, что у него была веская причина убить Фрэнсиса.

— Да, была. А теперь у него появился не менее веский мотив убить меня.

— Вы огорчены, потому что вам нравится Дэвид. Вы назвали его моим любимчиком, но он и ваш любимчик тоже, не правда ли?

— Я вовсе не огорчен. Даже если он и совершил убийство, из этого не следует, что он должен быть наказан. Я отношусь к правосудию совсем не по-английски, а Квентин всего лишь хочет удовлетворить свое любопытство. Ему нравится получать ответы на все вопросы. И вы ему нравитесь.

Лейла рассеянно гладила рукав Эсмонда.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто у вас есть сердце? — задумчиво сказала она. — Или совесть.

— Лейла.

— Возможно, немного сердца у вас и есть. И хотя в вас «мало человеческого», маленькое сердце у вас, наверное, есть. И тонюсенький слой совести. Но пока что я не давала вам разрешения называть меня по имени. Обычно вам удается соблюдать некоторые формальные приличия в обращении к леди, даже если при этом вы ведете себя неприлично. Но сегодня я вас так расстроила, что вы сказали…

— Лейла.

— Ну вот, опять. Я же говорю, что вы расстроены.

— Просто вы меня провоцируете. Но я не Эйвори. Я не поверяю свои мысли и чувства всякому, кто проявляет ко мне доброту.

— Доброту? Вы в этом меня обвиняете? Ради Бога, неужели вы полагаете, что каждый раз, когда одно живое существо относится к другому существу — например к другу — по-человечески, под этим кроется какой-то тайный умысел? — Лейла отдернула руку. —Вы считаете, что я хладнокровно вами манипулирую, только потому, что я не закатила истерику и не стала швырять в вашу голову чем попало и рассуждать непрофессионально о профессиональных делах?