Том 7. Это было - Иван Шмелев

Она, доверчиво так, слышу, – дышит. Ждет? Ну, время же – сказать!.. Мигают звезды: «ну же, говори! не встретишь лучшей! никогда не встретишь…» Весь мир тут, рядом. Судьба толкнула: не мотайся! Вот, в Белозерске где-то, в глушине, – тебе, родная… все – в ней!..

Что удержало?.. Что-то, мелочишка?.. Из Белозерска, курсы… и родня?., какой-то Разгуляев!.. Ну, будет «верная подруга и добродетельная мать…» Вспомнилась свобода, океаны, планы… «экзотика»! А тут – снеток, судак и… пресно? Вспомнилась ее мамаша из альбома, – как же без альбома! – была какая, а какая стала! Мелькнуло хитро: надо же проверить, нельзя же сразу. И – не сказал. Звезды, – и те мигали: «да говори же, надо! Отец – ушкуйник, его не удивишь ничем, 100 000 вкладывает в дело, покуда. Ведь, намек! Поверил с глазу!»

Черрт, смолчал!

Ну, постояли так, поговорили о Художественном театре! Можете себе представить – пошлость?! Тут – мир ломается, дороги намекают, жизнь дается, так мудро – просто, светлый путь открыт, она затихла… ждет, и вдруг – о… симфонических концертах, о личном… в идиотском Бранд-те! Черрт… Чуть ли не о политике!.. Проклятое самокопанье!..

Ночь я провел погано. Все отгораживал себя от… кров-ног о!.. В Германию поехать надо, исследовать про целлюлозу, не уйдет… Как смешно-то: заехали к Синеусу, на навозе-и предложенье, в две минуты! Подумаю, успею. А т а м, должно быть, синие глаза глядели в черноту и ждали, вопрошали звезды…

Утром, сердечно попрощались. Обещал писать! Понятно. Она хотела в сентябре в Москву. Отец похлопывал меня и звал – дружище!

– Заеду, всенепременно. Потолкуем о «Компании», дружище! Привезу ее. Все учредим, заварим кашу, – засверкает! Сотнягу это я – покуда!

Снетков мне навязал отборных, «царских», – Грозному такие посылали, «снеточком белозерским били», – в холщовом мешочке, фунтов пять.

– Такой наш белозерской провод. Можете хоть бросить, а везите!

Уехал, обещался. Какой-то землемер подвез меня куда-то на Шексну, на пристань. Помню, все по корням летели, по пескам. А там – глаза остались. Помню их прощальный, какой-то диковато-странный взгляд. Он будто спрашивал: «ну, как же? оценил? мы встретились так странно… роковая встреча, понял?»

Мчался по корням, и все – в тумане было голубом, как марево бывает: глаза и звезды. И вопрос из глаз: «ну, что же?» И странно – удивляющийся взгляд. Он говорил, как будто: «все же ясно, и все так просто, я – для тебя!» Да, все было слишком просто, как эти белозерские снетки, отборные… «Можете хоть бросить, а везите». И что за человек! Не скажет, а вобьет, как гвозди. Потом-то, я продумал, долго после: «можете хоть бросить, а везите». Он знал: увез бы, не мог бы бросить. Теперь… узнал и я. Но поздно: не увез.

Снетки оставил где-то на вокзале. Забыл, представьте! Ну да, у телеграфного оконца, в Рыбинске. Дал телеграмму:

И твое воспоминаньеЗаменит душе моейСилу, гордость, упованьеИ отвагу юных дней!..

И не подписался. Смеялся паренек-телеграфист!

– Очень, говорит, шикарно вышло! Вы не Миша Кудрявый, в ярославских «ведомостях» стишки пускает?

В Питер, оттуда в Христианию махнул, читал доклад в Гидротехническом союзе. Продал патент, турбинный. Норвежка подвернулась, «Гедда Габлер». С ней – в Биарриц… А Бело-зерск – как марево, в туманах. Оттуда – в Монте-Карло. У Гедды Габлер капиталец был, с селедок. В рулетке покрутили. Я просадил остатки, она – свои. И разошлись друзьями. А на дворе и май, четырнадцатый годик. В Германию, по целлюлозе. Там я продал досуги Монте-Карло, турбогенератор мой. Схватили за полсотню тысяч. Стал в целлюлозе разбираться, – хлоп, война! Не выпустили, всю войну – как пломба. И наковеркал я проектов!.. А от «снетков» – ни звука. Гордые они, ни слова.

Ну, к главному подходим.

– Эй, анкор вина!

Смеется, глупенький. Смеяться надо не над этим.

В Россию не поехал пенки есть. Здесь продавал патенты. Тр-ри дер-ржавы спор-рили за честь иметь мои… электрораз-редители! Но это – впереди, прочтете скоро. А главное – сейчас. Мы с вами старые друзья, сидели в политехникуме рядом и оба от одной плоть-крови. И поймем себя.

Месяц тому был в Монте-Карло. Играл, и просадил 5000. Осталось у меня – «на конку». Пошел проветриться, концерт послушать. Пела «экзотика», из Вальпараисо, знаменитость. А я неравнодушен к сим вещам. По-итальянски, по-испански пела. Ну, фурор! Корзинами цветы, американцы, англичане, бразильянцы… – цветы международья. Но, странно… слушаю… и – Белоэерск! Вдруг хлынуло в меня «воспоминанье»… – и заныло. Смотрю я на певицу, тру глаза… – невероятно, а похожа! Читаю: «Лина-ди-Келетти»! Японец-обезьяна рядом, прошу бинокль. Те самые глаза! Роскошная фигура, плечи – мрамор, волосы кудрями, до плеча, «а ля гарсон», – но по-иному – нежно золотятся. Но глаза!.. Те самые, – из моря. И голос – тот, грудной, из глубины, захватывает страстью. И жжет, и обвивает лаской. И песни… что за песни! Жар и льды. И тут я понял, отчего все млеют, неистовствуют до истомы. Безмерность, беспредельность, глубина! Весь мир открылся – и охвачен ею!.. Все – берет!..

Японец вырвал у меня бинокль… дрожит, как хвостик. Непонятный голос… Смеется, обещает и ведет, и бьется… «Звезда из… Вальпараисо». Лина-ди-Келетти… и… Паша Разгуляева! Но… быть не может! Иду, как оглушенный, даю полсотни шустрому мерзавцу, добиваюсь. Антрепренер, как бочка, как министр.

– Вам что угодно?

– Лине-ди-Келетти… вот, карточка. Прошу сейчас же…

– Нельзя, последний выход…

– Требую сейчас же!

Крикнул грозно. Я с ними знаю… Пошел аллюром, а я… в ногах как угли. Ну, извинюсь… ну, совпадение такое… Умею по-испански. Вдруг – «просят»!

На бархатном лонгшезе, полулежит… Какой-то краснолицый вышел, оглядел быком. Я тоже оглядел… быком, не помню?

– Мосье?..

И смотрит просто. Вижу – Паша, из Белозерска Паша! Но – какая! Царица, королева. Онемел.

– А, здравствуйте. Читала про ваши подвиги. Ах, выходить мне… Здравствуйте и… до свиданья. Ах, да… зайдите к нам. Ну, хоть… завтра? к завтраку. А вот и муж мой…

Входит краснолицый. Знакомимся. Американец, какой-то Смит-Вессон, бульдожья морда. Что-то промычал. Пошла. Пошел и я. Ну, как… Онегин и Татьяна. Хуже!.. Келетти, международная певица. Паша… международной стала! Мир-то, тот, в глазах!..

Ночь я не спал. Ходил по набережной Ниццы. Подходил к отелю. Белоэерск, снетки, тот вечер, звезды… Запах тот так остро ощутил! И звезды, – только по-другому светят, и другие. И даже звон похожий: вместо кузнечиков – цикады, трясли гремушками и свиристели. А вместо белых вод – синело черное мировое море. И даже… кошки где-то раздирались, – совсем как белозерские, не отличить.

И я, бродяга, плакал. В первый раз.

Утром побрился, вымылся. Поехал в Монте-Карло, заложил часы. Ну, время замотать, до завтрака. Зашел в рулетку. Слышу – поверите ли?!

– 19!

Да, девят-надцать! Эту цифру помнил. Подумал… не подумал, а рванул из глыби: «36?» И бросил сотню. Смотрю на потолок, на завитушку… – будет?!. Крутился долго… щелкнул!..

– 36!

Как надо. Белоэерск смеялся. Я выбрал – 19. Ударов тридцать – мимо. Все по сотне. 36?.. Поставил.

– 19!

Нет, 36! Три раза ставил – мимо. Подумал: «Па-ша!» Выпало – зеро. Белоэерск смеялся! За пять минут до полдня, уходя, поставил… 19 + 12 = 31! Гляжу на завитушку: «дайся!» Крутился бесконечно, щелкнул с треском:

– 31!

Ее года!

Как пьяный, повернулся уходить…

– Мосье!..

Крупье глядел с улыбкой ангела из бездны. Сгреб я деньги, бросил 500 – кутите! Летел и знал, что – будет! Что? Ну, что… мое уж дело – что!..

Ровно в половине первого меня ввели. Апартаменты… – бывало, останавливался шах персидский. Так и называют – «персидские». Она – в лонгшезе, голубое платье. Мистер Смит-Вессон, как носорог, но добрый. Тиснул руку. Она приветлива – и наша, вся. Мистер Носорог счел долгом удалиться.

Поговорили. О том – ни слова. Я узнал: была в консерватории, открылся голос. «Случайно» вышла замуж, за певца. Отец сердился. Потом… отца, за помощь белым в Ярославле, расстреляли. Не потерпел ушкуйник! Я перекрестился. Она взглянула странно, горячо.

– Я его любил…

– Любили?..

Взгляд, далекий, «думка»…

Потом – этапы. Муж умер от сыпного тифа, на Дону. Затем – опять, этапы. Италия… Там ставили ей голос. Беглый взгляд, и – «думка»… Концерты и успехи. Американское турне, победы… мистер Смит-Вессон, по хлебу, – как радовался бы ушкуйник! – по хлебу, но джентльмен, спортсмен, владелец лошадей и банка, в сотне миллионов. Замужество. Весь мир стал – свой.

– И знаете… – сказала она мне, – он, право, кажется гораздо меньше, чем от Белозерска до Череповца! Бывало, – едешь, едешь…

Международной стала, – Лина-ди-Келетти, мистрисс Орчар и – Паша Разгуляева!