Судьба наизнанку - Дмитрий Селин

– Пойду у родителей телефон поменяю, – объяснил он свои действия, – две трубы им, две нам.

Машу проблемы телефонного апгрейда волновали меньше всего.

– Лёш, как мы дальше жить будем? Я обратно в СССР возвращаться не хочу. Там же ничего нет. С такими как мы, они борются. Мы ведь для них буржуи. А вдруг нас в Сибирь сошлют? Они могут, у них война скоро. А как же дети? В детдом отправят? – почти со слезами закончила она.

Алексей внимательно посмотрел на жену. Он никогда особо не обращал внимание на эту грань восточно-украинского менталитета. Отделять себя, почти Европу, от погрязшей в проблемах и разборках Московии. Практически те же русские, что и на сто-двести километров севернее, но уже совсем-совсем другие. «Да, огребёт товарищ Сталин проблем с нами. Мало не покажется» – подумал он. Этот разговор надо пока отложить, всё равно информации мало.

– Давай я приду, и поговорим, – не стал развивать тему Алексей. Сложил базу и две трубки с аксессуарами обратно в пакет, – я ещё к Николаю зайду, у него радио есть. Может, что нового услышу.

– Опять к Меркушеву! – Маша резко встала из-за стола, – опять пива насосётесь! Ему можно, разведён не по разу, а ты о детях подумал! В последний раз утром приполз!

– Не утром, а в два часа и не приполз, а пришёл. Было это три года назад, а ты всё помнишь. – Алексей поднялся и с пакетом в руках двинулся к выходу, – не ругайся, мне действительно надо с ним поговорить.

– О чём вы там будете говорить, – съязвила жена, – о Колькиных бабах и пиве? Радист-кобелина несчастный!

– О! – только что возникшая мысль показалась Алексею настолько безумной, что её можно было попытаться осуществить, – ты у меня молодец. Отличную идею подала!

Чмокнув попытавшуюся увернуться Машу в щёку, он натянул сандалии и вышел из квартиры.

Николай не сразу открыл дверь. Алексей ещё раз надавил на кнопку звонка. Минуты через две за железной дверью в общий тамбур щёлкнул замок, шаркнули шаги и скрипя, железяка повернулась на шарнирах.

– Заходи, – Николай заинтересованно взглянул на пакет в руках Алексея, из которого торчало горлышко двухлитровой бутылки пива и пара рыбьих хвостов, – копчёная?

– Даже горячая, – Алексей зашёл, прикрыл дверь, – ты что такой лохматый?

Волосы на голове радиоторговца торчали в разные стороны, как наэлектризованные.

– Магазин закрыл, приехал, душ принял… Проходи, – он впустил Алексея в квартиру, захлопнул дверь, – потом как за трансивер сел, так до твоего прихода не вставал. Пошли.

Алексей разулся и через захламленную прихожую прошёл в зал двухкомнатной квартиры, по совместительству выполняющего роль радиорубки и лаборатории. Женщины, периодически возникающие в жизни Меркушева, постоянно пытались навести здесь порядок. Им это удавалось, но на краткий срок и за исключением выгороженной справа у балкона ниши, где собственно и размещались все радиолюбительские прибамбасы. Самодельный трансивер из трёх блоков, напоминающий советский музыкальный центр, двадцатидюймовый ЖК-монитор, «башня» системного блока под столом на подставке, ряды полок соответствующей литературы и дисков, перекрывающих до потолка нишу над рабочим столом. На первой полке стоял лазерный принтер и сканер, боковые поверхности слева и справа от стола были заняты многочисленными ящичками с радиодеталями внутри. На стене в специальных зажимах закреплены несколько паяльников и тестеров.

Через стенку от всего этого великолепия была маленькая спальня, напротив входной двери, дальше кухня и санузел. Как помнил Алексей за почти двадцать пять лет их знакомства, единственным, что не поменялось в квартире, была вот эта ниша. Менялась аппаратура, был сделан евроремонт, появился компьютер, но сама организация рабочего места изменений не претерпела.

– Садись, – Николай подкатил к столу такое же кресло, в котором сидел он сам, – сейчас столик принесу, – он вытащил из угла комнаты узкий стеклянный столик, поставил его между креслами.

– А тару? – Алексей открутил крышку «Оболони», – тарелки захвати! – крикнул он ушедшему на кухню Николаю.

– Держи, – Меркушев притащил три тарелки под рыбу, нарезанный хлеб в пакете, вилки, салфетки, нож и пару полотенец. Сбегал ещё раз на кухню за высокими пивными бокалами.

– Ну, будем! – Алексей аккуратно разлил холодное пиво по бокалам. Поднял свой.

– За что пьём? – спросил Николай, отделяя от костей копчёное рыбье мясо.

– За радио! – Алексей пригубил пиво, – за то, что ты сейчас расскажешь!

Они выпили по первой, Николай поставил пустую тару на столик, промокнул губы салфеткой.

– Даже не знаю, с чего начать. Я как в магазине «Рекорд» включил, так сразу понял, что ты не врёшь. Там такое говорилось! И про Францию и про Рейх и про СССР. Да… Да ты наливай, – сказал он Алексею, – такое насухую не расскажешь.

Второй заход они совершили без всяких тостов. Выпили, немного закусили рыбкой.

– Я понимаю, что ты хочешь от меня услышать, – он развернул кресло к рабочему столу. Мышкой открыл папку с файлами, – слушай, я всё записал.

В полной тишине через все шесть подключённых к компьютеру динамиков зазвучал голос диктора Центрального радио, затем Николай запустил на воспроизведения записи «Дойче Вохеншау», новостей Би-Би-Си и на закуску, толкающего какую-то речугу Гитлера.

Алексей медленно пил пиво, практически вживую слушая голос человека, добившегося так многого и так бездарно всё потерявшего. То, что раньше было для него сухими строчками учебников истории, кадрами документальных и художественных фильмов, всё, что когда-то давным-давно свершилось в лучшую для многих и многих сторону, всё это стало живой и грозной реальностью. Он слушал и не мог отделаться от ощущения, что находится на прогулке в зоопарке, в котором вдруг пали все решётки и животные получили полную свободу делать что угодно друг с другом и с посетителями.

– Это не совсем то, – он обнаружил, что до сих пор держит пустой бокал в руках. Аккуратно поставил его на гладкое стекло, – я думал ты через это, – он показал на включённый трансивер, – с кем-то на Западе свяжешься.

Всё, слово сказано, отступать дальше некуда. Он разлил ещё по бокалу, тряхнул бутылку. Ещё на один раз хватит. Он посмотрел на Николая. Было видно, что внутри его идёт какая-то борьба, что-то он решает, критически для себя важное.

– Я связался, – перешёл Рубикон Николай. Взял бокал, глотнул.

Алексей ждал продолжения, отхлёбывая пиво мелкими глотками.

– С Америкой. Школьный учитель Джон Смит, – он хмыкнул, – да, именно так. Школьный учитель Джон Смит из Вашингтона, – он залпом допил пиво, – и нью-йоркский журналист Роберт МакКинли. Несколько часов с каждым разговаривал. Когда голосом, когда телеграфом.

– Ничего себе, – Алексей разлил остаток, – как они сразу с тобой так долго говорили! Чем ты их убедил, если не секрет?

– Не долго и не сразу, – Николай отломил боковину рыбы, – правила любительской радиосвязи я со времён совка помню. Каждый сеанс максимум пять-семь минут. Много их было, сеансов, – он закинул в рот изрядный кусок, со вкусом прожевал, – а чем убедил? Вот этим, – он показал на трансивер.

– Не понял? – Алексей решил пока сделать паузу.

– Что непонятного? А, ты ведь это дело ещё в школе забросил. В конце каждого сеанса связи я им говорил новую частоту, с шагом по сетке. Мне что, только кнопки нажать. Они настраивались и каждый раз убеждались, что моя частота не уходит. Тогда это обеспечивалось сменными кварцами, а двадцать штук кварцев с таким узким разносом частот ни у кого быть не могло. Но даже кварц не может дать такую стабильность как синтезатор частоты с термостатированием… – он посмотрел на Алексея, – ладно, не буду тебя грузить техническими подробностями. Я им ещё все виды модуляции продемонстрировал – однополосную, с подавленной несущей, даже узкополосную эф-эм. А чтоб совсем убедить, дал послушать собственные голоса и работу на ключе в записи. Вот это их доконало – магнитофоны в частном пользовании появились только после войны.

– Они тебя за агента гэ-пэ-у, наверно, приняли, – поддел его Алексей. С чекистами у Николая были свои счёты. Его дед по отцу, строивший цеха завода дизельных двигателей и ещё какие-то объекты, как раз в начале сорокового года загремел за вредительство. Хотя какое вредительство мог совершить двадцатипятилетний прораб, комсомолец и ярый на тот момент сторонник Советов, дед ему не рассказывал. Только после его смерти Николай нашёл истёртую справку о реабилитации от пятьдесят шестого года, в которой значилась знаменитая статья – пятьдесят восемь-десять. Если бы не близкая война, закатали бы его куда-нибудь на Колыму, а так он продолжал делать то же самое, но под конвоем. Во время войны вывезти из области зэков его лагпункта не успели, слишком быстро продвигались немцы. Лагерники разбежались и разошлись кто куда. Дед Николая с женой и двумя детьми перебрался к родне в Старый Салтов, где успел поучаствовать в подпольной борьбе против оккупантов. Потом история повторилась – перед самым освобождением Харькова его загребает гестапо. Расстрелять не успели, на этот раз быстро драпали немцы. Но от фильтрации бывшего подпольщика это не спасло. Отсидев полгода, он выходит, но через три года садится вновь, уже плотно и без сантиментов. Кантоваться на нарах деду предписали до шестьдесят третьего года, но смерть вождя и бериевская амнистия вернула его в семью. Вот такой хэппи-энд.