Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

Глава XXXVI

Уступив таким образом силе, Перигрин осведомился, нет ли в доме каких-нибудь англичан, и, узнав, что джентльмен и леди занимают смежное помещение и заказали почтовую карету до Парижа, приказал Пайпсу снискать расположение их слуги и, если возможно, узнать их имена и звание, в то время как он с мистером Джолтером, в сопровождении лакея, совершал прогулку вокруг крепостного вала и обозревал укрепления.

Том так удачно вел расспросы, что к возвращению своего хозяина мог дать ему удовлетворительный отчет о его соседях, после того как угостил своего собрата бутылкой вина. Люди, о которых шла речь, были джентльмен и его супруга, недавно прибывшие из Англии и направлявшиеся в Париж. Муж был человек состоятельный, в ранней молодости он считался распутником и явным противником брака. У него не было недостатка ни в уме, ни в опыте, и особенно он чванился своим умением избегать сетей, раскинутых женским полом, глубоким знатоком которого он себя почитал. Но, несмотря на всю свою осторожность и сноровку, он не так давно пал жертвой чар одной торговки устрицами, которая нашла средство опутать его супружескими узами; и, дабы ускользнуть от комплиментов и поздравлений своих друзей и знакомых, он находился теперь на пути в Париж, где намеревался ввести свою супругу в beau monde[16]. Тем временем он предпочитал жить уединенно, ибо ее природные таланты не были еще культивированы; и он не питал неограниченного доверия к ее добродетели и скромности, каковые едва не уступили ухаживанию одного офицера в Кентербери, который ухитрился втереться к ней в милость.

Любопытство Перигрина было возбуждено этими сведениями, он слонялся по двору в надежде увидеть дульцинею, которая пленила старого холостяка, и, заметив ее, наконец, в окне, позволил себе поклониться ей весьма почтительно. Она ответила на поклон реверансом; и костюм ее и манеры казались такими пристойными, что, не будь он предварительно осведомлен о прежней ее жизни, ему и в голову бы не пришло, что полученное ею воспитание отлично от воспитания других светских леди; вот сколь легко приобрести тот внешний лоск, которым так гордится знать. Впрочем, мистер Пикль якобы отметил нечто вульгарно-дерзкое в ее физиономии, что у леди родовитой и богатой было бы названо приятной живостью, которая одушевляет лицо и придает пикантность каждой черте; но так как у нее были красивые глаза и прекрасный цвет лица, залитого здоровым румянцем, который всегда говорит в пользу его владелицы, он невольно взирал на нее с вожделением и строил планы завоевать ее сердце.

С этой целью он поручил засвидетельствовать почтение ее супругу, которого звали Хорнбек, и сообщить, что он предполагает выехать на следующий день в Париж, а так как ему известно, что тот предпринял такое же путешествие, он будет чрезвычайно рад иметь его своим спутником, если у того нет другого более приятного приглашения. Хорнбек, который, по всей вероятности, не хотел приставлять к своей жене кавалера с такою внешностью, как у нашего героя, послал учтивый ответ на его предложение, выражая крайнее свое огорчение по поводу того, что не может воспользоваться этой любезностью вследствие недомогания своей жены, которая, опасается он, еще несколько дней не в состоянии будет вынести утомительный переезд. Этот отказ, который Перигрин объяснил ревностью супруга, задушил его проект в зародыше; он распорядился, чтобы его слуга француз заказал себе место в дилижансе, куда был уложен весь его багаж, кроме маленького чемодана с бельем и прочими необходимыми вещами, который был привязан к карете, нанятой ими у хозяина гостиницы; и рано утром Перигрин с мистером Джолтером покинул Кале в сопровождении своего камердинера и Пайпса, ехавших верхом.

Они добрались без всяких приключений до Булони, где позавтракали и навестили старого отца Грэма, шотландского джентльмена, одного из знакомых гувернера, который жил здесь капуцином шестьдесят лет, в течение которых подчинялся правилам ордена с самой суровой точностью, отличаясь также искренностью в беседе, человеколюбием и простотой в обращении. Из Булони они выехали около полудня и, намереваясь переночевать в Абевиле, приказали форейтору ехать как можно быстрее. Пожалуй, нехудо было для его лошадей, что ось сломалась и карета опрокинулась, прежде чем они сделали одну треть перегона.

Это происшествие заставило их вернуться туда, откуда они выехали, а так как им не удалось достать другой экипаж, они принуждены были ждать, покуда их карета не будет починена. Убедившись, что эта процедура задержит их на целый день, наш молодой джентльмен вооружился терпением и пожелал узнать, что можно получить на обед; гарсон, или официант, которому был задан этот вопрос, мгновенно исчез, и немедленно вслед за этим они были изумлены появлением странной фигуры, которую, судя по экстравагантному костюму и жестам, Перигрин счел сумасшедшим французского происхождения. Этот призрак, оказавшийся, кстати сказать, всего-навсего поваром, был высоким, длинноногим, тощим, смуглым парнем, сильно горбившимся; скулы его резко выступали, нос формой и размерами напоминал пороховницу, а глазные впадины покраснели по краям, словно кожа была содрана. На голове он носил носовой платок, бывший когда-то белым, который прикрывал верхнюю часть черного парика, к коему был прикреплен кошелек, величиной по крайней мере в квадратный фут, с торчавшими по обеим его сторонам солитером и розой, так что он походил на преступника у позорного столба. Спину его облекал полотняный камзол, рукава были украшены длинными кружевными гофрированными рукавчиками, талию охватывал передник, подоткнутый так, чтобы он не закрывал белых шелковых чулок; и вошел он, потрясая окровавленным оружием, имевшим добрых три фута в длину. Перигрин, видя, что он приближается с такой грозной осанкой, насторожился, но, получив сведения о его профессии, просмотрел меню и, заказав три-четыре блюда к обеду, отправился с мистером Джолтером осматривать город, который они еще не успели внимательно обозреть.

Возвращаясь из порта, они встретились с четырьмя-пятью джентльменами, которые, казалось, имели вид удрученный и, узнав по платью в нашем герое и его гувернере англичан, поклонились очень почтительно, когда те проходили мимо. Пикль, от природы сердобольный, почувствовал сострадание и, распознав по одежде слугу незнакомцев, заговорил с ним по-английски и спросил, кто эти джентльмены. Лакей сообщил ему, что они были его соотечественниками, изгнанными из родного края вследствие своей приверженности несчастливому и обреченному на гибель делу, и что они явились на берег моря, следуя повседневной своей привычке, дабы усладить тоскующие взоры видом белых утесов Альбиона, к которым они никогда более не должны были приближаться.

Хотя наш молодой джентльмен резко расходился с ними в своих политических убеждениях, однако он не был одним из тех энтузиастов, которые считают каждое отступление от установленных догматов веры достойным проклятия и лишают скептика всех благ человеколюбия и христианского прощения. Он прекрасно понимал, что человек самой безупречной нравственности может, вследствие привитых предрассудков или непобедимой привязанности, отдаться предосудительному и пагубному делу, и находил, что они уже пострадали жестоко за свою неосмотрительность. Он был растроган рассказом об их ежедневном паломничестве к морскому берегу, которое расценивал как патетическое доказательство их скорби, и поручил мистеру Джолтеру просить об оказании чести выпить вместе стакан вина вечером. Они приняли предложение с удовольствием и благодарностью и под вечер явились к любезному хозяину, который угостил их кофе и хотел задержать до ужина, но они так настойчиво добивались чести принять его в том доме, который они посещали, что он уступил и вместе с гувернером последовал за ними туда, где они заказали изысканный ужин и угостили их лучшим французским кларетом.

Они заметили, что главный их гость отнюдь не одобряет их политических убеждений, и посему избегали разговора, который мог показаться оскорбительным; впрочем, они сетовали на свою судьбу, которая обрекла их на вечную разлуку с родными и друзьями; но они не подвергали сомнению справедливость приговора, им вынесенного, хотя один из них, на вид лет тридцати, горько оплакивал свое несчастье, которое повергло в нищету и отчаяние любимую жену и трех детей, и в порыве скорби проклинал свою участь. Его товарищи, с целью заглушить его горе, переменили предмет разговора и наполняли стаканы с великим усердием; посему все их заботы были рассеяны, они спели несколько застольных французских куплетов, и веселье одержало верх.

В разгар веселья, которое обычно разоблачает скрытые чувства и устраняет всякое представление об осторожности и стеснительности, один из хозяев, опьяневший сильнее, чем его товарищи, предложил тост, который Перигрин с некоторой горячностью отверг, как оскорбительный. Тот настаивал на своем предложении с неуместным жаром, и спор грозил принять серьезный оборот, пока присутствующие не вмешались и не вынесли порицание своему другу, которого так резко упрекали я осуждали за неучтивое поведение, что он пришел в великое негодование, грозя покинуть их компанию и клеймя их кличкой изменников общему делу. Огорченные поступком приятеля, остальные усиленно извинялись перед своими гостями, которых умоляли простить его невоздержанность, уверяя очень настойчиво, что он, придя в себя, явится к ним лично и попросит прощения за причиненную обиду. Пикль был удовлетворен их доводами, вновь обрел веселое расположение духа и, так как час был поздний, не поддался на их увещания распить еще бутылку и был эскортирован домой сильно под хмельком. На следующее утро, часов в восемь, его разбудил камердинер, доложивший ему, что двое из тех джентльменов, с которыми он провел вечер, явились в дом и добиваются чести быть допущенными к нему в спальню. Перигрин не мог постигнуть цель этого необычайного визита и, приказав слуге впустить их в комнату, увидел человека, его оскорбившего, вместе с джентльменом, который осуждал такое грубое поведение.