Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

— Господи, помилуй нас! Христос, помилуй нас!

И повторял эту молитву как бы машинально, пока шкипер не вывел его из заблуждения, пояснив смысл своего замечания и объявив, что шторм прекратился.

Такой неожиданный переход от страха к радости вызвал у мистера Джолтера чрезвычайное волнение, как душевное, так и телесное, и прошло не меньше четверти часа, прежде чем он вновь обрел власть над своими органами. К тому времени погода прояснилась, ветер снова стал попутным, и на расстоянии пяти лиг показалось Кале; поэтому лица всех просветлели от радостного ожидания, и Перигрин, рискнув спуститься в каюту, утешил своего гувернера сообщением о счастливом завершении дел.

Возликовав при мысли о скорой высадке, Джолтер начал воспевать хвалу тем краям, куда они направлялись. Он заявил, что Франция — страна учтивости и гостеприимства, каковыми отличается поведение людей всех чинов и рангов, от пэра до крестьянина, что джентльмен и иностранец не только не страдает от оскорблений и надувательства, как в Англии, но к нему относятся с величайшим почтением, чистосердечием и уважением; что поля там плодородны, климат приятный и здоровый, фермеры богаты и трудолюбивы, а все подданные — счастливейшие из смертных. Он мог бы долго распространяться на свою излюбленную тему, если бы его воспитанник не вынужден был выбежать на палубу, в результате предостережения, сделанного ему его желудком.

Шкипер, видя его состояние, очень добросовестно напомнил ему о холодной ветчине и птице, равно как о корзине с вином, которую он приказал доставить на борт, и спросил, не пора ли накрывать на стол. Он не мог выбрать более благоприятный момент для того, чтобы доказать свою незаинтересованность. Перигрин скорчил кислую гримасу при упоминании о еде, умоляя его ради Христа не говорить больше об этом предмете. Тогда он спустился в каюту и задал тот же вопрос мистеру Джолтеру, который, как было ему известно, питал не меньшее отвращение к его предложению, и, встретив у него такой же прием, отправился в кубрик и повторил свой учтивый совет камердинеру и лакею, которые лежали, страдая от двустороннего извержения, и отвечали на его любезность неистовыми проклятиями. Потерпев, таким образом, неудачу и вопреки своим добрым намерениям, он приказал юнге спрятать провизию в один из ящиков, согласно обычаям судна.

Начался отлив, когда они приблизились к побережью Франции, и судно не могло войти в гавань, а посему они должны были лечь в дрейф и ждать лодку с берега, которая меньше чем через полчаса подошла к борту. Мистер Джолтер поднялся на палубу и, с невыразимым удовольствием вдыхая французский воздух, спросил лодочников (дружески называя их mes enfants[12]), сколько они возьмут за то, чтобы доставить его с воспитанником и поклажей на пристань. Но как же он был поражен, когда эти учтивые, чистосердечные, разумные лодочники потребовали за такую услугу луидор! Перигрин с саркастической усмешкой заявил, что начинает понимать справедливость его панегирика французам, а огорченный гувернер ничего не мог сказать в свое оправдание кроме того, что их развратило общение с жителями Дувра. Однако его воспитанник был столь возмущен их вымогательством, что наотрез отказался их нанять, даже когда они сбавили цену наполовину, и поклялся, что предпочтет скорее остаться на борту до той поры, пока пакетбот не сможет войти в гавань, чем поощрять такую наглость.

Шкипер, который, по всей верроятности, питал какую-то симпатию к лодочникам, тщетно доказывал, что не может лечь в дрейф или стать на якорь у берега с подветренной стороны; наш герой, посоветовавшись с Пайпсом, отвечал, что нанял его судно для переезда в Кале и не угодно ли ему исполнить взятое обязательство.

Шкипер, весьма расстроенный этим повелительным ответом, который отнюдь не доставил удовольствия мистеру Джолтеру, отослал лодку, несмотря на просьбы и уступки лодочников. Подойдя немного ближе к берегу, они стали на якорь и ждали, пока прилив не помог им пройти отмель. Тогда они вошли в гавань, и наш джентльмен со своими спутниками и поклажей был доставлен на пристань матросами, которых щедро вознаградил за труды.

Его немедленно обступило великое множество носильщиков, которые, подобно голодным волкам, завладели его багажом и начали расхватывать отдельные вещи, не дожидаясь его распоряжений. Взбешенный этой дерзкой назойливостью, он приказал им остановиться, присовокупив немало проклятий и ругательств, какие подсказывало ему раздражение; и, видя, что один из них как будто не обращает никакого внимания на его слова и удаляется со своей ношей, он выхватил дубинку из рук своего лакея и, мгновенно догнав парня, поверг его на землю одним ударом. В ту же секунду он был окружен толпой этих canailles[13], которые негодовали на оскорбление, нанесенное их собрату, и немедленно расправились бы с обидчиком, если бы Пайпс, видя хозяина своего в беде, не призвал на помощь всю команду и не сражался столь мужественно, что неприятель вынужден был отступить с явными следами поражения, грозя посвятить в их ссору коменданта. Джолтер, который знал пределы власти французского губернатора и боялся его, начал дрожать от страха, слыша их несмолкающие угрозы; но они не посмели обратиться к этому судье, который, при беспристрастном изложении дела, сурово наказал бы их за жадность и наглость. Перигрин, без дальнейших неприятностей, прибег к помощи своих спутников, которые взвалили на плечи его поклажу и последовали за ним к воротам, где их задержали часовые, покуда не будут зарегистрированы их имена.

Мистер Джолтер, уже подвергавшийся ранее этому допросу, решил использовать свой опыт и хитро назвал своего воспитанника молодым английским лордом. Как только это заявление, подкрепленное видом его экипировки, дошло до сведения офицера, тот вызвал стражу и приказал своим солдатам взять на караул, покуда его лордство прошествовал торжественно к Lion d'Argent[14], где он снял помещение на ночь, рассчитывая на следующее утро выехать в почтовой карете в Париж.

Гувернер чрезвычайно гордился этим образчиком учтивости и уважения, коим их почтили, и вернулся к своей излюбленной теме, восхваляя методы управления французского правительства, — управления, которое обеспечивает поддержание порядка и защиту населения лучше, чем какой бы то ни было другой государственный строй. Что касается их вежливого внимания к иностранцам, то никаких доказательств не требовалось после оказанной им любезности и потворства губернатора, когда Перигрин прибег к своим собственным слугам для доставки вещей в гостиницу, нарушив привилегии местных жителей.

В то время как он с величайшим самодовольством распространялся об этом предмете, камердинер, войдя в комнату, прервал его рацею, сообщив своему хозяину, что их сундуки и чемоданы должны быть доставлены в таможню для того, чтобы их обыскали и запечатали свинцовой пломбой, которая должна оставаться неприкосновенной вплоть до прибытия в Париж.

Перигрин не возражал против этого обычая, каковой сам по себе был довольно разумен; но когда он узнал, что ворота осаждены новой толпой носильщиков, которые настаивают на своем праве нести вещи и вдобавок назначают свою цену, он наотрез отказался подчиниться их требованиям. Мало того, он угостил одного из самых крикливых пинком и заявил им, что если их таможенные чиновники хотят осматривать его багаж, они могут прийти для этой цели в гостиницу. Камердинер был смущен столь дерзким поведением своего господина, которое, — как заметил, пожимая плечами, лакей, — было bien a l'anglaise[15], тогда как гувернер счел его оскорблением, нанесенным целому народу, и убеждал своего воспитанника подчиниться обычаю страны. Но высокомерный от природы нрав Перигрина воспрепятствовал ему прислушаться к благоразумному совету Джолтера, и не прошло и получаса, как они заметили шеренгу мушкетеров, приближавшуюся к воротам. При виде этого отряда воспитатель задрожал, камердинер побледнел, а лакей перекрестился; но наш герой, не проявляя никаких чувств, кроме негодования, встретил их у порога и с гневным видом спросил, что им нужно. Капрал, командовавший шеренгой, отвечал с большим спокойствием, что получил приказ доставить его багаж на таможню, и, увидев сундуки у входа, разместил своих людей между ними и их владельцем, в то время как следовавшие за ним носильщики взяли их и, не встречая сопротивления, направились к таможне.

Пикль был не настолько сумасброден, чтобы оспаривать силу этого распоряжения, но с целью досадить и выразить презрение тем, кто его принес, он громко обратился к своему камердинеру, приказав ему по-французски следовать за багажом и позаботиться о том, чтобы белье его и вещи не были украдены осмотрщиками. Капрал, обиженный этим сатирическим замечанием, бросил гневный взгляд на виновника, словно пекся о славе своей нации, и сказал ему, что узнает в нем чужестранца во Франции, так как иначе он избавил бы себя от труда принимать столь ненужные меры предосторожности.