Всемирная история. Том 1. Древний мир - Оскар Йегер

Большим счастьем было то, что среди этих тридцати правителей ни один не пользовался своей неограниченной властью с безусловным авторитетом: власть эта дробилась между двумя умными злодеями, Критием и Фераменом. Последний, принимавший личное участие в недавних мирных переговорах в Спарте и в главной квартире войск, осаждавших Афины, отлично знал афинский народ: цель его заключалась в том, чтобы создать прочное положение, постепенно подготовить почву для олигархии в самом народе. Он стремился к тому, чтобы привлечь на сторону аристократического государственного устройства всех зажиточных граждан, т. е. те 3 тысячи человек из высшего слоя афинского населения, которые имели возможность из собственных средств запастись полным вооружением гоплита.

Пир в богатом греческом доме. Изображение с аттической вазы.

Этот Ферамен по складу ума был человеком государственным; Критий же, наоборот, весьма способный, но жесткий и дурной человек, который не затруднялся с величайшим цинизмом заявлять, что «где сила занимает место права, там следует силой и пользоваться». Быть может, он был прав; мудрено было переделать старую демократию в олигархию путем полюбовных соглашений и тонкостей. Более же всего он признавал необходимым установление единства среди тридцати правителей. И вот, с необычайной дерзостью готового на всякое преступление человека он приказал схватить Ферамена у подножия алтаря, который находился в помещении совета, произнести над ним смертный приговор и свести его в тюрьму, где ему тотчас же был поднесен кубок с ядом.

Но эта победа террористической партии вскоре привела к такому положению, когда, по весьма меткому выражению одного историка, сам страх уже внушает мужество людям. Правители составили список 3 тысяч граждан, которым могли доверять; этим благонадежным оставили оружие, между тем как все прочие граждане были обезоружены. Последних стали постепенно выселять из города; многие из них были даже тайно казнены. Свободное слово само собой замерло на устах у всех, а там, где оно случайно доносилось до ушей правителей, дерзнувший открыто высказаться вскоре испытывал на себе их тяжелую руку. Так, о Сократе было донесено, что он сказал: «Плох тот пастух, который свои стада сокращает». Его призвали к ответу, и один из тридцати намекнул, что ему не мешает поостеречься, «а не то может случиться, — добавил он с напускным остроумием, — что и ты попадешь в число сокращаемых». Начинаются побеги из Афин; бегут сотнями, а спартанское правительство запрещает своим союзным городам принимать у себя беглецов из Афин. Но из числа этих союзных городов Фивы и Коринф были и без того раздражены грубостью и бесцеремонностью, с которой спартанцы пользовались своим главенством; даже в самой Спарте староспартанская партия была крайне недовольна своеволием Лисандра, который по личному произволу разрешал все вопросы внешней политики. Ввиду этого недовольства большое количество афинских беглецов собралось в Фивах. Среди них находился и Фрасибул — человек, пользовавшийся влиянием. Когда около него собралось достаточное количество афинян, он перешел вместе с ними границу Аттики и воспользовался удобным случаем, чтобы овладеть весьма удобно расположенной горной крепостью Фила. Жалкому правительству тридцати не удалось выбить афинян из этой крепости и, пока они пытались укрепить свое положение в Афинах, Фрасибул в одну ночь перешел расстояние, отделявшее Филу от Пирея, и там укрепился в храме Артемиды. Сторонники тридцати под началом Крития двинулись против Фрасибула. Произошла схватка, в которой Критий пал, а его сторонники отступили в Афины. Здесь, однако, между ними произошел раздор: часть из коллегии тридцати удалилась в Элевсин, а оставшаяся стала в Афинах ждать спартанской помощи. Помощь эта пришла. Войско вел сам Лисандр, его брат Либий, а немного позже появился один из царей, Павсаний, которого завалили жалобами афинские граждане, расположенные и к Спарте, и к аристократическому строю. Все они имели полное право жаловаться, потому что правление тридцати в своем ослеплении не щадило и этих людей. Положение дел, установившееся в Афинах, в сущности, было весьма выгодным для спартанских интересов: олигархия в Элевсине и демократия в Афинах… Спартанцы решили оставить дело на произвол судьбы и не препятствовать Фрасибулу занять Афины, между тем как остаток сторонников тридцати утвердился в Элевсине, в 4 часах пути от Афин. При этом спартанские вожди, не ладившие между собой, выказали себя очень неискусными политиками: им пришлось убедиться, что город Афины легче было обратить в «овечье пастбище», как того некогда желали коринфяне, нежели в подчиненный город, покорный велениям Спарты. В самое короткое время олигархи были окончательно сломлены, а древнее территориальное единство Аттики, равно как и солоновское государственное устройство, восстановлены (403 г. до н. э.).

В высшей степени способным в политическом смысле, как и в высшей степени умеренным выказал себя в этом случае афинский народ и те мужи, которые приняли на себя заботы по общественному управлению во время этого кризиса; и даже возможно, что они действовали по соглашению с влиятельнейшими представителями умеренной партии в Спарте. Уничтожено было все, что произошло во время правления тридцати, пересмотрены были все законы, что было также некоторой уступкой по отношению к спартанцам, и демократия ограничена настолько, что было постановлено: никакое решение совета или народного собрания не должно быть приведено в действие иначе как на основании закона.

Дионис. Античный мраморный бюст.

Артемида. Античная мраморная статуя, известная также под названием «Диана Версальская».

В то же самое время была провозглашена полная амнистия, и все выборные присяжные, вошедшие в состав восстановленной гелиеи, должны были дать обязательство в том, что будут ее соблюдать. Все это совершилось в течение одного года, и архонтство Евклида (он придал свое имя и самому году) получило вследствие этого весьма важное значение (403 г. до н. э.).

Возможно, что такому обороту дел способствовали всякие личные отношения, а особенно то обстоятельство, что спартанскому правительству крайне докучала вся эта возня со всевозможными интригами, которыми была переполнена жизнь всех греческих государств: Спарта довольствовалась уже тем, что город Афины на долгое время был теперь исключительно предоставлен заботам о своем внутреннем устройстве; и действительно, Афины за это время как бы вовсе не участвовали в политической жизни Греции. Однако в 339 г. до н. э. там случилось крупное, выдающееся по значению событие, которое, впрочем, гораздо более привлекло к себе внимание потомства, нежели было замечено современниками. Речь идет о знаменитом процессе философа Сократа.

И в Афинах, конечно, это событие выделялось из ряда обыкновенных, т. к. чудак-«софист» Сократ, сын Софрониска, был личностью весьма известной. Это был истый афинянин, никогда не покидавший своего города, кроме тех случаев, когда он должен был выступать в поход вместе с другими, несшими обязательную военную службу. Так его видели под стенами Потидеи, при Амфиполе, при Делии. Подраставшему поколению афинян он, может быть, и был несколько более чуждым, однако все знали, что он во время суда над полководцами в 406 г. до н. э. и при тридцати тиранах не раз выказывал себя неустрашимо мужественным и независимым в своих мнениях, и в одной из комедий Аристофана, «Облака», карикатура на Сократа набросана так метко, что должна была несомненно врезаться в сознание толпы. Фукидид очень умно и очень верно называет войну «суровым учителем»; это выражение оказывается особенно верным в тех случаях, когда война по продолжительности и значению походит на Пелопоннесскую войну, и действительно является «суровым учителем» в том смысле, что разрушает всякие идеалы. Она беспощадно вынуждает человека ограничиваться одной грубой действительностью, а Пелопоннесская война разразилась именно в такое время, когда греческая жизнь, особенно в Афинах, витала в очень высоких сферах. Сам способ демократического правления — правления, убеждающего путем разумных доводов, — уже побуждает к критике, к различению действительно существующего от того, что существует только в воображении, и прямым выразителем этого критического духа представляется Еврипид в своих произведениях (жил в 480–406 гг. до н. э.). Он не мог тягаться на поприще поэзии с современными ему трагиками Эсхилом и Софоклом; нечасто выпадала на его долю награда за его поэтическое творчество, но он далеко превосходил их по непосредственному влиянию на толпу. Этой популярностью он был обязан тому, что сам лишь весьма немного возвышался над толпой обыкновенных смертных. Он мыслит, философствует или рассуждает, как они. Он проявляет себя то верующим, то легкомысленным, а нередко и чувствительным и даже воодушевленным, как и все люди толпы.