Новь - Иван Тургенев

Калломейцев зашипел, затопотал ногами... Но губернатор остановил его.

- Вы сами виноваты, Семен Петрович. Зачем мешаетесь не в ваше дело?

- Не в мое дело... не в мое дело... Кажется, это дело общее... всех нас, дворян...

Маркелов окинул Калломейцева холодным, медленным, как бы последним взором - и повернулся немного к Сипягипу.

- А коли вы, зятек, хотите, чтобы я вам объяснил мои мысли - так вот вам: я признаю, что крестьяне имели право меня арестовать и выдать, коли им не нравилось то, что я им говорил. На то была их воля. Я к ним пришел; не они ко мне. И правительство, - если оно меня сошлет в Сибирь... я роптать не буду хоть и виноватым себя не почту. Оно свое дело делает, потому - защищается. Довольно с вас этого?

Сипягин воздел руки горе.

- Довольно!! Что за слово! Не в том вопрос - и не нам судить, как поступит правительство; а я желаю знать, чувствуете ли вы - чувствуешь ли ты, Сергей (Сипягин решился затронуть сердечные струны), безрассудство, безумие своего предприятия, готов ли ты доказать свое раскаяние на деле, и могу ли я поручиться - до некоторой степени поручитьея - за тебя, Сергей!

Маркелов сдвинул свои густые брови.

- Я сказал... и повторять сказанное не хочу.

- Но раскаяние? раскаяние где?

Маркелова вдруг передернуло.

- Ах, отстаньте с вашим "раскаянием"! Вы хотите мне в душу залезть? Предоставьте это хоть мне самому.

Сипягин пожал плечами.

- Вот - ты всегда так; не хочешь внять голосу рассудка! Тебе предстоит возможность разделаться тихо, благородно ...

- Тихо, благородно... - повторил угрюмо Маркелов. - Знаем мы эти слова! Их всегда говорят тому, кому предлагают сделать подлость. Вот что они значат, эти слова!

- Мы о вас сожалеем, - продолжал усовещивать Маркелова Сипягин, - а вы нас ненавидите.

- Хорошо сожаление! В Сибирь нас, в каторгу,- вот как вы сожалеете о нас! Ах, оставьте... оставьте меня, ради бога!

И Маркелов понурил голову.

На душе у него было очень смутно, как ни тих был его наружный вид. Больше всего его грызло и мучило то, что выдал его - кто же? Голоплецкий Еремей! Тот Еремей, в которого он так слепо верил! Что Менделей Дутик не пошел за ним, это его, в сущности, не удивляло... Менделей был пьян и потому струсил. Но Еремей!! Для Маркелова Еремей был как бы олицетворением русского народа...

И он ему изменил! Стало быть все, о чем хлопотал Маркелов все было не то, не так? И Кисляков врал, и Василий Николаевич приказывал пустяки, и все эти статьи, книги, сочинения социалистов, мыслителей, каждая буква которых являлась ему чем-то несомненным и несокрушимым, все это - пуф? Неужели? И это прекрасное сравнение назревшего вереда, ожидавшего удара ланцета, - тоже фраза? "Нет! нет! - шептал он про себя, и на его бронзовые щеки набегала слабая краска кирпичного цвета, - нет; то все правда, все... а это я виноват, я не сумел; не то я сказал, не так принялся! Надо было просто скомандовать, а если бы кто препятствовать стал или упираться - пулю ему в лоб! тут разбирать нечего. Кто не с нами, тот права жить не имеет... Убивают же шпионов, как собак, хуже чем собак!"

И представлялись - Маркелову подробности, как его схватили... Сперва молчание, перемигивания, крики в задних рядах... Вот один приближается боком, как бы кланяется. Потом эта внезапная возня! И как его оземь... "Ребята ... ребята... что вы?" А они: "Кушак давай! Вяжи!.." Кости трещат... и бессильная ярость... и вонючая пыль во рту, в ноздрях... "Вали, вали его... на телегу". Кто-то густо хохочет... фай!

- Не так... не так я взялся...

Вот что, собственно, его грызло и мучило; а что он сам попал под колесо, это была его личная беда: она не касалась общего дела, - ее бы можно было перенести... но Еремей ! Еремей!

Между тем как Маркелов стоял с головой, опущенной на грудь, Сипягин отвел губернатора в сторону и начал говорить ему вполголоса, разводя немного руками, выделывая двумя пальцами небольшую трель на своем лбу, как бы желая показать, что тут, дескать, у этого несчастного неладно, и вообще стараясь возбудить если не сочувствие, то снисхождение к безумцу. А губернатор пожимал плечами, то поднимал, то закрывал глаза, сожалел о собственном бессилии - и, однако, что-то обещал..."Tous les egards... certainement, tous les egards... слышались приятно картавые слова, мягко проходившие сквозь раздушенные усы... - Но ты знаешь: закон!" - "Конечно: закон!" - подхватывал Сипягин с какой-то строгой покорностью.

Пока они так разговаривали в уголку, Калломейцев просто не мог утерпеть на месте: двигался взад и вперед, слегка чмокал, кряхтел, являл все признаки нетерпения. Наконец он подошел к Сипягину и поспешно промолвил:

- Vous oubliez l'autre!

- А, да! - промолвил Сипягин громко. - Merci de me l'avoir rappele. Я должен довести следующий факт до сведения вашего превосходительства, обратился он к губернатору ... (Он величал так друга своего Voldemar'a, собственно, для того, чтобы не скомпрометировать престижа власти перед бунтовщиком.) - Я имею основательные причины предполагать, что сумасбродное предприятие моего beau-frere'a имеет некоторые рамификации; и что одна из этих ветвей - то есть одно из заподозренных мною лиц находится в недальнем расстоянии от сего города. Вели ввести, - прибавил он вполголоса, - там у тебя в гостиной есть один... Я его привез.

Губернатор взглянул на Сипягина, подумал с уважением: "Каков!" - и отдал приказ. Минуту спустя раб божий, Сила Паклин, предстал пред его очи.

Сила Паклин начал с того, что низко поклонился губернатору, но, увидев Маркелова, не докончил поклона и так и остался, наполовину согнутый, переминая шапку в руках. Маркелов бросил на него рассеянный взгляд, но едва ли узнал его, ибо снова погрузился в думу.

- Это - ветвь? - спросил губернатор, указывая на Паклина большим белым пальцем, украшенным бирюзою.

- О нет! - с полусмехом отвечал Сипягин. - А впрочем ! - прибавил он, подумав немного. - Вот, ваше превосходительство, - заговорил он снова громко, - перед вами некто господин Паклин.

Он, сколько мне известно, петербургский житель и близкий приятель некоторого лица, которое состояло у меня в качестве учителя и покинуло мой дом, увлекши за собою, - прибавлю, краснея, - одну молодую девицу, мою родственницу.

- Ah! oui oui, - пробормотал губернатор и покачал сверху вниз головою, - я что-то слышал... Графиня сказывала ...

Сипягин возвысил голос.

- Это лицо есть некто господин Нежданов, сильно мною заподозренный в превратных понятиях и теориях...

- Un rouge a tous crins, - вмешался Калломейцев...

- ...В превратных понятиях и теориях, повторил еще отчетливее Сипягин, - и уж, конечно, не чуждый всей этой пропаганде; он находится... скрывается, как мне сказывал господин Паклин, на фабрике купца Фалеева... При словах: "как мне сказывал" - Маркелов вторично бросил взгляд на Паклина и только усмехнулся, медленно и равнодушно.

- Позвольте, позвольте, ваше превосходительство, - закричал Паклин, - и вы, господин Сипягин, я никогда... никогда...

- Ты говоришь: купца Фадеева? - обратился губернатор к Сипягину, поиграв только пальцами в направлении Паклина: потише, дескать, братец, потише. - Что с ними делается, с нашими почтенными бородачами? Вчера тоже одного схватили по тому же делу. Ты, может, слышал его имя: Голушкин, богач. Ну, этот революции не сделает. Так на коленках и ползает.

- Купец Фалеев тут ни ини чем, - отчеканил Сипягин, - я его мнений не знаю; я говорю только о его фабрике, на которой, по словам господина Паклина, находится в настоящую минуту господин Нежданов.

- Этого я не говорил! - возопил опять Паклин. - Это вы говорили!

- Позвольте, господин Паклин, - все с тою же неумолимой отчетливостью произнес Сипягин. - Я уважаю то чувство дружбы, которое внушает вам вашу "денегацию" ("Экий... Гизо!" - подумал тут про себя губернатор). Но возьму смелость поставить вам себя в пример. Полагаете ли вы, что во мне чувство родственное не столь же сильно, как ваше дружеское? Но есть другое чувство, милостивый государь, которое еще сильнее и которое должно руководить всеми нашими действиями и поступками: чувство долга!

- Le sentiment du devoir, - пояснил Калломейцев.

Маркелов окинул взором обоих говоривших.

- Господин губернатор, - промолвил ошн, - повторяю мою просьбу: велите, пожалуйста, увести меня прочь от этих болтунов.

Но тут губернатор потерял немножко терпение.

- Господин Маркелов! - воскликнул он, - я советовал бы вам, в вашем положении, более сдержанности в языке и более уважения к старшим... особенно, когда они выражают патриотические чувства, подобные тем, которые вы сейчас слыхали в устах вашего beau-frere'a!

Я счастливым себя почту, любезный Борис, - прибавил губернатор, обратясь к Сипягину, - довести твои благородные поступки до сведения министра. Но у кого же, собственно, находится - этот господин Нежданов на этой фабрике?

Сипягин нахмурился.

- У некоего господина Соломина, тамошнего главного механика, как мне сказывал тот же господин Паклин.

Казалось, Сипягину доставляло особенное удовольствие терзать бедного Силушку: он вымещал на нем теперь и данную ему в карете сигару, и фамильярную вежливость своего обращения с ним, и некоторое даже заигрывание.