Милорд (СИ) - Баюн София

Он молча разглядывал частые темные пятна на рубашке и выступающие свежие — на бинте, которым была замотана его ладонь.

…

Виктор потерял сознание на парковке. Мартин пришел в себя на асфальте за внедорожником, в луже ледяной дождевой воды. С трудом встал, добрел до театра, долго искал Нику — она пряталась от дождя под крыльцом черного входа, держа на коленях сложенный пиджак. Мартину пришлось переодеть рубашку задом наперед и надеть пиджак, чтобы спрятать пятна крови.

— Он убил ее, да? — спросила она, дергая пуговицу на своей манжете.

— Да, — спокойно ответил Мартин.

— Почему тогда ты не рядом с трупом? Я думала… ты сделаешь все, чтобы его поймали.

— Милая, — вздохнул он, — если бы я знал, где сейчас труп — обязательно сидел бы рядом и еще хохотал злодейски, чтобы меня точно заметили. Но трупа, черт возьми, нигде нет. И милиции до сих пор нет. Я могу попробовать сдаться, но его скорее всего отпустят. А мстить он будет тебе.

Потом они долго искали в темноте портмоне — у Виктора в карманах, кроме пары номерков и зажигалки, ничего не было. Даже мелочи на электричку не нашлось.

До дома они добрались с первыми лучами рассвета.

…

Мартин представлял, что думает о нем Ника. Представлял, что будет делать Виктор, когда очнется, и ему было мерзко. А еще он чувствовал себя полным идиотом — его жизнь превращалась в череду нелепой, гротескной лжи и абсурдных случайностей. Виктор из беспомощного ребенка превратился сначала в озлобленного подростка, затем — в хладнокровного социопата, а потом умудрился за несколько лет полностью потерять над собой контроль. Мартин вспоминал убийство Мари — расчетливое, спланированное, поставленное как совершенная пьеса в ее честь. А вчера тот же человек, не помня себя, бросился на парковку убивать девушку, которую видел впервые в жизни.

Риша, которую Мартин всю жизнь защищал и берег, сбежала от него, бросив годы теплой дружбы и любви на подоконнике.

Ее мать, из-за чьего прошлого жизнь Вика когда-то превратилась в ад, оказалась завравшейся деревенской сумасшедшей.

А теперь Ника, девушка, которую Мартин почти не знал, обвиняла его в жестокости, презирала его, и была не так уж неправа.

— Я пытаюсь все исправить, — наконец ответил он. — Я не могу… если буду с тобой откровенен — он все узнает и ничего не выйдет.

Он устал и, кажется, успел простудить спину, лежа на асфальте. Все, чего хотелось — упасть хоть рядом с кроватью и спать. И лучше бы никогда не просыпаться.

Ника смотрела тяжелым взглядом снизу вверх и молчала. Ее лицо словно окаменело, казалось, если притронуться к ее щеке — пальцы лягут на мрамор.

— Часто он употребляет? — глухо спросил Мартин, сдаваясь. Он лег на край кровати и из последних сил смотрел в серую стену, понимая, что стоит ему закрыть глаза — сознание покинет его.

— Наркотики? Очень редко… реже, чем говорит. Он много пил, пока ты… не потерял память.

Мартин только досадливо дернул уголком губы. «Потерял память», очередной глупый спектакль, чтобы оправдать появление настоящего «Милорда», который будет задавать вопросы и не будет знать правил игры. От лжи тошнило, как от патоки.

— Но Лера говорит, когда он приехал — совсем не сдерживался какое-то время… у него раньше были припадки, часто, — продолжила Ника. — И тогда всем было очень плохо. А еще раньше от его дури по всей квартире вонь стояла, пока он не накопил на вытяжки и не научился все проветривать… а Лера запахи до сих пор плохо чувствует, ты знал?

— Нет, — ответил Мартин, прислушиваясь к чувствам, которые вызвала эта новость. Затошнило сильнее. — Это он убил ту девочку в городе. Про которую писали в газетах.

— Но он совсем по-другому… — начала Ника.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Забудь, нет никакого «его», — поморщился Мартин. — Если бы ты видела, что он сделал… а ведь раньше не уродовал никого, ему хотелось, чтобы было красиво… У тебя осталась программка? Он свою куда-то дел.

Ника молча встала и подошла к шкафу. Через несколько секунд вернулась со смятой серой брошюркой, сложенной втрое.

Мартин, с трудом сфокусировав взгляд на строчках, медленно прочитал весь список ролей. Роль Мари числилась в афише, но имени актрисы, которая ее исполняла, напротив не оказалось. Он решил, что это какое-то театральное суеверие. Не могло же это означать, что Мари в самом деле вышла вчера на сцену.

Но почему она, увидев Виктора, испугалась и сбежала, словно узнала его?

Каждая мысль была шариком дроби, засевшим в голове. Мартин никак не мог ухватиться ни за одну, вытащить, рассмотреть — они сидели глубоко и разливали вокруг раскаленную пульсацию. Не выдержав, он закрыл глаза и засыпая — или теряя сознание — успел почувствовать, как Ника легла рядом и прижалась к его спине. И от этого прикосновения лопнула натянутая в душе струна, делящая ее на две части — ту, что усмехалась в кресле и ту, что пустыми глазами смотрела в стену. Перед тем, как провалиться в черноту, Мартин почувствовал, как горло обожгла горечь.

…

Виктор не помнил, что ему снилось, помнил только как что-то толкнуло в грудь, по которой раскаленным оловом разлилась густая, обволакивающая боль. И отчаяние, последовавшее за болью — не успел.

Открыв глаза, Виктор несколько секунд растерянно оглядывался, пытаясь понять, где он. Серые стены и пустой полумрак могли быть его комнатой в городе, камерой, комнатой в доме отца или чем-то еще.

Вчерашний вечер вливался в сознание по капле, оставляя шипящие пятна ожогов.

Мари в белых перчатках, Виконт в дурацком платке, рыжая Офелия, а потом — темная парковка, испуганный взгляд, короткое, бестолковое сопротивление и взрывающееся упоение от хлынувшей на руки крови.

Как он мог? Так глупо сорваться, полностью потерять контроль из-за паршиво поставленной пьески?!

От ужаса хотелось скулить. Прижаться лицом к белой простыне, спрятаться в ворохе теплой мятой шерсти одеяла, раствориться в них и перестать существовать.

Чтобы ему снова было шесть, и он слышал голос, который говорит, что темнота полна покоя.

Чтобы все еще было впереди, все можно было исправить и не оказаться здесь, в этой безликой комнате, где словно в издевательство на шкафу была нарисована чайка. Ее нарисовала женщина, которая его ненавидит, а когда-то, тысячу лет назад, чайку нарисовал Мартин, как символ своей любви.

Где сейчас дверца шкафа, на которой он рисовал? Наверняка он бросил ее в пожаре. Как и все, что ему было дорого, все, что он когда-то любил.

Не выдержав, он тихо застонал, прикусив запястье. И тут же ощутил рядом движение — мимолетное, слабое, но для него вполне отчетливое. Ника всегда просыпалась вместе с ним.

Сейчас она увидит его лицо, и в мире станет больше на одного человека, желающего ему смерти. Виктор понял, что не может. Не оборачиваясь, слепо нашарил ее руку, прижался щекой к ладони и замер.

Рука оставалась холодной, а пальцы напряженными. Он успел подумать, что ее проницательность переходит всякие границы, и что его уже ничто и никто не спасет. Но в эту же секунду рука, к которой он прижимался, вдруг стала ласковой и теплой, скользнула от щеки к виску и замерла у кромки волос.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Он ее убил, — хрипло прошептал Виктор, отчаянно пытаясь поверить в собственную ложь. Кто-то другой зарезал вчера на парковке девушку, даже не запомнив ее лица. Кто-то злой и страшный, для кого нет будущего, кто потерян для всего сущего, и нет для него ни цветов, ни благородных стремлений.