Рассвет в 2250 году - Андрэ Нортон

— Ты — откуда? — он спросил у степняка, который не захотел или не смог ответить.

Когда тот не ответил, вожак Чудищ нагнулся и с расчетливостью, которая была столь же жестокой, как и сам удар, сильно хлестнул пленника по губам. Затем он повернулся к Форсу и повторил свой вопрос.

— С юга, — прохрипел Форс.

— Юга, — повторил вожак, странно искажая это слово. — Что за юг?

— Люди — много, много людей. Десять десятков десятков…

Но то ли эта сумма была вне пределов понимания этой твари, сидящей рядом с ним, то ли он не поверил в ее правдивость, потому что он закудахтал в жуткой пародии на смех и, протянув кулак, обрушил удар на раненую руку Форса. Форс потерял сознание, погрузившись в темноту, пронизанную болью.

Крик снова привел его в сознание. Эхо этого крика все еще звенело у него в ушах, когда он заставил свои глаза открыться, попытавшись разобраться в бешено пляшущих пятнах света и тени. Второй крик боли и ужаса привел его в себя. Вожак Чудищ все еще сидел между пленниками и на вытянутой руке держал извивающееся тело одной из голодных крыс. На клыках этой твари было что-то красное, и еще больше красных капель упало на ее грудь и передние лапы, так как она изо всех сил сражалась с вожаком, не пускающим ее к пище.

Линия истекающих кровью ран на руке и боку степняка рассказала ему обо всем. Искаженное лицо степняка было маской мучительного отчаяния, и он ругался неразборчивыми словами, переходящими в пронзительный крик всякий раз, как только вожак Чудищ подносил крысу поближе. Но отчаянные рыдания пленника прервал крик ярости, изданный вожаком. Крыса изловчилась и куснула один из державших ее пальцев. Вожак Чудищ с рычанием перекрутил извивающееся тело. Раздался треск, и теперь уже неподвижная тварь была отброшена. У нее был сломан хребет. Вожак поднялся на ноги, сунув укушенный палец в рот. Отсрочка — но надолго ли? Чудища, казалось, чувствовали себя в безопасности в этом месте, где они разбили свой лагерь. Они не пошли вперед, на ночь глядя. Но как раз в то мгновение, когда Форс подумал об этом, сцена изменилась. Из кустов появились еще двое Чудищ. На себе они тащили изрубленное и растоптанное тело одного из своих. По этому поводу они провели поспешное совещание, а затем вожак пролаял приказ. Крысоносец поднял свою ношу, а четверо самых крупных из его собратьев подошли к пленникам. Они ножами рассекли путы, рывками и тычками подняли развязанных на ноги. Когда стало ясно, что ни один из них не может идти самостоятельно, последовало второе совещание. По жестам Чудищ Форс догадался, что некоторые из них были за то, чтобы сразу же убить их, но вожак был против. Двое Чудищ ушли и вскоре вернулись с крепкими молодыми деревцами, даже не очищенными от веток. И через минуту-другую Форс оказался привязанным к одному из них, вися лицом вниз, и двое Чудищ потащили его, идя обманчиво легким шагом.

Он никогда много не думал о той ночи. Несшие его Чудища время от времени менялись, но сам он качался в прострации, пробуждаясь только тогда, когда его больно бросали на землю во время пересменки. Они, должно быть, на какое-то время остановились, когда он услышал этот звук. Он лежал на земле, плотно прижавшись к почве ухом. И сперва подумал, что тот дробный стук, который он слышал, был шумом его собственной крови, струящейся по охваченному лихорадкой телу, или же он был еще одним мрачным Кошмаром. Но он продолжался, звучал все время, живой и какой-то возбуждающий. Когда-то давным-давно он уже слышал такой звук — и он имел для него значение. Но значение было забыто. Сейчас он осознавал только свое тело, массу боли, которая как бы отделилась от его сознания. Форс мысленно удалился прочь — подальше от этой боли — а то, что от него осталось, не могло думать, оно могло только чувствовать и терпеть.

Вскоре эта отдаленная дробь была прервана другим, более близким стуком. И это звук он некогда знал. Но сейчас и он не имел никакого значения. Надо было следить за красными глазами, уставившимися на него сквозь щели в метке: голодные красные глаза горели от нетерпения, становясь все голоднее и требовательнее. И эти глаза будут все приближаться, а с ними, конечно, и зубы. Но и это не имело, особенно теперь, большого значения.

Где-то вдали послышался крик, вызвав у него в ушах звон, но не отразившись в их глазах, которые по-прежнему следили и ждали.

Дробь теперь наполняла воздух, билась в нем. Неожиданно грубые руки подняли его и стали удерживать на ногах. Он по-прежнему был крепко привязан — или ему так казалось, его конечности слишком онемели, чтобы ощущать путы. Но он стоял достаточно прямо, глядя вниз, в гребень холма. И он видел накатывающийся на него сон, который не имел к нему, казалось, никакого отношения: там внизу неслись всадники, скачущие атакующей лавиной. Они все кружили и кружили. Форс прикрыл глаза от яркого света. Всадники проносились почти в ритме стука, почти, но не совсем. Стук исходил не от всадников. У него был другой источник.

Форс стоял безвольно, как бы висел. Но в его изломанном израненном теле мерцала крохотная искорка настоящего Форса. Он заставил открыть глаза, и в них еще оставались разум и осмысленность.

Всадники все так же продолжали скакать по кругу и на скаку швыряли копья вверх по склону. Но среди всадников теперь появились и другие, быстро бегающие люди с луками наготове. И стрелы тучей застлали солнце. Круг из людей и лошадей стягивался вокруг холма все плотнее и плотнее. Затем Форс вдруг понял, что тело его служило частью защитной баррикады для тех, кого здесь осаждали, его привязали в качестве щита, за которым осажденные могли скрываться и метать из-за него дротики. И эти дротики, великолепно нацеленные, собирали внизу свою кровавую дань. Люди и лошади с криком падали, дрыгая ногами, а потом замирали неподвижно. Но это не останавливало круг осаждающих и не лишало силы выпущенные ими стрелы. Однажды раздался громкий визг боли, и из-за барьера, частью которого было его тело, выпало Чудище. Оно, спотыкаясь, бросилось вниз по склону, направляясь к одному из ближних лучников. Они встретились в яростной рукопашной схватке. Затем какой-то всадник свесился из седла и умело применил свою пику. Оба тела остались лежать неподвижно и он поскакал дальше.

Сбоку от Форса раздался тяжелый удар: глянув вниз, он забыл о бое. Его рука висела свободно, мертвым грузом, с перерезанным ремнем, все еще обвивавшем распухшее запястье. Этот ремень перерезали стрела или копье. Форс перестал испытывать к бою какой-либо интерес. Его мир в этот момент сузился до его собственной руки. Распухшая плоть не чувствовала ничего, он даже не мог пошевелить рукой. Поэтому он сосредоточился на пальцах: он должен пошевелить большим пальцем, переместить его хоть на долю дюйма — он должен это сделать! Вот! Он чуть не закричал от радости. Рука все еще была безвольной и тяжелой, висящей у его бока, но он вонзил пальцы себе в бедро. Одна рука была свободна — и это была его правая, невредимая рука! Он повернул голову. Другое его запястье было прикручено к шесту, вбитому в землю. Но то, что Чудища использовали его как часть своих оборонительных укреплений, теперь было ему на пользу, левая его рука не была вытянута во всю длину. Если бы он мог поднять вверх правую руку и заставить пальцы работать, то, он был в этом уверен, смог бы отвязать и левую руку. Баррикада, частью которой он был, должно быть, скрыла его действия от его врагов — или же они были слишком заняты, чтобы проявлять к нему какой-либо интерес. Он сумел поднять руку и заставил свои пальцы вцепиться в путы на своем левом запястье. Но развязать веревку это было совсем другое дело. Его онемевшие пальцы не могли даже ощутить что-нибудь и продолжали скользить. Он сражался со своими собственными упрямыми, вышедшими из повиновения мускулами, сражался в битве столь же тяжелой, как и та, что бушевала вокруг него. Стрела ударила в нескольких дюймах от него, одно из копий заставило его охнуть от боли, когда древко ударило его по голени, но он приказал своей руке работать. Боль от восстанавливающегося кровообращения была ошеломляющей, но он заставлял себя думать только о болящих пальцах и о том, что должен иметь смелость и терпение, чтобы заставить их сделать то, что нужно. Затем, как-то сразу, вдруг что-то подалось. Он сжимал конец свободного ремня, а его левая рука упала безвольно, и он скрипнул зубами от боли, вызванной этим внезапным освобождением. Но сейчас не было времени нянчиться с ней, и горец опустился наземь. Очень спеша, Чудища набросили вокруг его лодыжек только одну петлю. Он пилил ее наконечником стрелы до тех пор, пока она не лопнула.