Плохая война - Алексей Зубков

К одному из костров протягивал озябшие руки все ещё живой пастух Ганс. К он вечеру чувствовал себя препаршиво. Ну, допустим, его не убили, даже не ранили, враги вроде бы разбиты, но победы как-то не чувствовалось. Грабить город Бык запретил, пока не похоронены убитые. Возмутительно. Этот жирный булочник видите ли, великий воин и будет теперь командовать. Захотел устроить дисциплину и порядок, прямо как ландскнехт какой-то! Швейцарцы — свободный народ, могут обойтись и без всяких любителей дисциплины. Тут каждый второй, а то и каждый первый в молодости ходил разбойничать под флагом со свиной головой, а этот Бык даже городишко не дает пограбить.

Жажда наживы доставляла Гансу не меньшее беспокойство, чем шило в заднице. К полуночи он трижды успел поругаться с разными соратниками, которых не удалось подбить на мародерство, и четырежды увернуться от работ по ликвидации плотины, потом сел на площади у одного их костров, положив руку на кинжал и злобно оглядываясь по сторонам в поисках, чего бы такого сделать плохого.

Человек может очень долго смотреть на текущую воду, на горящий огонь и на то, как работает другой человек. Идеальный вариант для наблюдения, конечно же, пожар. Но пожара не было, костер горел скучновато, к плотине Ганс приближаться не хотел, оставалось только наблюдать за доктором. Полюбовавшись работой Густава с полчаса, Ганс неожиданно понял, что медик — не какой-нибудь провинциальный аптекарь, мастер клистирных трубок и латинских диагнозов, а настоящий военно-полевой врач. Интересно, откуда он взялся? Дождавшись, когда объект наблюдения отлучится в переулок по известной надобности, Ганс проскользнул за ним.

— Ага, попался! А мы пленных-то не берем!

Густав, ещё не успев понять, что его выдало, недоуменно повернул голову в сторону обвинителя, потом, проследив его взгляд, обнаружил, что из-под поднятого балахона стали видны штаны, порезанные по обычаю ландскнехтов косыми крестами.[56]

Глядя, как изменилось лицо подозреваемого, Ганс понял, что его догадка верна, и несколькими неловкими взмахами кинжала распорол балахон на груди лекаря.

— Вот, полюбуйтесь! — закричал он, вытаскивая жертву за шиворот на видное место, — мало того, что Бык днем, когда мы бились, мародерствовал, так он сейчас не только запрещает нам город пограбить, а ещё и пленных берет!

Много ли надо усилий, чтобы подбить на бунт мокрых, злых и голодных наемников, которые только что потеряли почти все свое имущество? Вокруг Ганса понемногу начала снова собираться толпа, не меньше, чем днем.

— Добрый вечер, молодые люди, — раздался тихий старческий голос. Между двумя яркими кострами появилась легко узнаваемая фигура бургомистра.

— Добрый вечер, — не задумываясь отозвались в ответ несколько человек.

Какой тут может быть "добрый вечер"? На несколько шагов от бургомистра солдаты встрепенулись и протерли глаза, но седовласое привидение с тихим голосом и легкой походкой никуда не исчезло.

— Вы не будете так любезны проводить меня к вашему командиру?

Швейцарцы обменялись недоуменными взглядами. Ни у кого не нашлось причины, чтобы отказать этому странному, но сугубо мирному человеку. Да и любопытство разбирало, кто же он такой, чтобы так вот спокойно, в одиночку и без оружия, прийти в расположение армии и попросить аудиенции у командования. Старичка проводили до дверей гостиницы.

— Кто такой? — сурово спросили часовые на входе.

— Иоганн Вурст, бургомистр этого славного города, — гордо подняв голову и глядя в глаза вопрошавшим, представился гость.

В ратуше на привычном рабочем месте бургомистра сидел какой-то толстячок с повязкой вокруг лба. Перед ним на столе лежали сухие, мокрые и залитые кровью бумаги и несколько мешочков, возможно, с деньгами. На одной из стопок бумаг спал, вытянув лапы, кот Симплиций. В углу стола столпились кружки, бутылки и тарелки. Пламя свечей, зажженных во всех подсвечниках кабинета, давало возможность увидеть дохлых мышей, лежавших стройной шеренгой у стула толстяка.

— Добрый вечер, дорогой гость, — с некоторым удивлением приветствовал герр Иоганн дядюшку Быка, — а как себя чувствует мой старый друг герр Полпаттон?

— Вы знали Полпаттона? — удивленно поднял бровь Бык.

— Ну-у, молодой человек, теперь я должен задать вопрос, знали ли Вы его. Вы имеете честь находиться в том самом Швайнштадте, в который наш общий друг каждый год ездил на свиную ярмарку. Насколько я помню, все дела были в руках его почтенной супруги, а он сам не вылезал из кабака вон в том доме. Судя по Вашему ответу, сей почтенный торговец покинул земной мир ради небесного?

Бык перекрестился, тяжко вздохнул и опустил глаза.

— А святой отец, известный как Безумный Патер, все ещё читает свои проповеди, полные любви к Господу и полезных советов по ведению войны?

— Вы и с ним знакомы? — Бык протер глаза, тряхнул головой и посмотрел на визитера с неподдельным интересом.

— Я думаю, мы сможем кое-о-чем договориться — улыбнулся бургомистр, — только у вас там, на площади происходит нечто странное.

Бык выглянул в окно.

— Опять этот… Ну что же… сам напросился. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. С Вашего позволения я отлучусь на минутку.

— Ничего-ничего, пожалуйста, я подожду.

Ганс ещё продолжал ораторствовать, радуясь всеобщему вниманию и одобрительным возгласам, когда из ратуши на шум выглянул ставший причиной недовольства слишком строгий начальник. Бык протолкался в центр толпы и теперь мрачно смотрел на крикуна в центре внимания и на маленького человека в костюме ландскнехта (да это же доктор, который полдня спасал наших раненых!), испуганно стоявшего, опустив голову. От мысли, что теперь Патер может и не выжить, стало ещё более грустно, чем от мысли, что назревает бунт. Вокруг люди что-то кричали, кто-то грубо толкнул командира в спину, кто-то вытащил оружие. Бык, не обращая внимания ни на что, молча подошел к главному бунтовщику и взял его за руку. Тот уже праздновал победу, глядя как его идейный противник стоит в окружении один против всех и грустно смотрит под ноги. Два шага вперед и захват за руку Ганс пропустил, а потом что-то делать стало уже поздно.

Захват и бросок. С тихим хрустом позвоночник сломался об колено. Старый воин повернулся и все так же молча направился в ратушу. Внезапно замолчавшая толпа мгновенно расступилась перед ним.

Доктор Густав с ужасом подумал "Если они со своими так, то что же будет со мной?". От этой мысли стало ещё более страшно. В груди похолодело. "Неужели сердце?" — успел он подумать уже падая.

— И что было дёргаться? Бог сам разберётся, кому когда умирать, — произнес кто-то эпитафию над обоими телами.

Вернувшись в ратушу, Бык никак не прокомментировал случившееся. Да герр Вурст и не нуждался ни в каких комментариях. Бургомистр обстоятельно изложил свое видение сложившихся проблем и возможных путей их решения. Между делом дал совет из личного опыта по уходу за послеоперационными больными. Предложил от имени и по поручению города выкуп от разграбления, помощь в уходе за ранеными и в похоронах убитых. Пообещал в течение суток найти нового нанимателя, который сразу же внесет аванс.

— Герр Иоганн, Вы мне ещё только Солнце и Луну не предлагали.

— Видите ли, молодой человек, как бы ни был мне дорог этот город, и как бы ни велики были мои скромные возможности, но сейчас, увы, ночь и новолуние.

24 Глава. Среда. Последнее утро

Утром городок окутал густой туман, спустившийся с гор. Швейцарский лагерь только к утру погрузился в сон, за исключением, конечно же, часовых. До башни не долетало ни звука из города и не было видно ни единой движущейся фигуры.

Марта проснулась на рассвете. Итальянец ещё спал как убитый. Парень очень старался всю ночь, но всё-таки до покойного мужа и уж тем более, до молодого баронета (мерзкая стерва графиня!) ему было далеко. Интересно, как там они с графиней? Нужен какой-то приличный предлог, чтобы заглянуть к ним в комнату. Может быть, принести бутылочку вина и кусочек мяса? Гертруда вряд ли обидится, если кто-то возьмет на себя часть её обязанностей.

Макс тоже проснулся рано из-за горячего желания продолжить ночные забавы. Будить безмятежно спящую Шарлотту было жалко, бедненькой девочке ночью и так досталось. Да и отец, просыпаясь чуть свет на охоту, имел привычку заглядывать вовсе не к матери в спальню. С другой стороны, одеваться и искать по всей башне Марту, а потом, если она согласится (а она непременно согласится) ещё и свободную комнату, как-то не солидно. Третий вариант — уснуть обратно — подходил ещё меньше. Спать совершенно не хотелось.

Он встал с постели, потянулся и подошел к большому венецианскому зеркалу в золоченой раме. От последних двух недель войны остались два следа: почти невидимая желто-коричневая старая отметина на левом бедре от удара поллэксом ди Кассано и вчерашний забинтованный шрам на левой руке. От ночи любви на теле было заметно больше напоминаний — расцарапанная спина и полтора десятка следов от настойчивых поцелуев в разных местах.