Пятнадцать ножевых 4 (СИ) - Вязовский Алексей

Екатерина Тимофеевна милостиво разрешила получить трудовую книжку завтра утром, наложив визу для отдела кадров.

— Последнее дежурство, Панов. Хоть и недолго ты у нас проработал, а память оставил.

Вот и пойми, что она имеет в виду, хорошее или плохое. При этом фотографию мою с дипломом лауреата она сама на доску почета вешала, типа, гляньте, кого воспитали. Но Екатерина Тимофеевна — игрок у нас командный, против Чазова не попрет.

— Так сами понимаете, институт, экзамены, сессия...

— Сам смотри, — Дыба тяжело вздохнула — Лето пройдет, академик оттает. Приходит врачом оформляться

— Поясница в последнее время всё чаще болит, трудно мне будет у вас работать. — улыбнулся я в ответ

— У нас в медицине, куда не устройся, гибкость позвоночника — очень важная штука, — продолжила Дыба мой намек. — Академики, они любят, когда им в рот смотрят, а когда хамят — то не очень. Ладно, перемелется — мука будет.

И опять хрен поймешь, знает она что-то, или так сказала, типа мудростью поделиться. А перед Чазовым по-любому прогнуться придется. Надо было не перед фактом ставить, а заранее сообщить. Пожурил бы, да и успокоился, списал бы на незнание обстоятельств и молодость. Впрочем, это уже случилось, что теперь об этом жалеть?

Пошел в ординаторскую, сообщил коллегам, что последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья. Вроде как даже расстроились немного. И от отвальной гулянки не отказались. Перенесли только на выходные. Да мне, в принципе, и не важно уже. Сейчас теплее с каждым днем, можно будет и на природу двинуть, если осадки не помешают.

А тут и вызов образовался. «Опухло лицо». От чего, интересно? От голода? Погрузились, поехали. Любимая многими вождями разного калибра улица Грановского. Странно, во всем мире все, кто только может себе позволить, селятся в пригороде, а в центре жить не хотят. Зато у нас всё, что внутри Садового кольца — верх мечтаний.

На этой улице, наверное, подъездов без консьержа из числа бывших сотрудников и не найдется. Вот и здесь, товарищ сурово посмотрел на нас, в журнальчик записал. Интересно, а как местные домой водят всяких любовниц? Тех тоже в кондуит фиксирует?

Игривое настроение улетело вместе с иронией, стоило только глянуть на пациентку. И правда, опухло лицо. От отека Квинке. Аллергическая реакция у нас тут нарисовалась. Штука нехороша тем, что ткани разбухают не только снаружи, но и внутри. Так что если на горло поползло, как мы наблюдаем перед собой, то можно ждать и перекрытия главного воздуховода по имени трахея. А то, что глаз не видать, и губы величиной с настоящий украинский вареник каждая — мелочи жизни уже, незначительный косметический дефект практически.

Ни возраст, даже приблизительно, ни черты лица больной сейчас не различить. Как говорится, родная мать не узнает. Сидит, сипит только слегка натужно. Мужик лет пятидесяти, сильно начальственного вида, с партийной прической «зачес назад», но с перепуганным лицом, сообщил, что раньше аллергия бывала, но не так явно. А тут съели апельсин на двоих один, и тут оно началось. Судя по желтым пятнам на пальцах, и чистила фрукт больная.

— Преднизолон? — задал риторический вопрос Валентин, распахивая наш чемодан.

— Девяносто, — прозвучал стандартный ответ от доктора. — Болюсом. И десять, нет, двадцать хлористого кальция внутривенно медленно сразу вслед за этим. Андрей, супрастина два куба в мышцу. И бегом за набором.

Слова «для интубации» он опустил, нечего народ пугать, и так на измене сидят. Хотя лишний адреналин сейчас помехой не будет, поможет организму сопротивляться возникшей трудности.

Пока я вернулся, примерно половина хлористого уже была внутри пациентки. Конечно, это не крапивница, при таком лечении там бы сыпь уже бледнеть начала, но вроде сипение чуть потише стало. Ладно, нам бы только до больницы довезти, там специалисты займутся.

Положил пока не очень нужный набор в сторону, полез помогать Геворкяну мерить давление. Пока ничего страшного, в пределах нормы, сто тридцать пять на девяносто. Ну, тахикардия порядка ста десяти, что, опять же, опасений не вызывает. Кстати, есть уникумы, которые могут одновременно и пульс подсчитывать, и одышку. Но я к таким юлиям цезарям не отношусь, многозадачность — не про меня. Так что частоту дыханий, двадцать шесть, я узнал последний.

Пожалуй, можно везти. С телепатической связью у нас сегодня всё хорошо, Авис Акопович, уловив мою мысль, кивнул, скомандовал собираться. Пошли с мужиком, побросали в сумку необходимые, документы он при мне в карман пиджака положил — и на выход.

— Всё-таки хорошо, что ты увольняешься, — сказал Валентин, когда мы стояли под приемным покоем в ожидании доктора. — С собой из городской скорой одни приключения притащил. То собаки, то шоки, то отек Квинке, который раз в сто лет такой встречается. Надо переходить на привычные и спокойные вызова — давление померить, кардиограммку снять, постараться не уснуть, пока Акопыч про здоровый образ жизни рассказывает и от бабок отказывается.

— Ага, от скуки помирать легче, хоть и не так интересно, — улыбнулся я.

— Так это же лозунг всех, у кого почасовая оплата труда, — засмеялся Валентин. — Надо попросить красиво написать, на работе повесить.

Как-то весна восемьдесят второго незаметно пролетела. В плане того, что ничего выдающегося не случилось. Да что рассказывать, если самым крупным событием было вступление в гаражно-строительный кооператив. Председатель, стимулированный самой дешманской из всех имеющихся, но всё равно импортной автомагнитолой «Грюндиг», не подвел. Протокол собрания соорудил в лучшем виде, и я вступил в права владения. Буду захламлять гараж, бухать здесь с мужиками, и водить любовниц, чтобы пользовать их на капоте. Машина-то у меня двухдверная, а потому классический способ на заднем сиденье недоступен. Диванчик еще поставлю, если с женой поссорюсь, будет куда эмигрировать на время. И соления. Обязательно стеллажик для помидорчиков с огурчиками. Чтобы было чем закусывать “не отходя от кассы”.

А про госэкзамены и рассказывать нечего. Если у студента шестого курса диплом заполнен карандашом, то у того же субъекта, дожившего до госов, эта надпись уже произведена черной тушью. Останется только поставить штампик «Присяга врача Советского Союза принята» на развороте — и в путь.

Процедура вручения дипломов расписана давно и ничего интересного в ней нет. Сначала вызывают краснодипломников в алфавитном порядке. Этих чествуют пятисекундными паузами, чтобы остальные могли поприветствовать их шестилетний труд аплодисментами. Потом — тех, кто выбрал красную морду, тоже от буквы «А» до буквы «Я». Обычно самый крупный чин на таком мероприятии — декан. Но выпуск первого лечфака Сеченовки восемьдесят второго года сразу пошел не так. Ибо на сцену актового зала приперлись все, кого только можно было вспомнить из начальства. Ректор со всеми замами, партком, комитет комсомола, и даже зам по АХЧ. А самым первым позвали скромного обладателя синего диплома, да еще и с фамилией на сильно далекую от начала букву «П».

Ректор тряс мне руку, вручил букет мимоз, диплом, печать, грамоту и даже какое-то благодарственное письмо. А парторг разразился речью, из которой я узнал, каким замечательным парнем являюсь.

Я дождался, когда вызовут одну краснодипломную девочку на букву «А», а потом ее однофамильца, но уже с синим дипломом, взял за руку Аню, и втихаря вышел из зала. На улице возле выхода каждый год стоял мужик, продающий по пятерке закручивающийся металлический футлярчик для врачебной печати. К крышке даже была приделана эбонитовая блямба с дырочкой, чтобы можно было прицепить, допустим, на связку ключей. Хороший бизнес, даже если приходится делиться с местным начальством.

Я не стал считать, сколько он заработает на своих железочках, это не моя забота. Отдал свою пятерку и отошел в сторону, ждать задерживающуюся сладкую парочку — Симу с Давидом, с которыми мы договорились поехать праздновать в ресторан.