Тим - Александр Цзи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторое время мы мирно чаевничали на паперти в тени колокольни. Я уже жалел, что ляпнул про исповедь. Какая к чертям исповедь?
Да и кому? Этому смахивающему на сектанта странному типу?
Павел, однако, меня не торопил. Медленно отпивал чай из кружки, закрыв глаза, и явно получал от этого удовольствие. До меня вдруг дошло, что так он может просидеть очень долго. И если я не раскрою рта, он допьет чай, соберет вещички и просто уйдет.
И я заговорил:
— Я не знаю, зачем жить… Сначала цель была — добраться до юга. Но чем дольше туда еду, тем лучше понимаю, что на юге то же самое, что и здесь. То есть ничего хорошего. Может быть, теплее, да и только! Бродяги — те, кто выжил, — объединяться не хотят, каждый занят какой-то своей навязчивой идеей… Некоторое время я путешествовал с одной девочкой и кошкой, и мне было хорошо — потому что было о ком заботится… Но потом девочка заболела, и я отдал ее тем, кто обещал вылечить. Так что теперь не знаю, в чем моя цель.
Павел открыл глаза и кивнул. Он смотрел вроде бы мне прямо в глаза, а вроде бы и мимо. Сквозь. Похожий взгляд был у Влады, но не совсем. Я отметил, что такой взгляд не напрягает — нет желания отвести глаза или дать в лоб.
— И что же? — спросил он. — Ты не хочешь жить?
Я смутился.
— Да нет… Просто не знаю, зачем…
— Смешно, — прокомментировал Павел. — Живут всегда ради самой жизни, она полностью самодостаточна. Некоторым людям важно иметь цель и понимать смысл. Я осознаю́ это. Но — продолжай. Что тебя беспокоит еще?
— Еще мне постоянно приходится убивать людей. Не то, чтобы я делаю это специально… Как-то так выходит, что или ты их, или они тебя… Кроме последнего раза. Тогда я убил одну женщину, чтобы ее не разорвали Буйные. Или не превратили во что-то нечеловеческое. Не знаю, правильно это или нет.
— А сам как считаешь? — поинтересовался Павел.
— Я ее спасти никак не мог… — начал я оправдываться. — Буйных было очень много, а я не мог быстро двигаться из-за видения…
Мне пришло в голову, что говорю непонятно. Но Павел то ли понимал без уточнений, кто такие Буйные и какие видения меня тревожили, то ли не придавал значения таким мелочам.
Или ему было плевать.
— Мне иногда кажется, что я и не умею ничего толком, кроме как убивать, — продолжал я откровенничать. — А если что-то можно было сделать? Отвлечь внимание на себя, поднять шум, устроить пожар, взрыв какой-нибудь, чтобы они забыли об Ольге. Я даже и не подумал как следует, сразу схватился за автомат… В принципе, можно было перестрелять тех, кто держал Ольгу, вдруг она ухитрилась бы вырваться?
— Не исключено, что можно было что-то сделать, — сказал Павел с таким видом, будто был той ночью рядом со мной у окна.
Эй, а не читает ли он мысли?
Неважно.
От его слов я скис.
— Назад ничего не вернешь… И тем, что я тут рассказываю, ничего не изменить.
Павел снова кивнул и подлил мне чая. Снова спросил:
— По-твоему, ты правильно поступил или нет, с учетом всех условий?
— Думаю, что стал закоренелым убийцей. Палачом. Так меня прозвала одна Матерь. И обратного пути нет, мне уже не стать нормальным человеком.
— Убийца и палач — понятия разные, — сказал Павел, не уточнив, кто такая Матерь. — Убийца убивает из собственных соображений: гнева, зависти, сумасшествия, жадности, хитрого расчета, тупости и невежества. А палач исполняет приговор. Делает грязную работу, которую кому-то надо делать. Ты палач или убийца? Ты убивал из жадности, гнева, сумасшествия?..
— Из жадности или гнева — нет, а вот насчет сумасшествия не уверен. Может быть, я давно свихнулся?
— Так ты не уверен в собственном здравомыслии?
— Нет, — уверенно сказал я.
— Хороший признак здравомыслия, — улыбнулся Павел. Отхлебнул чая.
— Ты меня оправдываешь, Павел. Ты, наверное, хороший психолог. Сначала выслушал, теперь объясняешь, какой я весь белый и пушистый, жертва обстоятельств…
— Я не знаю, кто ты такой, — перебил Павел. — И из меня психолог так себе. А жертвами обстоятельств можно назвать кого угодно, даже Гитлера и Чикатило. Можно оправдать любое слово и молчание, любое действие и бездействие. Всегда во всем виноваты обстоятельства!.. Другое дело, что у человека всегда есть выбор. Кажется, на этом стоит эта религия.
Он мотнул бритой головой в сторону церковной стены над нами.
— Стояла, — поправил я.
— Она и сейчас стоит. И будет стоять. Конец света еще не наступил. Так что тебя конкретно беспокоит? И в каких грехах ты хотел исповедаться?
— Как в каких? — растерялся я. — В убийствах…
— Мы уже решили, что ты палач, а не убийца. Разве нет?
Я ухмыльнулся.
— И всё? Так просто? Палач, а не убийца — значит, и переживать не о чем?
— Я же говорил, что не священник. Отпускать грехи не умею, и нет у меня такого права. Однако полагаю, что раз уж Матерь назвала тебя Палачом, тебе стоит принять свое призвание. Так всегда получается лучше. Как по-твоему, хорошо или плохо быть палачом, если он выполняет справедливые приговоры?
— Не знаю…
Павел слегка нахмурился и закрыл глаза. Произнес медленно:
— Вижу, ты не мыслишь изнутри определенной доктрины, иначе сразу бы ответил, хорошо это или плохо. Не веришь ни во что. Как и многие, кто вырос в эпоху, когда в нашей стране не было центральной Идеи. Потерянные души… Перед вами открыты сотни дорог, но вы не знаете, в какую сторону сделать первый шаг… Верили в деньги и успех, но когда не стало ни того, ни другого… — Он открыл глаза. — Итак, вроде разобрались. Ты не убийца, а работник, так сказать, комитета справедливого воздаяния. Что еще? Отсутствие цели? У тебя будет время найти цель. Конца света еще не случилось, как я уже говорил. Произошла Великая Перемена, но не Конец.
Я пробормотал:
— Боюсь, скоро будет и конец… Четвертый Всадник уже явился в наш мир. Падший Праотец, Смра…
Мне отчего-то втемяшилось, что Павел в курсе, кто такой Падший. По его гладкому невыразительному лицу трудно было понять, о чем он думает.
— Забавно, — проговорил сектант. — Мара явился к нам во плоти?
— Да! Он — Мара, Морок, Смерть! Так что нам всем будет хана!
Павел улыбнулся. И внезапно сказал:
— Убей его.
— А?
— Ты же Палач. Сделай то, что умеешь
