Генерал Слащев-Крымский - Олег Смыслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не успел с ней начать разговор, как меня уже попросили в купе к Слащову. В этом купе прежде всего бросалась в глаза большая клетка с попугаем. Попугай, тоже походный спутник Слащова, имел, по-видимому, огромный аппетит. По крайней мере, не только всё дно его клетки было покрыто большим слоем ореховой скорлупы, но скорлупа была рассыпана по полу и сиденью всего купе и хрустела под ногами. Про этого попугая я прежде уже слышал. Мне передавали недоумение английского генерала, посетившего Слащова на фронте. Слащов всё время разговаривал с ним, обсуждая стратегические вопросы, с попугаем на плече…
По этому поводу генерал говорил своим русским знакомым: «Удивительные все русские люди. У нас в Англии каждый англичанин имеет свои причуды, но он отдаёт причудам часы отдыха, а у вас генерал, командующий фронтом, во время разработки плана военных действий играет с попугаем».
Слащов, весь какой-то помятый, грязный и немытый, привстал с дивана, поздоровался со мной и задвинул плотно дверь в коридор.
— Я прошу вас быть со мной совершенно откровенным, — начал он, когда мы расположились друг против друга на диванах. — Обещаю вам, что для вас ваша откровенность не будет иметь никаких плохих последствий и всё, сказанное вами, останется между нами.
Он говорил со мной тоном милостивого монарха, подбодряющего ошеломлённого его величием подданного.
Эта мысль, пришедшая мне тогда в голову, невольно заставила меня улыбнуться.
— Что вы, Бог с вами, генерал, — ответил я добродушно, — я привык всегда откровенно высказывать свои мысли и никакой тайны я из них делать не намерен.
Слащов, увидав перед собой вместо робкого подданного добродушного дядюшку, сразу перешёл на более простой разговорный тон и спросил:
— Скажите, пожалуйста, что это у вас за разговоры такие происходят в думе? В чём дело?
Я рассказал ему содержание моего доклада об автономии Крыма и стал объяснять, какие причины побудили меня выступить с соответствующим докладом.
Говорил я довольно долго.
Слащов, старавшийся вначале слушать меня внимательно, под конец заскучал и, видимо, был рад, когда я кончил свою лекцию.
— Значит, это у вас тут сепаратизм?
— Нет.
— Ну хорошо, я удовлетворён. А скажите, я слышал, что у вас решили какой-то совдеп устроить. Верно это?
Я рассказал о постановлении губернского избирательного съезда.
— Ну как же вы считаете, нужно мне узаконить существование этого учреждения?
— Избави Бог.
— Так, значит, разогнать?
— И этого не нужно. Учреждение это мёртворождённое и умрёт собственной смертью. Если же вы будете его разгонять, то только заведёте смуту у себя в тылу, смуту ненужную и вредную.
— Ну хорошо. Будь по-вашему.
Слащов задумался и вдруг, весело подмигнув мне, спросил:
— А что бы сказали вы, если бы я приехал к вам на заседание этого совдепа?
— Что ж, отлично, приезжайте и вы убедитесь сами, что я вам дал хороший совет.
Затем мы условились, что я переговорю с членами комитета (кажется, это учреждение было названо каким-то комитетом), и если они выразят желание видеть Слащова на ближайшем заседании, то извещу его телеграммой. Прощались мы приятелями.
Провожая меня к выходу, он вдруг весело обратился ко мне:
— А знаете, я везу с собой шесть большевиков.
— Каких большевиков?
— А видите ли, в Севастополе сейчас неспокойно. Идёт сильнейшая большевистская пропаганда и подготавливается забастовка. Вы понимаете, что положение на фронте очень серьёзно и малейшие волнения в тылу могут погубить всё дело обороны Крыма. Вот я и решил арестовать главных севастопольских смутьянов, которых мне там указали. Теперь я их везу с собой на фронт.
— Зачем же вы их везёте?
Слащов засмеялся и, почуяв в моём вопросе некоторую тревогу, успокоительно ответил:
— Вы думаете, что я их расстреляю. Вот и ошиблись. Я их просто велю вывести за линию наших позиций и там отпущу на все четыре стороны. Если они находят, что большевики лучше нас, пусть себе у них и живут, а нас освободят от своего присутствия».
Третью встречу со Слащёвым Оболенский описывает не менее красочно:
«Заседание в помещении городской управы по категорическому требованию Слащова было закрытое. Оно только что началось, когда в зал вошёл своей виляющей походкой генерал Слащов в сопровождении губернатора и полицмейстера.
Слащов был слегка выпивши, но обратился к собранию с довольно связной и неглупой речью, приблизительно следующего содержания: армия, которой он командует, не обычная дисциплинированная армия нормального времени, эта армия «революционная», легко возбудимая, способная при подъёме настроения на геройские поступки, но подверженная также унынию и панике. Для такой армии особенно важно спокойствие в тылу, ибо каждое волнение в тылу влияет на её настроение. К собранию он обратился с просьбой повлиять на спокойствие тыла и тем помочь армии исполнить свой долг.
Произнеся эту речь, Слащов расположился за столом и, развалившись в небрежной позе, почти лёжа на диване, стал попыхивать трубочкой, пуская из неё густые клубы дыма. Один из местных эсеров взял слово и в очень тягучей речи, подбирая осторожные и округлённые выражения, стал излагать Слащову целый ряд претензий на поведение войск, действия администрации и т. д. Слащов, лёжа на столе, прерывал оратора короткими и резкими замечаниями.
Диалог этот производил чрезвычайно комичное впечатление. Казалось, эсеровский оратор — не революционер, говорящий с генерал-губернатором, а лидер умеренной партии в парламенте, речь которого прерывается резкими выкриками революционера — Слащова.
— Не могу указать, — говорит оратор, — что воинские части не всегда ведут себя как следует…
— Грабят, — кричит с места Слащов, — это я знаю и принимаю меры, сколько могу.
— Власть, опирающаяся на доверие населения…
— Ну это пустяки, когда нужно бить большевиков…
— Раздаются жалобы на злоупотребления администрации…
— Назовите их, и я с ними живо расправлюсь.
И всё в таком же роде. Эсеровский оратор, очевидно, заранее подготовивший длинную парламентскую речь-запрос, совершенно был сбит этими короткими, развязными репликами Слащова. Поминутно прерываемый то сочувственными («верно», «правильно») или протестующими («вздор», «чепуха» и т. п.) замечаниями, он путался и мямлил.
Совершенно было неожиданно отношение Слащова к той части речи оратора, в которой он жаловался на безобразия, творившиеся карательным отрядом, в помощь полиции сформированным местными землевладельцами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});