Пятиэтажная Россия - Евгения Пищикова

Это модно. В Америке и во Франции (странах, бывших безусловным оплотом психоанализа) интерес к бессознательному в последнее время несколько угас, зато Россия подхватила венскую болезнь и понесла дальше эстафетную, так сказать, палочку. Что и не удивительно для страны, упивающейся младобогачеством. Психоанализ — популярное увлечение людей более или менее состоятельных, лекарство богачей.

«Будет хлеб, будет и песня», — так начиналась книжка Леонида Ильича Брежнева «Целина». Ну, а будет трюфель, будет и поток сознания.

Новый русский психоанализ молод — одиннадцать лет минуло с того дня, как Б. Н. Ельцин подписал указ «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа», клиент «пошел» лишь лет пять как, процедуры лицензирования частной психоаналитической практики, подобной общемировой, в России нет. Стандарты Международной психоаналитической ассоциации требуют от соискателя специального образования и специальных усилий (будущий психоаналитик сам должен пройти полный курс анализа у старшего коллеги и несколько лет практиковать под его же руководством). Сейчас в Москве работают лишь несколько аналитиков, получивших лицензию МПА. А психоаналитических кабинетов и клиник — сто семьдесят. И что за чудесные там иной раз предлагаются услуги: психоаналитическое сопровождение бизнес-процессов, групповые игры «Анализ Псюхе»… Кстати, и наш Сергей Борисович не может ведь считаться психоаналитиком «правильным», типическим — слишком словоохотлив.

Нет, классический, великий, бесконечно осмеянный западными интеллектуалами психоаналитический сеанс аскетичен — врач, анализант, кушетка и несколько лет впереди, чтобы возненавидеть друг друга. Психоаналитик — платный попутчик, значимый взрослый, добрый судья, «хороший» отец, идеальный, понимающий мужчина. И (одновременно) — докучливый допросчик, свидетель твоих неудач: «Я вечно весь в говне, а он всегда в белом костюме», утомительный всезнайка, ментор, охочий до твоих денег.

Психоаналитический кабинет, как спальня, укрывает двоих ото всех, бессознательное врача и клиента переплетаются в схватке приязни-неприязни, в бой вступает психическая энергия, чавкают бездны, мешаются грехи спальни и исповедальни. А греховные возможности исповедальни разнообразны — от сценки «итальянская проститутка на исповеди у семинариста-девственника», где, разумеется, речь идет не о грубом телесном контакте, а об «инфицировании раскаянием», и до тягостной жажды тепла, измучившей лавропосадскую иерейскую обожалку.

В итоге, годика этак через три, сеттинг завершается, и с кушетки встает ошеломленный новым знанием невротик, боящийся пососать чинарик, шлепнуть дочку по попке и лишний раз поглядеть на башню Газпрома. И жмет на прощанье честную руку бодрому профессиональному невротику, приготовившемуся бежать к собственному психоаналитику, чтобы «пофиксить» свежие проблемки и очистить свое рабочее подсознание от чужого бессознательного. Хищник и Чужой встретились, съели друг друга и разошлись.

Ну а в комнатке с белой кушеткой и клетчатым пледом все длится сессия.

— Если я подсознательно люблю всех, кого не люблю, то значит, я всех люблю? Я люблю русский народ?

— Хотите поговорить об этом? Очень даже возможно, Оленька, что и любите. Давайте это будет вашим домашним заданием — подумайте, а не любите ли вы, случайно, русский народ?

Ольга и Сергей Борисович замолкают, довольные друг другом. Ольга встает с кушетки и передает Сергею Борисовичу деньги — всегда только наличные и из рук в руки. Церемония оплаты в психоанализе — важная часть лечения. Часть договора о сотрудничестве. Здесь вы радостно и аккуратно расстаетесь с тем, что вам дорого.

Потом она идет по улице и старается поменьше смотреть на прохожих. Но ведь и в самом деле — бестиарий, а не город. Девки — дуры, голые животы, шпильки — каждый день, как карнавал. Лузер-вурдалак несет коробки с пиццей, и его брезгливо толкает клерк-упырь. Вложился в пальто, дурачина, теперь от стен шарахается. Первое кашемировое пальто — как первые туфли на каблуках для девчонки. Айтишник-дрочила бежит домой с дежурной склянкой пива: торопится к своей любимой клаве. А вот типичная главная бухгалтерша — омерзительная рожа. Королева курилки. В лице столько ханжеского высокомерия, что наверняка тайная алкоголичка. Хорош же вечерний город! Центр, свет, блеск, гул, шум, Цум, Гум.

Не зайти ли за обновкой? Сапоги купить, например. Или шарфик. Или бейсбольную биту. Ольга внезапно вспоминает красавицу-продавщицу, которая недавно (при муже!) предупредила ее, что больших размеров в магазине нет. При мысли, что Сергей Борисович прав, и она может подсознательно искать любви и одобрения молодой негодяйки, Ольгу охватывает жажда убийства. Это что-то новенькое. Интереса к жизни сразу прибавилось. И она покупает торт, чего никогда себе не позволяла.

Полумажорка, полубомж

Дурная сила веселой Виолетты

В первый раз я услышала о Виолетте два года назад. НТВ показало сюжет — пятнадцатилетняя девочка откуда-то взяла лошадь, привязала ее к дереву в собственном дворе, кормила овсяными хлопьями, не давала воды — может быть, и не знает, как правильно ухаживать за лошадьми. Поначалу было не совсем понятно, что именно произошло: может быть, чистый глупый ребенок возмутился тем, как обращаются с животными «прогулочники» (владельцы маленьких конюшен, катающие «на лошадках» детей в парках), может быть, лошадь убежала сама и девочка привела ее во двор из альтруистических побуждений. Однако по ходу развития телевизионного сюжета картина начала складываться диковатая. Лошадь — кобылу Офелию — Виолетта купила за 40 тысяч рублей, но купила у неизвестных лиц, Офелию укравших; кобыла находится в ужасном состоянии — на спине рана от неправильно закрепленного седла; девочка Виолетта ночует вместе со своей лошадкой в парке под кустом или гоняет ее галопом по парковым дорожкам, до обмороков пугая гуляющих с детьми дам. Соседи рассказывали о девочке Виолетте крайне неприятные истории: поджигает двери в подъезде, ходит с собаками бойцовых пород, натравливает этих стаффов и ротвейлеров на бесхозных, бродячих животных. Ворует домашних собачек и тоже использует их как потраву, тренируя на них своих бойцовых псов. Плохая, очень странная девочка, жить с которой в одном доме опасно и противно. Более всего меня задело, что все соседи, появлявшиеся в кадре, попросили закрыть их лица мозаикой, сеточкой — во избежание идентификации. К чему эти тщетные предосторожности, неужели настолько страшно? Тут, наконец, дело дошло и до съемки репортажной — в кадре появились девочка Виолетта и ее дедушка; они недовольны и присутствием камеры, и общественным возмущением, и опасностью лишиться Офелии — соседи упросили сотрудников Битцевского конно-спортивного комплекса спасти лошадь от странной Виолетты. Вот они — дедушка и девочка.

Красивый седовласый старик (с породой, со статью) машет железной палкой, сердится: «Кто такие, вон пошли!»

К оператору бежит Виолетта. Забегает сбоку бодрой иноходью, с открытым веселым лицом, глаза ясные (даже не скажешь отчаянные — нет, веселые), веселье в чистом виде. Добегает и кусает оператора за руку. Съемка на этом, естественно, заканчивается. Объектив уходит вниз, в кадре трава, за кадром глухая божба.

Потом я пересматривала этот сюжет много раз. И всякий раз разница меж обычным телевизионным продуктом (соседи с закрытыми лицами, печальная усталая кобыла возле дерева) и виолеттиной пробежкой била в глаза. Разница буквально эстетическая, а не этическая. Кусочек с Виолеттой гляделся цитатой из пусть дурного, но безусловно художественного, кинематографического текста. Виолетта играет. Свобода и сила была в этом беге. Сила воли — как сила свободы, притяжение вольницы.

Вот это бесконечно открытое, веселое лицо Виолетты и закрытые «мозаикой» лица соседей — скромный символ всего того тяжелого и неприятного, что происходит уже три года на Юго-Западе Москвы, на улице 26-ти Бакинских комиссаров.

Виолетта (ныне семнадцати с половиной лет) состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Она никогда не училась в школе — разве что некоторое время находилась на домашнем обучении (по другим сведениям, к ней раз в неделю приходила подруга бабушки в качестве домашнего педагога). Она неопрятно одевается, ходит в мужской одежде (иной раз при галстуке), перевязывает грудь бинтом, иногда представляется как Сергей. Она совершенно не социализирована. Всех, естественно, удивляет — что же родители, да есть ли мама? Мама есть, вполне себе интеллигентная мама, юрист, иногда аттестуемая как «безработный адвокат». Мама живет на востоке Москвы, на Волжском бульваре, там же Виолетта (по месту жительства матери) состоит на учете в отделе по делам несовершеннолетних. Однако последние годы она проживает вместе с бабушкой и дедушкой на Юго-Западе. Обстоятельство это утяжеляет труды общественности, пытающейся как-то приструнить девицу — ответственность, разделенная на два отделения милиции, делает ничтожно малой возможность хоть какое-то из них заставить действовать.