Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман

под властью какого-нибудь великого короля и отправлялись на юг. Именно так они завоевали будущий Аустрим, страну, находившуюся тогда под властью великанов. Однако говорили, что ганны никогда не сражались против южан с такой яростью и страстью, какую приберегали для своих соплеменников. Если в стране ганнов появлялся великий король, он первым делом убивал ошеломляющее количество мелких вождей. На самом деле стать ганнским королем – не такое уж большое достижение. Наверное, бородатый скелет был первым святым королем этого острова скальных цыплят, храните боги его душу. Однако нужно сказать, что они бросали на войну против гоблинов все корабли и в конце концов подорвали свои силы. Теперь крупнейшим флотом на севере обладали молровяне, хотя Холт тоже стремительно возвышался.

– Спасибо за серебро, – сказал я скелету.

Норригаль посмотрела на меня в щель, блеснув глазами на солнце.

– Кто такой твой друг? – спросила она.

– Это мой брат, – ответил я. – Теперь понятно, почему мы не получали писем. Хочешь с ним познакомиться?

– Ты просто хочешь целоваться, – улыбнулась она, припомнив наши горячие поцелуи в темноте перед дуэлью.

– Конечно. И я это сделаю. А может, и не только это.

– Что, у него на глазах?

Норригаль кивнула на мертвеца.

Я снял рубашку, набросил ее на голову скелета и ответил той сладкой, убийственной для невинных девиц улыбкой, которую всегда хранил в своем колчане.

Она рассмеялась и сказала:

– Ты грубиян. И добиваешься своего вопреки дурным манерам, а не благодаря им. Просто милое личико, и ничего больше.

– И кое-что еще, – заявил я, прекрасно зная, что именно соль вызывает жажду. – Спускайся к нам.

– Грубиян, – усмехнулась она. – Больше чем поцелуй ты не получишь. И то не сегодня.

– Если ты знаешь какой-нибудь постоялый двор на берегу, я оплачу, – сказал я.

– Я знаю только берег.

Мы условились встретиться ночью на дальнем от лагеря берегу, после того как захрапит гарпунер. Он всегда засыпал последним, хотя мечтал о сне больше остальных. Гальва спала мало, но ее не заботило, чем мы с Норригаль заняты. Она просто следила за костром, и мысли ее были наполнены гоблинами, а может быть, она представляла, что уже умерла и бежит вместе с Костлявой к далекому берегу, омываемому волнами черного спантийского вина.

Мне предстоял долгий день в ожидании ночи, обещающей губы Норригаль и ее не лишенное приятности игривое дыхание. Она была умной девушкой, и, как я подозревал, даже умней, чем старалась показать. Я почти не сомневался, что она видела правду сквозь мою беспечную развязность – правду о том, что я все больше влюблялся в молоденькую ведьмочку. И если она выучит свой танец, то сможет вить из меня веревки, как только ей захочется. И чем упорней я пытался не радоваться этому, тем радостней становился.

Когда у нас появилась вода, насытить желудки оказалось не так уж и сложно. До того как я нашел в расщелине мертвеца, мы ели сырые яйца, а теперь, разведя костерок, жарили галочьи яйца на нагруднике мертвого северянина, а его конический шлем служил нам котелком для кипячения воды. Гальве было неловко осквернять воинское снаряжение таким будничным применением, но, как я заметил, жареные яйца она ела с таким же удовольствием, что и мы.

Наш второй день на острове перешел в ночь. Я слушал крики птиц, шуршание прибоя, разговоры Малка и гарпунера в сложенном из плавника шалаше о том или другом портовом городе, их обычный для солдат и моряков грубый смех. Они вдвоем поймали рыбу на мелководье: большого и красивого серебристого демона. Выпотрошили, почистили, нарезали на куски, насадили на прутья и поставили на всю ночь жариться на медленном огне. И теперь мы все с нетерпением ждали завтрака. Тучи рассеялись, сменившись редкими проблесками звезд в черноте, яркими и холодными, словно льдинки. Я в который уже раз подумал, как хорошо было бы прямо сейчас сыграть медленную нежную мелодию на моей утонувшей скрипке. Должно быть, старик Гормалин почувствовал, как я тоскую по музыке, потому что подошел к нам и сказал ни с того ни с сего:

– Эй, милашка, а не споешь ли ты нам гальтскую любовную песенку?

Следом за ним появился Малк и устроился рядом. Гальва сидела в стороне, но так, что тоже прекрасно все услышала бы.

– Ох, значит, я должна спеть любовную песню, да?

– Лучше уж ты, чем я. Когда поет девушка, это веселит. А когда старик – наворачиваются слезы.

– Хорошо, боги и ты меня убедили. Вот вам такая веселая песенка, какую вы еще от девушки не слышали.

Она немного театрально прочистила горло и запела нежным высоким голосом:

Пять моих сыновей, плоть от плоти моей,

Не рождалось еще ни храбрей, ни сильней.

Первый сгинул в петле, двух предали земле,

Даже узник, четвертый, не в твоей кабале.

– Фу! – скривился Гормалин. – Это же боевая песня!

Пятый в дальних холмах, заповедных местах,

Где тебе никогда не бывать и в мечтах.

Он совсем молодой, но сочтется с тобой

В день, когда совершится решающий бой.

– Это запрещенная песня! – возмутился старик, и он был прав. Именно за эту песню повесили Келлана На Фалта. – Со времени Гоблинских войн запрещено петь про убийство людей! Тем более про истинного короля Холта, пусть даже это старый и плохой король!

Разумеется, я тоже стал подпевать:

Пять моих сыновей против власти твоей,

И они победят, как веревки ни вей.

Языки их черны, обещанья верны,

Ты вовеки своей не искупишь вины.

Ни один босоногий гвардеец не остался бы в стороне, когда поют песню гальтских повстанцев, поэтому Малк подхватил следующий куплет, и его сильный, уверенный баритон как будто добавлял убедительности этому бунту:

Ты творил столько зла, что корона сползла,

А твой краденый замок остыл, как зола.

Это каменный склеп. Я от старости слеп,

Но я все же услышу предсмертный твой всхлип.

Сотней слуг окружен, каждый вооружен,

Только ты обесчестил их праведных жен.

И теперь эту рать лучше в битву не брать,

Ни один не захочет за тебя умирать.

Так смирись же с судьбой и ворота открой,

Серебро не пошлешь вместо армии в бой.

Пять моих сыновей, если сможешь, убей.

У соседа их восемь, сильных, храбрых парней.

Десять тысяч парней против власти