Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

– Музыку, пожалуйста… Ваши движения не должны совпадать с ритмом музыки. Ваши действия должны быть абсолютно нелогичны, а звуки, которые вы издаете, не должны быть похожи на человеческий голос… Без пошлостей, помните о вкусе!.. Начали…

Кович тихонечко встал в темном углу, у стенки.

Пластичные и не очень. Умные и не особенно. Для его новой работы ему не нужны актеры, ему нужны типажи… Кроме, естественно, героя и героини. Клора Кобец не подойдет… Совершенно новые лица, может быть, из массовки, может быть, вообще с улицы, или из другого театра…

– Стоп!.. Десять секунд успокаиваем дыхание…

Концертмейстер в углу завел что-то размыто-лирическое; ребята бродили по площадке, по-настоящему углубившись в себя. Прав был Кович, в принудительном порядке введя эти утомительные нудные тренинги…

– Пошли по кругу, раз-два… Сана, в центр, внимание, у Саны мячик… горячий! Начали!..

Кович смотрел. Сана, невысокая, год назад приглашенная из детского театра на роль мальчика в какой-то сказке – эта самая зажигательная Сана кидала партнерам воображаемый мячик, а те перебрасывали его в ладонях, морщась от воображаемого жжения, и с явным облегчением кидали обратно.

– Холодный!.. Сана, ты что, сама не чувствуешь, какой он холодный?!

Сана швырнула «мяч» зазевавшейся Клоре Кобец и сунула озябшие руки под мышки. Руки-то действительно мерзнут…

– Не попадайте в ритм! Следите, чтобы не попадать в ритм музыки! Дальше… Мяч эротический! Получив его, получаете заряд сексуальной энергии, вперед!..

Раман не смотрел на каждого в отдельности – но видел всех. На площадке невозможно спрятаться; Раман видел лентяев, не утруждающих себя душевными затратами, равнодушно изображавших внешние проявления страсти. Разглядел нескольких девчонок, имевших о «сексуальной энергии» исключительно теоретические познания; как же они собираются работать в театре, не имея представления о жизни?!

А вот эта, вечно бегающая в массовке, имя которой… кажется, Лица. А вот она, между прочим, выделяется среди прочих свободой и искренностью. Самозабвенно работает, забыв о недоеденном завтраке и рваных кроссовках, о билетах на автобус и генеральной уборке в общежитии; ворошит какие-то собственные воспоминания, по-честному, глубоко ворошит, какие-то очень личные, подлинные манки…

Вот, угодила в ритм музыки – и сбилась, вернула Сане «мячик», занервничала, устала…

Раман вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

…Это был детеныш схруля; его мягкое коричневое рыльце еще не успело вытянуться и принять характерные хищные очертания, и потому выступающие зубки не казались опасными. По крайней мере, пока.

Сарна не двигалась с места; ее уши, без того навостренные, напряглись сильнее.

Схруленок лакал небрежно, беспечно, схруленок до половины опускал морду в темные струи источника и ничего не знал о смерти. Схруленок был уязвим, но не беспомощен; широкие лапы, упиравшиеся в камень, поблескивали полукружиями белых, вполне окрепших когтей.

Сарна тоже хотела пить – но не двигалась с места.

Потом ее уши сообщили о приближении третьего; если бы это был взрослый схруль, то тут же, у водопоя, жизнь хищного детеныша прекратилась бы, так и не не начавшись толком. Но сарна знала, что не схруль и не барбак идет сейчас, переваливаясь, по узкому тоннелю перехода – иначе ноги ее давно несли бы ее сквозь паутину запутанных ходов, и уши ловили бы отзвук копыт, указывая единственно верное направление…

Тот, что вышел сейчас к водопою, был тхоль-подросток. Беспечный и глупый детеныш, тоже детеныш, не знающий ничего о смерти; впрочем, инстинкт сказал свое слово, когда маленький тхоль почуял самозабвенно лакающего хищника.

Нюх говорил ему: схруль. Но картинка, представшая перед подслеповатыми узкими глазами, никак не соответствовала инстинктивным знаниям о хищниках. Тот, что лакал сейчас воду, имел столь младенческие очертания, что не на схруля был похож – на влажный клубочек бурого мха…

Сарна затаилась, ожидая.

Схруленок поднял тяжелую голову. Удивленно повел мягким рылом; шагнул навстречу пришельцу, сам толком не зная, охотиться идет или забавляться.

Маленький тхоль отступил и от ужаса сел на задние лапы.

Схруленок подобрался вплотную – под небрежно растопыренными когтями скрежетали камушки. Ткнулся рылом в желтую мордочку юного тхоля, отпрянул, ощутив едкий запах тхольей паники, сердито облизнулся розовым языком.

Тхолик нерешительно взвизгнул. Не то мольба о пощаде, не то вопрос о намерениях, не то приглашение поиграть…

Схруленок обошел тхоля сбоку, осторожно, чуть брезгливо обнюхал ароматические железы; маленький тхоль дернулся, подскочил и зарылся острым носом в жесткую схрулью шерсть – вынюхивал тоже, и нанюхавшись, испугался и отпрянул: схруль! схруль! – говорило ему обоняние.

Схруленок помедлил, затем боднул тхоля широким бугристым лбом – жест не охотничий, скорее заигрывающий; тхоль опрокинулся на спину и тихонько заклекотал.

Некоторое время схруленок катал его по камню широкой лапой с подобранными когтями, а тхоль выскальзывал и увертывался, и клекотал все громче и смелее; потом его мягкий клекот сменился пронзительным визгом – схруленок, забывшись, все же полоснул его когтем.

Вид крови и страх жертвы мгновенно расставили все по своим местам.

Сарна дождалась, пока неумелая схрулья погоня удалится в переходы – а потом спустилась к воде и наконец-то напилась.

Утром ее опять накачали… она не знала чем. Под влиянием этих лекарств она спала и бодрствовала одновременно.

Перед глазами вертелся блестящий, играющий гранями шарик. На гранях вспыхивали блики – такие острые, что Павла вздрагивала от их уколов. Или это шприц?..

По черной спирали толпами спускались люди. Вниз, в воронку; по краю покосившейся крыши весело носилась собака, и махала хвостом, но головы у нее почему-то не было. На фонаре раскачивалось безвольное тело незнакомой девушки, мерцали лишайники на волглых стенах, сырой ветер холодил незаросшую проплешину на груди…

Потом она пришла в себя – в палате – и улыбающийся доктор Барис сказал ей, что лечение продвигается успешно. Что скоро она будет совсем здорова, а потому в режиме возможны послабления.

Она ожидала очередного визита Тритана – но вместо этого явилась Стефана в сопровождении непривычно смирного, закованного в строгий костюмчик Митики.

Случилась «встреча сестер у фонтана», на воздухе, в залитом солнцем парке; скамейка, разогретая, как пляж, украшена была одинокой брошкой бабочки. Насекомое млело, раскинув крылья, и потому едва не стало легкой добычей юного натуралиста.