Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

– Тритан…

– Привет, дружище.

Через минуту она уже тыкалась носом в его замшевую безрукавку; еще через минуту с трудом поднялась с постели, и пижама, еще недавно сидевшая «изящненько», теперь повисла на ней, как балахон скомороха.

– Павла… – она не могла понять выражения его глаз. Как будто бы что-то его напугало.

Она через силу улыбнулась:

– Что? Облезлая я, некрасивая?..

– Ты похудела, – сказал он глухо.

Она улыбнулась на этот раз обижено:

– Ничего… Я буду много есть и растолстею снова…

Он смотрел без улыбки. Слишком серьезно. Как-то непривычно смотрел, чуть ли не трагично; Павла фыркнула:

– Послушай, мне тебя успокаивать, что ли? Нет, хорошо, конечно, что ты не утешаешь, как медсестра… Но зачем глядеть на меня, как на дохлого бельчонка?

Он притянул ее к себе, так, чтобы она не могла видеть его глаз. Спрятался, подумала Павла. И впервые за прошедшую неделю испытала что-то вроде удовольствия.

Ей было приятно, что он ТАК за нее переживает. И очень хорошо, потому что ТАКАЯ реакция не позволит ей жаловаться. Она не станет рассказывать про эти длинные-длинные дни, мерзкие-мерзкие процедуры, вечный фонтан за окошком, бесстыдный унитаз посреди комнаты и два всевидящих глаза, глядящих на пациентку из-под потолка.

– Тритан… Как ты думаешь, я уже немножко более здоровая? Чем была, а?..

– Думаю, да, – сказал он рассеянно, и она обрадовалась, потому что привычные интонации наконец-то возвращались к нему.

Расставание получилось парадоксальным.

Уже обо всем переговорив, уже попрощавшись, уже разомкнув руки – они обнялись снова; попытка разойтись повторялась трижды, потом Тритан высвободился, не оборачиваясь, двинулся к двери, остановился, опустив голову, думая о своем.

– Приходи скорее, – сказала она его сгорбленной спине.

Он обернулся.

Его смуглое лицо казалось теперь белым, как сметана. И глаза, обычно светлые на темном, глядели теперь двумя темно-зелеными провалами.

– Тритан, – сказала она испуганно.

– Ты… Павла. Иногда мне кажется – я знаю, для чего жить… А главное – как. Понимаешь?

– Нет, – ответила она честно.

Он смотрел теперь мимо нее – в окно:

– Если когда-нибудь… тебе случится подумать обо мне… плохо, вспомни, Павла… как мы с тобой говорили… о вранье. Есть одна правда… самая главная. Что бы ни случилось… я буду беречь тебя.

– Я верю, – сказала она быстро. – Что ты, Тритан…

– Все будет хорошо, – сказал он глухо. Не глядя на Павлу, вернулся, правой рукой подхватил легкий табурет, левой отодрал со стола забытый обрывок пластыря; спустя секунду он уже стоял, как электромонтер, на краешке табурета, и прилаживал на бессонный, притаившийся под потолком глаз непроницаемое белое веко.

– Тритан?!

– Я не могу без тебя жить, – сказал он сквозь зубы. – Вот какая неприятность, видишь ли… Жизнь слишком короткая и редкостная вещь, чтобы…

Он спрыгнул с табурета и перебазировался к объективу напротив; Павла, проведшая в обществе камер долгую тяжкую неделю, содрогнулась от непривычного ощущения.

Взгляд, давивший на нее много дней и ночей, померк. Будто вырвали иглу, сидящую в затылке.

– Тритан, а если они…

– Моей квалификации хватит, чтобы пронаблюдать тебя еще пару часов.

– Тритан, а если они войдут?!

– Извинятся и выйдут, – он мимоходом сбросил трубку с белого телефона у кровати.

– Тритан, это ты сумасшедший, а не я!..

– Точно. Точно, точно… Как ты похудела. Кожа да кости… Снимай. Снимай, снимай…

Как легко, подумала Павла. Как с этим человеком безумно легко, и все, даже самые сложные вещи… как просто. Собственно, даже если весь персонал больницы… если весь город ввалится сейчас в дверь, явится поглядеть, чем занимается пациентка и почему погасли мониторы… Ну и что?! А если люди любят друг друга, совершенно естественно, как не стыдится пчела, забираясь в цветок, как не стыдится трава, пробиваясь сквозь камни… Ну и что?..

Никто не пришел. Вероятно, посещение Тритана было возведено в ранг восстанавливающей процедуры.

Глава шестая

Полдня и полночи он сидел над бумажным листком, постепенно теряющим белизну. Он выписывал в столбик имена всех актеров театра, он наскоро зарисовывал явившиеся из подсознания картинки; утром, когда позвонил господин Мырель с телевидения, Раман пребывал в состоянии сытой благополучной сомнамбулы.

– Доброе утро, господин Кович… Как вам понравилась передача?

Кто-то кому-то что-то передал, подумал Раман удивленно. Передача…

Господин Мырель ждал ответа; Раман хмыкнул, кашлянул, переспросил:

– А?

– Передача, – господин Мырель старался говорить четче и громче. – Вчера, в девятнадцать ноль-ноль… Ведь вы смотрели?

Пес раздери, подумал Раман благодушно. «Раман Кович: облик современного режиссера»…

– Очень хорошо, – сказал он, удивляясь собственной забывчивости. – Вы знаете, вполне, вполне… Органично.

– Я рад, что вам понравилось, – сказал господин Мырель тоном, не терпящим возражений.

– Да, – Раман рассеянно кивнул. – Спасибо, господин Раздолбеж. До свидания.

И повесил трубку. И нахмурился, пытаясь осознать, что такое сказал не так; понял, мрачно рассмеялся, побрел в ванную. Взглянул на собственное небритое отражение, состроил гримасу: вот он, неприкрашенный облик современного режиссера…

Павла обиделась бы. Если бы знала, как постыдно он забыл о собственной телеперсоне…

Он скрипнул зубами. Отложил зубную щетку, вернулся к телефону, набрал по очереди несколько привычных уже номеров.

– К сожалению, господин Тодин сейчас не может выйти на связь… Перезвоните вечером. А лучше завтра.

– Вы сказали ему, что с ним хочет говорить Раман Кович?

Короткие гудки. Видимо, дамочка, закончив тираду, не затруднила себя выслушиванием ответа.

Он явился в театр на час раньше обычного. Отчасти потому, что был взбудоражен и не находил себе места, отчасти потому, что хотел посмотреть, как неунывающий подмастерье Дин проводит с молодыми актерами обязательный тренинг.

Уже на подходе обнаружились двое увиливающих – двое парней в спортивных костюмах курили на лестнице, вместо того чтобы прыгать и ползать вместе со всеми в большом репетиционном зале. Внезапное появление Рамана повергло их в трепет; он не сказал ни слова, но уже спустя секунду оба лентяя оказались в числе работающих, причем лезли из кожи вон.

– Музыку, пожалуйста… Ваши движения не должны совпадать с ритмом музыки. Ваши действия должны быть абсолютно нелогичны, а звуки, которые вы издаете, не должны быть похожи на человеческий голос… Без пошлостей, помните о вкусе!.. Начали…