Гибель Иудеи - Элиза Ожешко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он крикнул рабам, чтобы они остановили машину. Но было уже слишком поздно. Храм иудейского Бога появился уже на арене, приветствуемый оглушительным ревом толпы.
Из груди Этерния Фронтона вырвался страшный крик. У него было отнято то единственное, что он любил. Жизнь его снова станет такой, как прежде, пустой и безрадостной Еще более безрадостной, чем прежде, когда он не знал любви и не ощущал в ней потребности. Теперь он навсегда одинок.
Игры закончились. Смеясь и болтая, зрители уходили из театра. Регуэль был среди них.
Он ни о чем не думал и не знал, куда идет. Ему было безразлично, что бы ни случилось. Он даже не думал о мести. Все исчезло.
Он едва обернулся, когда чья-то рука легла ему на плечо. Перед ним было желтоватое лицо с острой черной бородой. Он с трудом припомнил, что где-то уже видел его, и даже несколько раз. Сначала на триумфальном шествии цезарей, потом на улице, когда встретил Саломею. Когда это было — вчера? Один день стал для него вечностью.
— Не останавливайся, — шепнул неизвестный, озираясь. — Шпионы цезаря теперь повсюду. Пойдем рядом, как беспечные римляне, которые разговаривают о пышности и блеске недавнего зрелища.
Регуэль отвернулся.
— Я тебя не знаю, — сказал он.
Незнакомец улыбнулся и подошел к нему совсем близко.
— А я слежу за тобой с тех пор, как увидел тебя вчера.
— Почему?
— Я знаю, кто ты. Я боюсь, что и ты можешь попасть в руки римских палачей. Особенно теперь, когда исчезла единственная твоя опора в Риме — первая жертва зверей.
Рука Регуэля невольно ощупала спрятанный под платьем кинжал, и он с недоверием посмотрел на незнакомца.
— Я тебя не понимаю.
— Не бойся предательства, — ответил незнакомец на иудейском наречии. — Регуэль, сын Иоанна из Гишалы, священен для несчастных детей Израиля, даже если бы Иегуда бен Сафан не был другом твоего великого отца.
— Регуэль, сын Иоанна из Гишалы? — повторил Регуэль. — Я не знаю, за кого ты меня принимаешь. Я Александр, купец из Дамаска, и привез товары для…
— Хвалю твою осторожность, — перебил его незнакомец. — Я бы и сам на твоем месте поступал точно так же. Но так как я все-таки надеялся повидать тебя, то я захватил с собой одно письмо; твой отец написал мне его из Гишалы, когда Иосиф бен Матиа обвинил его в предательстве.
Он передал Регуэлю маленький свиток. Регуэль узнал почерк отца. Иоанн извещал своего друга, Иегуду бен Сафана в Тивериаде, об измене галилейских союзников и о пленении его родственников Веспасианом в Птолемаиде. Он уговаривал его примкнуть к восстанию в Иерусалиме.
— Я тогда тяжело заболел, — объяснил Иегуда Регуэлю, — и не мог последовать воззванию героя. А когда я поправился, было уже слишком поздно: Иерусалим был уже осажден Титом.
Он опустил голову, и Регуэлю показалось, что глаза его полны слез.
— Что же теперь привело тебя в Рим? — спросил он.
Незнакомец наклонился к Регуэлю.
— Месть, — проговорил он тихим, но твердым голосом. — Я надеюсь отомстить осквернителям нашей святыни. Мазада, крепость у Мертвого моря, еще не взята римлянами, еще стоит Александрия, и в городах Азии тысячи храбрых мужей ждут подходящей минуты, чтобы возобновить войну. Я жду подходящей минуты, чтобы поднять мятеж. Как только Рим затеет новую войну, все равно где, в Германии или Британии, иудейские воины объединятся, и наступит конец порабощению Израиля.
Регуэль с изумлением посмотрел на него и грустно покачал головой.
— Иерусалим погиб, — сказал он со вздохом, — и никогда не возродится. Напрасные мечты. То, чем Рим завладел, он никогда больше не выпустит из своих рук…
Незнакомец нахмурился, глаза его засветились мрачным огнем.
— Неужели же эти нечестивцы безнаказанно будут топтать все человеческое? Неужели они без страха наказания будут пользоваться наградой за свои преступления? Никогда! Мщение ближе, нежели они думают. — продолжал он, понижая голос. — Здесь, в Риме, собрались уже единомышленники, мы имеем доступ к их дворцам, их самым скрытым покоям, и доверенные рабы их выдают нам все тайны. Измена погубила Иерусалим, измена восстановит его.
Он поднял с угрозой руку к зданию, перед которым они остановились. Регуэль поднял глаза и вздрогнул. Это был дворец Тита. Здесь жила Вероника.
Сознание священного долга, завещанного отцом, наполнило душу Регуэля. Вероника здесь. Он должен проникнуть в эти стены.
— Верно ли я тебя понял? — быстро спросил он; всякая осторожность становилась излишней относительно единомышленника и друга отца. — У тебя есть связи в дворцах знатных римлян? И в этом тоже?
— Зачем ты спрашиваешь? — спросил Иегуда с внезапным недоверием. — Ведь ты же говоришь, что отчаялся в спасении Иерусалима?
— Иерусалима? Да. Но я хочу мести. Да, Иегуда я должен сознаться тебе. И я живу одной только мыслью и…
Он рассказал все о том, что делал для того, чтобы попасть к Веронике и совершить задуманное. Когда он сказал, что ему удалось при помощи Саломеи попасть в ложу царицы, Иегуда неодобрительно покачал головой.
— Никогда бы, — сказал он, — твое намерение не могло быть исполнено там, среди толпы, которая неустанно следит за ненавистной всем иудеянкой. Ее охраняет раб. Если бы раздался крик о помощи, в ту же секунду туда поспешили бы телохранители Тита. Вероника дорога сыну Веспасиана, и он сумеет защитить ее.
— Значит, нет никакой надежды попасть к ней?
— Могу ли я тебе довериться?
Регуэль не заметил, как они поменялись ролями. Он клялся памятью отца, что не выдаст ни звука из того, что ему скажет Иегуда.
— В таком случае хорошо, — сказал наконец незнакомец. — Я знаю одного домослужителя царицы. Он сделает все, что я хочу. Сегодняшний вечер самый подходящий для исполнения твоего замысла. Тит устраивает пир в честь своего отца: моему другу легко будет спрятать тебя в одной из комнат Вероники. Теперь, однако, еще слишком рано. Если ты подождешь меня где-нибудь…
Регуэль согласился, и Иегуда провел его в таверну одного иудея. Там они расстались, чтобы встретиться в условленное время у входа во дворец Тита.
Пир подходил к концу. Часть гостей уже поднялась из-за стола и отправилась бродить по парку, ярко освещенному факелами и пестрыми фонарями, около дома Тита. Рабы уже вносили изысканные плоды на серебряных блюдах, что означало конец пира. Оний показался на минуту у дверей, напротив которых сидела Вероника. Он подал ей условный знак и исчез.
Вероника побледнела, глаза ее широко раскрылись. Она с беспокойством взглянула на раба, который подавал Веспасиану на серебряной тарелке яблоко из Матии — обычный десерт цезаря. Веспасиан, занятый шутливым разговором, взял яблоко и стал его разрезать.
— Что с тобой? — спросил озабоченно Тит, наклоняясь к Веронике и глядя на нее восхищенным взором. Ты была так оживлена и остроумна, и вдруг…
Она опустила глаза.
— Здесь слишком душно, — проговорила она, поднимаясь. — Пойдем лучше туда, к фонтанам, — там прохладнее.
Они были одни. Издали доносились до них смех и гомон толпы.
У одного из фонтанов стояла скамья. Вероника медленно опустилась на нее, подставляя лицо брызгам воды, которые доносил до нее ночной ветер. Тит молча остановился перед ней.
— Почему ты ничего не говоришь? — спросила она. Она прислушалась. Что это — из дома донесся какой-то крик?… Нет, все тихо.
— Ты на меня сердита? — спросил он в ответ. — Если бы ты знала, как я боролся, прежде чем покориться воле отца.
— Воле? — повторила она с горечью. — Не воле, а тирании. Не возражай, — сказала она, видя, что он хочет что-то сказать. — Все это напрасно, Веспасиан — цезарь, власть в его руках. Почему же ему не пользоваться ею? Я ведь иудеянка, бесправная и беззащитная. Я за то должна быть благодарна, что ты не гонишь меня, когда я опротивела тебе…
Необычайно мягкий тон ее голоса смутил его. Ее лицо и шея покрыты были розовым отблеском света от факелов, волосы отливали золотом. Как она хороша!
— Ты мне опротивела? — проговорил он вне себя и бросился перед ней в росистую траву, обнимая ее стан. — Я никогда так ясно не сознавал, как я тебя люблю. Я только тогда убедился, что не могу жить без тебя, когда мне угрожала опасность потерять тебя. О Вероника! Если я еще не имею возможности пока дать тебе место, на которое ты имеешь право рядом со мной, то в сердце Тита ты всегда будешь полновластной властительницей.
— Еще не имеешь возможности, — повторила она. — Еще не имеешь? И никогда не будешь иметь?
— Дай остыть гневу против иудеев.
— А если Веспасиан и тогда будет против?
Тит гневно выпрямился.
— И тогда? Тогда недалек будет день, когда Тит станет единственным властителем Рима!..
Теперь и она вспыхнула.
— Ты решишься на это?