Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Лесном прошли мое детство, отрочество и юность. Моя душа навсегда осталась в милом сердцу Лесном, где я родилась и где в прошлых веках (конец XIX – начало XX) регулярно снимали дачу мои предки – прадед Фотий Яковлевич Владимиров, его жена Ольга, их дети – Лидия, Иван, Дмитрий, Павел. Во взрослой жизни Лидия жила в Лесном эпизодически, а Дмитрий и Павел прожили там всю свою жизнь, там родились их дети и внуки, в том числе и я.
Я хорошо помню старый, дачный Лесной – деревянный, резной, в основном двухэтажный, с разноцветными стеклами в верандах, с крышами, украшенными башенками, со всевозможными декоративными затеями из дерева и кирпича, с «парадными» и «черными» входами в дома, с крылечками под козырьком, которые подпирались резными деревянными столбиками, с деревянными скамьями внутри крыльца…
В память врезался узорчатый, кирпичной кладки, одноэтажный домик, стоявший на нечетной стороне 2-го Муринского проспекта, между Болотной улицей и Институтским проспектом. Этот домик называли «пряничным» – из-за того, что кирпичики его, выступая из основной кладки, создавали дивный орнамент. Я всегда останавливалась, чтобы полюбоваться им, когда наша семья шла мимо в кинотеатр «Миниатюр», в «Круглую баню» или в «Молокосоюз».
Хорошо помню белоснежные стены внутреннего помещения «Молокосоюза». Стены были покрыты белой кафельной плиткой. В торговом зале всегда было как-то особенно аккуратно, опрятно, чисто. Также хорошо запомнился маленький и очень уютный зал кинотеатра «Миниатюр». В годы моего отрочества мне было мучительно больно оттого, что «злые и бестолковые», с моей точки зрения, взрослые, уничтожают всю эту резную (деревянную) и узорчатую (кирпичную) красоту…
Дом моего детства располагался в квартале между Песочной улицей, проспектом Пархоменко (бывшим Английским), ул. Орбели (бывшей Большой Объездной) и Институтским проспектом, рядом с общежитием Лесотехнической академии. Наш дом значился под номером 8/10 по Песочной улице. Перед ним находился палисадник со старинными кленами и дубами, некоторые из них сохранились и поныне. Росло большое количество кустов сирени, жасмина, спиреи. Помню песочницу под березой, скамейки, столик для игры в домино.
В доме была просторная, хорошо освещенная прихожая. В середине симметрично располагались двери в четыре квартиры. И с этой площадки разлетались в противоположные стороны, как крылья птицы, две широкие деревянные лестницы, с удобными и красивыми деревянными перилами. Они упирались в межлестничные площадки, украшенные большими окнами, и «взбегали» дальше в сторону друг друга. В доме были высокие потолки, а из городских удобств – водопровод и канализация. В послевоенные годы дом подключили к централизованной системе обеспечения газом кухонных плит.
И еще несколько штрихов к быту того времени – 1960-х годов теперь уже прошлого века. Белье стирали в специальной дворовой общественной прачечной, куда была проведена водопроводная холодная вода. А для получения горячей топили дровами печь со стоящими на ней котлами, расположенную в центре помещения. Стирали в тазах. Они стояли на лавках, опоясывавших внутреннее помещение прачечной по всему периметру. Освещение было тусклым. Днем прачечная освещалась через маленькие, редкие оконца, а с наступлением темноты – одинокая лампочка. Все семьи, проживавшие в доме, имели ключи от чердака, где у каждого было отведено место для сушки белья…
Все соседки с вечера выставляли на лестничную площадку, близ своей двери, пустые бидоны для молока с деньгами на крышке. Утром бидоны уже были с молоком.
Со времен войны за каждой квартирой была закреплена полоска земли «под огород» в заднем дворе дома, куда выходила «черная» входная дверь. На этих полосках для каждой девочки был построен личный «кукольный» деревянный домик, размером в стандартную колодезную будку. Парадный двор весь утопал в цветах сирени, жасмина, спиреи. Между старыми дубом и кленом все лето, из года в год, висел мой гамак. Эти деревья и один из кустов сирени сохранились до сих пор, хотя дома, конечно, уже давно нет…
Наискосок от парадного входа, на юго-восток, располагалась площадка с очень твердой почвой, через которую напрямик была протоптана тропинка. По ней меня водили в детский сад на углу Институтского и Новороссийской улицы. На месте этой зарастающей хилой порослью кленов площадки до войны был одноэтажный деревянный дом, в него в начале блокады, примерно 13 сентября 1941 года, попала авиабомба, в результате чего погибли все проживавшие в том доме люди.
Когда-то в детстве я допытывалась у мамы: «Почему в том месте очень твердая почва и растут только кленики-прутики?» И мама рассказала мне о взрыве и взрывной волне, разбросавшей части тел, и о том, что с дерева долгое время свисали длинные волосы и часть руки в зеленой кофте. Этот рассказ был для меня настоящим потрясением. Когда говорят, что Лесной мало пострадал от бомбежек во время блокады, то я всегда возражаю: это не так. В годы моего детства еще не успевшие зарубцеваться бесконечные воронки от авиабомб считались естественным ландшафтом. Я часто играла в одной из таких воронок, располагавшейся в так называемой «задней» части двора нашего дома…
Мой дед, Павел Фотьевич Владимиров, умер в первой декаде декабря 1941 года, не дойдя нескольких метров до парадного входа в наш дом. Его старший брат Дмитрий, живший в то время на Старо-Парголовском пр., 46, придя проститься с умершим, тоже умер, присев рядом с телом моего деда. Их тела более двух недель лежали в неотапливаемой бывшей детской комнате, пока по служебным делам не заехал в город с передовой бабушкин племянник Александр Георгиевич Максимов. Он подкопил из своего пайка какое-то количество хлеба, чтобы передать его своей семье. Но она к тому времени эвакуировалась. Тогда он зашел к тетке в Лесной и, найдя последнюю в полном отчаянии, помог ей довезти обоих покойников до Богословского кладбища. В две пары санок впряглась бабушка, ее 12-летний сын Юрий, 16-летняя дочь и сам Александр. С многочисленными остановками для отдыха они довезли моих дедов до Богословского кладбища.
Половина хлеба из того, что Александр Георгиевич не довез семье, была отдана могильщикам, выделенным администрацией для дробления ямы в замерзшей земле. Вторую половину хлеба употребили на поддержание сил на обратном пути до дома. Была оформлена справка о факте захоронения, но без указания номера участка и могилы. А весной 1942 года семья обнаружила, что на месте упокоя братьев Владимировых вырыты траншея для братского захоронения…
Моя бабушка Мария Александровна (урожденная Максимова) всю блокаду пережила вместе с дочерью и сыном в Лесном, в доме на Песочной улице, 8/10. В семейном архиве хранится письмо, адресованное моей маме, Людмиле Павловне Владимировой, восемнадцатилетним Всеволодом Богоразом – внуком ученого-этнографа Владимира Германовича Богораз-Тана и единственным сыном Владимира Владимировича Богораза. Всеволод был одноклассником моей мамы и ее первой любовью.
«Привет с Большой земли, дорогая Люся, – писал Всеволод. – Извини, что так долго не отвечал на твое письмо, полученное мной 4 августа. Меня перебрасывали из части в часть, мы делали ночные переходы до 40 км. Теперь нахожусь в боевой части. Через два дня идем на передовую. Будем гнать немцев от нашего города. Чувствую себя великолепно, тем более что попал по специальности в танково-истребительное подразделение ИТР. Товарищи прекрасные. Люся, если будет малейшая возможность, прошу, пожалуйста, помоги моей маме, хоть чем-нибудь, ведь она осталась совсем одна. Прощай, дорогая, если можешь, пришли фотокарточку. Твой Всеволод».
И еще одно письмо хранится в семейном архиве. Владимир Владимирович Богораз написал его моей маме с фронта в Лесной 1 октября 1943 года. В нем – горькие слова по поводу гибели на фронте Всеволода…
M.A. Максимова с братом Иваном Александровичем. Фото начала XX в.
«Моя милая, дорогая девочка! – писал Владимир Владимирович Богораз. – Получил твое письмо от 27.IX. Большое за него спасибо. Я тронут твоим вниманием и ценю его. У меня такое впечатление, что самое страшное позади. Жизнь и время должны взять свое. Мы никогда не забудем нашего мальчика, такого чистого, благородного, у которого ум, талант и культура гармонично сочетались вместе, такого нежного и внимательного сына. Но со временем этот дорогой нам образ будет все более бледнеть, уходить куда-то вдаль, терять свое конкретное содержание. Это неизбежно.
Л.П. Владимирова, фото 1943 г. Из семейного архива Н.В. Сидоровой
Рана будет сочиться кровью до конца нашего земного существования, но струйка крови с каждым годом будет тоньше и слабее. И не надо слишком часто оборачиваться назад, к прошлым счастливым дням. Будем делать это только по необходимости. Оставим мертвым – мертвое, живые пусть думают о жизни. Будем глядеть вперед, только вперед.
