Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - Василий Звягинцев

Долетели, начали разбираться. Ростокина освободили с боевого поста в рубке бронехода, где ему сидеть явно надоело, если не сказать резче. Почти три часа в постоянном напряжении, ожидая неизвестно чего в любую следующую секунду. Шульгин отвел его на полянку, защищенную от ледяного пронзительного ветра с юга грядой красных зубчатых скал. Здесь обосновались офицеры с «Пламенем», развернутым в сторону опасного близкого леса. Но выглядели они спокойно. Костерок развели, покуривали, вели неспешные разговоры. Какая, по сути, разница — чужая планета, Галицийский фронт или Кавказская линия времен поручика Лермонтова?

Мой крест несу я без роптанья:То иль другое наказанье?Не все ль одно. Я жизнь постиг;Судьбе, как турок иль татарин,За все я ровно благодарен;У Бога счастья не прошуИ молча зло переношу.[69]

— Сидите, сидите, господа, — разрешил Сашка вскочившим при его появлении рейнджерам. — Вот и корветтен-капитан с вами отдохнет. Вы его не обижайте…

Удолин поставил Шатт-Урха напротив «медузы», чуть левее гравитационного конуса, граница которого отчетливо ощущалась с нескольких метров.

— Спроси его, под такой нагрузкой внутри мог кто-нибудь выжить? — предложил Новиков и на всякий случай объяснил гуманитарию, что физически означают пятнадцать «же».

Константин Васильевич частично вербально, частично ментально начал с дуггуром диалог, судя по его длительности, значительно выходящий за пределы конкретного вопроса.

— О чем это он? — осведомился Андрей у Скуратова. Тот вместе с Удолиным работал с «объектом», должен понимать.

— На этом уровне — не понимаю. Я занимался с подстрочными переводами допросных листов. Разговорной речью, простите, не овладел.

— Кто на что учился, — только и ответил Новиков, чтобы оставить за собой последнее слово.

Профессор указал Шатт-Урху на флигер, тот послушно подошел и сел на то же место, где сидел по дороге сюда.

— Скажи Игорю, — повернулся Константин Васильевич к Андрею, — что нагрузку можно снизить втрое. Урх говорит — в таких аппаратах экипаж составляют обычно три полумыслящих одного с ним вида, но другой квалификации. Пятнадцать ваших «же» они выдержать могут, но им сейчас очень плохо. Если станет хотя бы пять, они обретут способность двигаться, не представляя при этом опасности. А тех, что валяются внизу, инсектоидов, как вы их обозначили, предварительно лучше убить. Иначе могут быть неприятности, которых Шатт-Урх не хочет.

— Для себя или для нас?

— Вы будете смеяться, как говорят в моей любимой Одессе, но — для себя. Как вы не поймете, Андрей, мы сделали из него почти нормального человека. Разорвали связь между лобными долями и основной массой мозга, головного и спинного. Теперь инстинкты на «личность» не давят, а вы бы знали, какие это мощные, тщательно разработанные и невероятно гибкие инстинкты.

— Константин, что ты несешь? — усмехаясь, подошел Шульгин, обладающий настолько тонким слухом, что услышал слова некроманта, пока разговаривал с Ростокиным и офицерами, да еще и выпил с ними по глотку. А почему и нет? Игорь в стрессе по одной причине, поручики — по другой.

— Ты думай, что говоришь! — Тут Сашка был в своем праве. Уж он-то учил общую биологию, нейрофизиологию и ряд смежных (иногда — очень специальных, вроде «Z-фармакологии») наук. И почти все сдавал на «отлично». — Какие, на хрен, гибкие инстинкты? Горячий снег, жевательная сталь и так дальше… Конкретно? Инстинкт либо есть, либо нет. Один из сильнейших — самосохранения — в армии сержанты выбивают довольно успешно. Размножения — тоже. Причем один за счет другого и наоборот. Доходчиво излагаю?

Можно удивиться, но такое бывает — всего в нескольких метрах стоял бронеход, а все о нем будто и забыли, после того как вышел из него Ростокин. Даже Игорь не вспомнил о своей оставленной за пультом гравипушки «боевой подруге».

Пока «специалисты» то ли в шутку, то ли всерьез препирались на высоконаучные темы, девушка «триста тридцать три», она же Лиза, убрала направленное на «медузу» гравиполе до уровня, названного профессором. Потом легко выпрыгнула наружу через командирский люк. И опять на нее никто внимания не обратил. Возможно, что опять проявлялось воздействие дуггурских психополей. Деформировавших, целенаправленно или автоматически, окружающую действительность. По типу «ловушек сознания». Еще бы чуть-чуть — и унесло «победителей» неизвестно в какую даль.

А на юную курсантку мо́рок не влиял. Она все видела, слушала, делала свои выводы и принимала личные решения.

Постояла рядом со спорящими мужчинами, возможно — ожидая, увидят ли они ее, скажут что-нибудь важное. Не дождалась. Сделала десяток шагов, подняла автомат и начала короткими очередями расстреливать валявшихся под опорами «медузы» существ. Они как раз, почувствовав облегчение после уменьшения перегрузки, неуклюже зашевелились. На таком расстоянии пятикратное тяготение не могло помешать пуле 7,62 точно лететь в цель. Зато, попадая в нее, она приобретала массу и убойную силу тяжелой пулеметной.

— Эй, ты чего там? — увидев девушку, запоздало крикнул Новиков.

— Было сказано — лучше убить, — обернулась она. — Я согласна. Такие на нас кидались и многих ранили. Убила, пока вы не передумали. Мужчины часто и немотивированно меняют свои решения. Нужно думать самой…

Голос у девушки был ровный, логика — убедительной, лицо — умным и красивым, но что-то в ней Андрею не нравилось. Наверное, в силу своего номера она была не доучена до уровня, подходящего к внедрению в человеческую жизнь. Другая бы предварительно спросила: «Дядя, так стрелять или нет?» Другая. Настя?

Новиков взял у нее из рук автомат. Ствольная накладка горячая, магазин пустой, но на поясе еще шесть.

— Молодец, «старший курсант». Твоя служба будет отмечена. Все правильно сделала. Подпоручик, — крикнул он рейнджеру, который был ближе всех, — иди сюда. Окажи девушке внимание. Чаек вы там, вижу, заварили…

— Чифирь, господин генерал, — с некоторым смущением ответил офицер.

— Вот и ей налейте. И сахара побольше. А тебе, Игорь, — порицание. Сначала о подчиненных думать надо, потом о себе…

— Простите, Андрей Дмитриевич, словно затмение нашло. — Ростокин на самом деле выглядел растерянным.

— Ладно. Не на тебя одного, но все равно… — Андрей не закончил фразу, потому что и сам не знал, как.

— Так что, Константин Васильевич, теперь пойдем? — спросил он. — Твой пациент готов разговаривать с родственниками убедительно?

— С учетом уже случившегося, — внезапно сказал Скуратов, — придется. А нет — мы поможем.

Андрей посмотрел на академика с уважением. Больше всего он не выносил интеллектуалов-либералов, в дело и не в дело любящих вспоминать о гуманизме и правах личности. Как будто изначально страдающих «стокгольмским синдромом».

Сейчас Виктор держал себя правильно. Как и полагалось другу Ростокина. Только, что немного странно, с Игорем он здесь общался меньше, чем, казалось бы, следовало.

— Пойдем. Я, ты, Урх и Антон. Остальные пусть держат внешний периметр, — с мрачноватой усмешкой сказал Удолин.

— Я тоже, — упрямо сказал Скуратов.

— Попозже. Сначала — рекогносцировка. Зачем нам сразу всеми научными силами рисковать?

Шульгин кивнул, поддерживая Новикова:

— Побудем здесь, Виктор. Наше от нас не уйдет. Пока разъяснишь мне кое-что.

— Ты, Саша, давай-ка лезь в машину и резко сбрось поле. Сначала до двух, а как мы по трапу полезем — совсем, — предложил ему Андрей. — Я при пяти и даже двух «же» за свои действия не отвечаю. Давно спортом не занимался.

— Иди, иди, сделаю как надо.

Внутри «медузы» было совсем темно.

— От большой силы тяжести освещение аварийное отключилось, — переводил Удолин слова Шатт-Урха. Они вдвоем шли впереди, Антон и Новиков с поднятыми пистолетами — тремя шагами сзади. — Сейчас исправим.

Андрею здесь сразу не понравилось. Мало, что темно, так еще пахло очень неприятно, и пол под ногами мягко пружинил, как живая ткань. Будто они, вроде пророка Ионы, очутились в чреве кита. Сейчас как брызнет со всех сторон желудочным соком, и пистолеты не помогут…

Через две показавшихся очень долгими минуты свет загорелся. Вернее, не «загорелся» в нашем понимании. По стенам, постепенно повышая яркость, начали вспыхивать в беспорядке разбросанные плафоны, на вид — не то древесные гнилушки, не то громадные, в кулак, светляки. Спектр был похожий, биолюминесцентный.

При свете ощущение, будто находишься внутри живого существа, только усилилось. Да так оно и было.