На краю империи: Камчатский излом - Сергей Щепетов

– До Чукотского носу иль прям на Камчатку? – чуть насмешливо спросил Митька.

– В Апонию, дурило! – обиделся Козыревский. – До Колымы бы дойти, и то радость! В опщем, коч построили да тем летом и двинулись. Однако ж толку с того не вышло – затерло нас льдами, вертаться пришлось.

– Твоим коштом плавали? – догадался служилый.

– Моим, – кивнул монах. – Тока не стало в Якутске спокою – новая испидиция наехала. Ей, значится, казачий голова Шестаков командир. А к ему придали драгунского капитана Павлуцкого. Сии начальники и ранее не ладили, а как до Якутска добрались, и вовсе разодралися – Содом и Гоморра, прости Господи! И к ентой испидиции меня приписали – не в добрый час, ох не в добрый!

– Ты за кого встал-то – за казака иль офицера? – поинтересовался Митька.

– Чо вставать-то – куды ни кинь, всюду клин. Обоим я аки кость поперек горла. Решил тогда до Москвы бежать – правду искать!

– Ух ты-ы!

– Ух – не ух, тока не побежал я. Виденье мне было!

– Да ты чо?! – вскинулся Митька. – Матерь Божья, да?

– Не, Гавриил-архангел. Показал он мне, что в Москве той со мной станется. Высоко, грит, взлетишь – выше некуда. И прям с небес низвергнут будешь – в приказ Преображенский. Там, грит, и кончишь дни свои…

– Да ты, отец Игнатий, всю-то жисть взлетаешь да падаешь! – рассмеялся Митька. – Те привыкать не надобно! А чо указал Гавриил-то?

– Твори, грит, чо те Богом велено, а на остатнее – плюй!

– И чо велено-та?

– А к чему душа лежит, то и велено, – раздумчиво проговорил инок. – Поначалу мнилось мне, будто домы, остроги да монастыри строить надобно… Ан нет – не мой то удел! Землицы новы проведывать – от се мой крест! Тока… Кхе-кхе-кхе!..

На языке у Митьки вертелись два очень важных вопроса, но, пока собеседник кашлял, он сообразил, что задавать их не следует. На что может рассчитывать беглец на полуострове Камчатка, где русскому очень трудно спрятаться? Зачем инок сюда вернулся? Скорее всего, дело не в архангеле, а в том, что здесь у Козыревского припрятан кое-какой капиталец. Возможно, остались и «подельники», которые не выдадут, по крайней мере добровольно. И второй вопрос: есть ли за ним убийства? Об этом Митьке, в душегубстве пока неповинном, спрашивать нельзя, это в высшей степени бестактно.

– Отец Игнатий, ты б хоть костерок запалил – все веселее!

– Какой костерок, к бесу… – буркнул инок. – Вона там коч стоит – пустой, думаешь?

– Чо, охрану оставили? – сообразил служилый.

– А то! – подтвердил монах. – Растащат же до весны – будто не знаешь.

– Знаю, – кивнул Митька. – Сам бы спер чонито при случае. А про тебя, окромя Трески, никто не ведает, да?

– Тока ты теперича.

– Се внятно, – вздохнул служилый. – Вытаскивать тя отсель надобно – померзнешь тута и Богу душу отдашь.

– Надобно… – Козыревский пристально посмотрел в лицо собеседнику. Он как бы оценивал его, как бы решал для себя некий важный вопрос. – Людишек-та не видал на коче?

– Кажись, нет. И дыму не чуял… Хотя чо тут учуешь-та? – засомневался Митька. – По темну уходить надо…

– Ты с батом? – спросил монах.

– Ну.

– Пригляделся я: вода к ночи шибко умаляется – не выбраться.

– Чо ж делать-та? – слегка растерялся Митька. – Ить помрешь ты тут!

– Чо делать? – Козыревский поймал Митькин взгляд – глаза в глаза. От него, больного и слабого, исходила такая внутренняя сила, что противостоять ей было невозможно. – Чо делать, спрашиваешь? Коч проведать!

– А кто там есть?

– Да ваших большерецких двоих заказчик прислал. Оне, кажись, в поварне сидят, печкой греются. Не спалили б ненароком коч-та… – озабоченно проговорил инок.

– Сырой он… – засомневался Митька.

– Дык смолы запас имеется.

– Проведаю! – принял решение казак. – Пистоль дашь?

– Шутил я, – усмехнулся монах, – нету пистоля.

Подплывая на своем бате к кораблю, служилый думал о том, что рука его, пожалуй, не дрогнет, кого бы он там ни встретил. Ради Козыревского – не дрогнет! Однако судьба была к нему милостива. На подходе его окликнули с борта, и Митька узнал своего лучшего «друга» – Федьку Топоркова с Заречной заимки…

К шалашу Митька вернулся часа через два. Вслед ему ветер нес клочья черного вонючего дыма.

Это старый коч, безропотный труженик моря, умирал в последний раз.

А Митька уже пережил ослепительно-болезненную муку принятия решения. Он больше не думал о горящем коче и об оставленных в нем трупах. Он решал следующую задачу: как переправить в свою избу больного Козыревского, не вызывая вопросов и подозрений. Тащить его от берега до дома под видом груза нельзя – солидный казак, имеющий холопов, никогда не станет ничего таскать сам.

Проблему «легализации» больного Митька решил вполне успешно и без всякой романтики. Вместе со штурманом Энзелем в Большерецк прибыли двадцать два матроса и солдата. Местные жители еще плохо знали их в лицо, а сами они не успели обзавестись знакомствами, тем более что отношения складывались не слишком дружелюбные. В команде Энзеля находился больной подмастерье мачтового дела Ен догу ров, которого было приказано доставить в Нижнекамчатский острог. Вот этим Митька и воспользовался.

Отца Игнатия он нарядил в свою старую парку и прибыл в Большерецк при свете дня у всех на виду. Оставив его в бате, отправился искать штурмана. Энзелю заявил, что ездил на ближайшую заимку к отцову куму дяде Ване, а тот оказался тяжко болен. Митька его привез сюда в надежде переправить с караваном в Нижнекамчатск, где есть лекарь. Вот только пристроить больного некуда, так что он просит помощи у штурмана и в долгу не останется. Договорились. В итоге для местных жителей дело выглядело так, что Митька привез откуда-то больного солдата. Козыревскому оставалось только симулировать полу беспамятство. Это оказалось не просто, поскольку организм у него был могучий и, как только его стали подкармливать мочеными ягодами, монах пошел на поправку.

Буквально на другой день после приезда Митьки и Козыревского в острог река стала. Впереди был довольно длинный и скучный период бездорожья, когда санного пути еще нет, а водного – нет уже. Во всяком случае, в это время можно было не опасаться, что кто-то узнает о судьбе лодии, оставленной зимовать близ устья.

Глава 6

ГОДЫ 1728–1729, ЗИМА И ВЕСНА

Как только установился санный путь, Митька отправился в вояж по территории проживания ительменских групп кыкша-ай и лигнурин. С собой он взял двух своих холопов с упряжками – они везли товары для раздачи в долг. Времени у него было мало – в Большерецке потихоньку формировался караван на Нижнекамчатский острог, который он должен был сопровождать. Тем не менее служилый успел посетить десяток острожков на разных речках. Он всюду рассказывал про хорошего начальника капитана Беринга и зачитывал его указ. При этом он прозрачно намекал, что если местные русские командиры этот указ выполнять не будут, то бурин собираются начать войну. Чернил, бумаги и собственных глаз при плохом свете он не жалел – писал и писал бесконечные камчадальские жалобы на русских. Собственно говоря, все везде было одно и то же, менялись только имена пострадавших и названия населенных пунктов. До «родных» мест, где проживали люди кулес, он так и не добрался – боялся опоздать.

Впрочем, это была скорее отговорка – для самого себя. В острожке, где он прожил полгода и обрел «законную» жену, его считали живым покойником. Вполне вероятно, что за прошедшее время история его появления, женитьбы и неудачного «плавания» в мир мертвых стала известна не только жителям речки Песчаной, но и всем ительменам группы кулес. В этой связи рассчитывать на теплый прием там не приходилось – убить, конечно, не убьют, но… Кроме того, с ним были холопы, и Митьке не хотелось, чтоб они узнали о его превращениях и «смерти»: в конце концов, для ительмена быть живым покойником просто неприлично.

А еще Митька не желал себе признаться, что его тянет к камчадальской жене. У него большой выбор женщин, а Кымхачь не молода, не слишком красива и довольно груба, но… Но с ней можно говорить, ей не стыдно жаловаться на слабость, рядом с ней как-то спокойно. В общем, она не обругает и не прогонит, но вынуждать ее общаться с покойным мужем – это жестоко, она этого не заслужила.

Обо всем этом Митька размышлял на распутье: санный след, по которому двигался его маленький караван, вливался здесь в «столбовую» дорогу, которая, извиваясь среди кустов и холмов, вела с юга на север. Можно было свернуть налево, и, возможно, к вечеру они были бы в верховьях Песчаной: несколько дней ничего не решают, поскольку Энзель вряд ли тронется из Большерецка без опытного проводника. А можно было прислушаться к голосу разума и отправляться в обратный путь – направо, в острог.

Табак выгорел, служилый вытряхнул пепел на снег и крикнул спутникам:

– Кончай отдыхать – на Большерецк идем!