Вальсирующие, или Похождения чудаков - Бертран Блие

Та никак не реагировала. Я только почувствовал, как ее холодная ладонь сжала мои пальцы.

Сзади кто-то похлопал меня по плечу. Оборачиваюсь. Это надушенный, с бабочкой хлыщ. Он предлагает американский кастет. Отклоняю. Очень вежливо.

Кудрявый тип напротив сделал другой предназначенный Мари-Анж жест. Поставил пивную бутылку между бедрами. Как бы предлагает ей попробовать. Это вызывает бурное одобрение его поклонников.

Оркестр продолжает греметь.

Мы же изображаем глухонемых.

Я слегка приветствую противника рукой, протянув вперед мизинец, чтобы он имел понятие о размере проникновения. Позади меня слышен гогот.

Тогда шутник высоко поднимает руки и ладонью деликатно намекает на то, что мне лучше не возникать.

Приходится, однако, встать с места. Мари-Анж удерживает меня. Отталкиваю ее. Вижу бледного Пьеро, натянутого, как тетива лука. Он держит руку в кармане. Я забыл, у кого наша пушка… У меня. Значит, у него бритва.

Красные сапоги грязным жестом подзывают меня.

Подхожу. Сейчас я его размажу, как кашу, превращу в месиво эту белую негритянскую рожу.

Останавливаюсь в двух шагах от него. Вне досягаемости его красных сапог.

Тот томно мне улыбается. Жестом показывает на свою ширинку. Затем демонстрирует жвачку в зубах. И поигрывает ею.

Но это длится недолго… Бог мой! Кто бросил бутылку? Кровь заливает ему лицо и руки, он больше ничего не видит, у него удивленный вид, у этого шутника.

Оборачиваюсь. Начинается давка. Одни подходят с угрожающим видом, вытаскивая из-под блейзеров кастеты. Другие вскакивают с мест. Начинается драка. Девки визжат, разбегаются во все стороны. Одна из них с разбитой щекой падает к моим ногам. Подбираю ее и втаскиваю на паркет площадки. Где Пьеро? На помощь приходит Мари. Где тут туалеты? Где туалеты в этом дерьмовом зале для праздников? Девица в обмороке. Кладем ее на пол под умывальником. Это какой-то заморыш, невзрачная девка из банды, чулки разодраны. Срываю сомнительной свежести полотенце, смачиваю водой. «Нет, – орет Мари-Анж, – слишком грязно!» – и вытаскивает из сумочки коробочку с ватными тампонами. Одним из них осторожно протирает лицо девушки, которая потихоньку приходит в себя. Узнав нас, плаксивым тоном говорит: «Мерзавцы, сволочи, шлюха» – и плюет в Мари-Анж кровью. В ту же минуту я слышу полицейскую сирену.

– Фараоны! – орет Пьеро, врываясь в туалет. – Бежим!

– И думать не смей! – отвечаю ему. – Слишком I поздно! Завяжи галстук и причешись.

Они врываются с пистолетами в руках. «Всем стоять на месте! Руки вверх!»

Мы же спокойно выходим из отхожего места, безукоризненно одетые, лишь с некоторым волнением на лицах. Оркестр играет по-прежнему. «Нельзя ли этим обезьянам заткнуться!» – орет усатый, молодой, в синем костюме инспектор. Его властный тон производит впечатление. По знаку хозяина музыканты послушно смолкают. Полицейские забирают всю шушеру. Того, что в красных сапогах, тоже. Окровавленную пигалицу вытаскивают из сортира, и я пинком в зад провожаю ее в полицейский автобус. Она все еще держит около щеки вату Мари-Анж. Тот, что в бабочке, подходит к инспектору, раскрывает бумажник из крокодиловой кожи. «Ладно, ладно, – понимающе отвечает тот. – Вас вызовут как свидетелей». Небрежно проверяет наши документы. Нас с Пьеро он не знает. Представляемся. Ведем себя как приличные люди. Они спешат. Уходят. И мы оказываемся среди своих. Оркестр играет слоу-фокс. Такая музыка излечивает раны. В комиссариате ее не услышат. Я отпускаю ручку револьвера и вынимаю из кармана руку.

Мари-Анж томно прижимается ко мне. Нас окружают все более многочисленные пары, местные парни и девушки, которые успокоились и думают только об одном – потереться друг о друга, прижавшись губами, чтобы наверстать упущенное, словно их только что освободили из-под стражи. Фараоны приехали вовремя. У меня еще руки дрожат. Мари улыбается: «Успокойся, все в порядке». Настоящий ангел. Она так и льнет ко мне, чтобы и себе вернуть уверенность. Вот как защищает женщина. Забирается ко мне рукой под пиджак, кладет ее на сердце: «Не дай бог заполучить инфаркт». Таким мягким способом можно вылечить и лошадь. Я чувствую, как кровь начинает нормально пульсировать. «Я боюсь, – говорю, – боюсь оказаться в тюрьме». Горизонт не виден, только ее волосы, шея, плечи. Нет, я чувствую теперь, как мое тепло смешивается с теплом Мари-Анж. Мы становимся большой сиамской семьей, связанной ртами, пожирающими друг друга. Кажется, сегодня суббота… «Это Пьеро бросил бутылку?» – «Нет, – отвечает, – кто-то сзади». Я знал, что он так не поступил бы. Замечаю его за целым лесом голов. Сидя на пустой скамейке, он мрачно вертит в руке бутылку лимонада. «Потанцуешь с ним?» – «Сейчас. Кстати, он красивее тебя». И прижимается еще пуще. «Но ты сильнее! И куда интереснее». Вот мудила, ну какая же нежная мудила! Она так славно прижимается. Даже лучше, что у нее нет высокой груди, можно прижаться еще крепче, еще слаще. Между нами и палец не пройдет. Только начинает мешать мой вздувшийся хобот, да неудобно от пуговок ее платья. Оркестр играет очень красивый, со множеством вариаций слоу. Как раз для неумелой пары – Мари-Анж и Жан-Клода. Что мы тут делаем? Качаемся в плотной толпе танцующих. Посреди сладострастной человеческой магмы. При этом оказываемся в самом ее центре. Танцуем задница к заднице. Одна рука в руке, другая – за спиной. Передо мной крепкая лиана. Сзади – костистая ветчина… Со всех сторон чувствуется трение… У бара человек в бабочке угощает гостей. А Мари-Анж притворно ощупывает меня своей лобковой костью.

– Мог бы, – говорит, – хоть для виду спустить от удовольствия.

– Прости, – отвечаю. – Тут такое случилось!.. Наступит день, когда мы тебе все объясним.

– Женщина?

Она протягивает свое лицо, свои подведенные веки, свой пахнущий плодами рот. «Да, женщина». Я взасос целую свою сиамку-сестренку. Ее сочувствие придает силы… Слюна ее отдает клубникой, вишней да еще смородиной и малиной… Незнакомка приехала на кладбище… Тонюсенькая шлюха… И узнала про наше горе… В это время года не купить цветов, все закрыто… И подумала, что фрукты… Спасибо, мадемуазель, я очень тронут… От ваших губ мне хорошо… Разрешите представить брата… Младший, увы, задержался в развитии не по своей вине. Он был ее любимцем. Закрыв глаза, опустив веки, она выражает сочувствие, а горячая влага между зубами, которые кусают, делают ее еще ближе, полной сочувствия. Наша дальняя родственница. Язык ее обучает своему синтаксису, у нее несомненный талант на местные диалекты. Звучит похоронный слоу… Процессия продвигается под лампочками… В самом центре бесполезного города, в потемках дворца, под украшениями заброшенной комнаты красные и черные плотоядные цветы растут прямо на залитой кровью постели, устремив свои стволы к фарам тяжеловозов на потолке. Разодранная русская кожанка, запах земли, букет уже увядших хризантем. Сквозняк. Все, к удивлению слуг, так и разлетается… Теперь моя очередь смотреть, как она танцует с братом. Сочувствуя, она виснет на нем, прижимаясь губами к его губам, а кровавые слезы остаются между ногами на благословенной вате. Человек в бабочке и его насмешливые друзья не спускают с нее глаз… Я вижу, как они у бара подталкивают друг друга и ржут с бокалами в руках… Пойду-ка к этим любителям посмеяться, разве такое можно спустить…

– Так что, мужики? Решили выпить?

Они протягивают бокал.

– Хотите освежиться?

– Нет, спасибо, я не хочу пить.

– Не то что ваша подружка… Ее просто так не напоить.

– Сколько сил понадобилось твоей матери, чтобы зачать такого ублюдка?

В моей руке уже поблескивал тяжелый, черный ствол револьвера, верной игрушки, которую я направляю им в пузо.

Но бьет их Пьеро, тихо, как мне нравится, подкравшись сзади. Каждый получает по уху, он бьет их, как насекомых. Парню в бабочке становится дурно. На некоторое время теперь оглохнет и не сможет петь с мамой.

Отбираем у них кошельки, кастеты, американские кистени. Побледнев снова, хозяин смотрит, как мы отступаем к двери. Нет, держать в наши дни народный дансинг отнюдь не синекура!

Выходим на свежий воздух. Быстрее в машину. Выпускаю всю обойму по кассе, чтобы отбить охоту выползти на улицу и записать номер машины. Пальба стоит замечательная!

Поспешно, погасив огни, отъезжаем. К счастью для нас – туман. Это особенность департамента Жюра. До Безансона 32 километра.

Сбор урожая дает девять дубинок, пять кастетов, меньше 50 тысяч франков и три удостоверения личности какой-то таинственной партии. Пустые бумажники выбрасываем в окно.

Дыра, в которой мы оказались, называется Бом-ле-Дам. Один отель – «Вокзальный». Он словно выплыл из тумана… В тишине сопливой ночи слышен приближающийся мотор. Двухтактный. Машина – лучше назвать, огни повозки или, еще точнее, размытые фары – останавливается на влажной мостовой перед отелем. Открывается дверца. Кто-то вылезает. Дверца захлопывается. По ступенькам отеля поднимается одетая в светлое фигура. Тонкие лодыжки, белокурые волосы – это женщина. В застегнутом плаще с поднятым воротником. Молодая и красивая. Быть может, даже девушка, кто знает, хотя в наше время встречаются одни шлюхи.