Дело о пропавшем боге - Юлия Латынина

Перевозчик удивился.

– Дома у него нет, – загнул он палец, – храма у него нет, поля нет, чиновника тоже нет – какой же он человек. Человек работает, а эти только грабят. Намедни в Зеленую заводь явились, девок перепортили, амбары дочиста обобрали. А ведь они это зерно не съедят, а просто по воде пустят. Не сеяли, а обобрали – разве это люди?

– Но ведь чиновники, – быстро спросил Нан, – тоже отбирают то, чего не растили?

Лодочник поглядел на него лукаво.

– Начальство – совсем другое дело, у нем право.

– Право – отбирать?

– Я вот отбираю молоко у коровы. А ведь это ее молоко. Я отбираю яйца у кур, а ведь это их яйца. Разве я не император в своем дворе? Какое право имеет теленок жаловаться, что я его прирезал – разве я его не за этим растил?

Сзади заухали одобрительно и удивленно.

«Вот и Айцар, – подумал Нан, – тоже растил себе из племянника домашнюю козу».

Лодочник подумал и осторожно спросил:

– Так как – пойдут все-таки войска на горцев или нет?

– Несколько разбойников бежало из управы, и я их ловлю, – ответил Нан.

Лодочник кивнул, а потом удивился:

– Так откуда ж вы знаете, высокий господин, что они проедут здесь?

Нан сказал, пристально глядя на крестьянина:

– Я не то что где они проедут знаю: я и за тобой на двадцать локтей вглубь смотрю. О благе государства рассуждать умеешь, а пузанка десять бочек засолил? Небось обидишься, если я у тебя рыбу в казну отберу – а ведь ты ее ни растил, ни сеял!

Корова плеснула в темноте хвостом и протяжно замычала.

Лодочник затих и в ужасе забился в угол.

Долгожданные путники пожаловали через десять минут. Двое людей наместника сразу поспешили вниз, к лодке. Кирен, возбужденный ночной скачкой, спрыгнул с коня и забарабанил в гулкую дверь. Его отменный пегий конь переминался рядом, пофыркивал, топтал грязь во дворе. Кирен нервно и весело дергал узду.

– Разрешение на ночную переправу, – заспанно буркнул Нан, выходя из домика в непромокаемом плаще и косынке поверх платья.

Юноша помахал листком перед его носом. Гелиодор, камень-оберег, камень воинской удачи, мигнул на его пальце и заблестел ярче грубых аметистов горского кинжала. Нан проворно ухватил бумагу.

– Кем подписано? – спросил он, щурясь.

– Господином наместником, поворачивайся живей!

Нан сунул бумагу в рукав.

– Как инспектор по особо важным делам, я отменяю разрешение наместника, – сказал он.

Глаза юноши затравленно блеснули, и тонкая рука столичного школьника метнулась к рукоятке горского кинжала. Но Кирен никого в своей жизни не убивал, кроме связанных павлинов перед алтарем Иттинь. Нан страшно ударил его по руке с кинжалом, и услышал, как тонкие пальцы юноши захрустели, как трубочки тростника, если наступить на них ногой. Мальчишка вскрикнул от боли и полетел в прибрежную тину. Прошлогодние камыши пошли с треском ломаться, из них бойко выпрыгивали стражники. Мокрые сети заблистали в их руках при луне, как серебряные невода, которыми ловят души грешников карлики огненных управ. Но мальчишка не сопротивлялся больше, и его безо всякой сети волокли на берег, как большого неувертливого сома. Губы Кирена дрожали, глаза глядели на инспектора с суеверным ужа сом, и лицо его, помертвев, стало совсем как лицо отца.

Когда Кирена уже довели до мостков, один из стражников в латаных штанах дернул шестом с крючком, и нарядный барчонок полетел в воду.

– Но-но! – заорал стражник, – не балуй, Ишь, идет, как пьяная скотина!

Мальчик молча встал, подобрал левой рукой сломанные хрящики правой, и заплакал, не от боли, а от обиды. Он не понимал, как все произошло. Он всю жизнь мечтал служить империи. Он сидел над военными книгами, он чуждался товарищей, он часами прыгал на левой ноге, пытаясь исправить врожденную хромоту, он только об этом и просил черных и белых богов… Он не хотел становиться предателем! Но неделю назад отец вызвал его к себе и, рассказав, как обстоят дела, добавил: «Можешь предать меня – но сын предателя никогда не сделает карьеры…»

А теперь даже инспектор из столицы считает его изменником…

Нан повернулся и стал взбираться наверх. Жирный лесс-белоглазка мягко рушился под ногами.

– Колдун, – закричал сзади Кирен.

Люди Канасии сыпались через игрушечные стены резиденции наместника; лошади их истоптали клумбы, и сапоги развели грязь на паркетных полах.

Нан не верил своим глазам: никто и не пытался сопротивляться. Охрана и слуги разбегались, чтоб не попасться правосудию под горячую руку. Нан шел мраморными анфиладами, факелы плясали на золотых плетенках карнизов, стражники несчетно умножались в зеркалах, и запах их потных тел мешался с запахом ночных цветов и благовоний.

Люди Канасии, рассыпавшись по комнатам, вязали дворцовую утварь в узлы из бесценных варнарайских шелков. Люди Нана сначала стеснялись, но потом бросились наверстывать упущенное. Инспектор не препятствовал разорению: то, что не ухватят сегодня охранники, завтра растащит народ. Нан не собирался нарушать обычаев и охранять хрупкую красоту дворца от народного гнева: да разбуженный Кархтаром Нижний Город и не потерпит такого нарушения своих прав… Завтра, завтра дорвется народ до золотого века в саду опального чиновника, оборвет золотую листву с капителей, зажарит ручных барасинг в наивной надежде, что мясо их слаще телятины, а, главное, приносит удачу, чин и богатство.

А наместник, без свиты и без охраны, сидел в женских покоях. Давешний мальчик, примостившись на резной скамеечке у его ног, читал монотонные стихи Айринны.

Наместник завороженно слушал, – не стихи, а тихий шорох начинающегося погрома, и на звук раздвигаемой занавеси даже не повернул головы.

– Я вас ждал много раньше, господин инспектор.

Нан, не спрашиваясь, уселся в кресло напротив.

– Кто вам сказал об аресте Ишмика и посланных вами людей?

– Добрые люди видели вашу лодку на канале и доложили мне.

– Добрые люди на канале или добрые люди в моей управе?

– Зачем мне вам рассказывать о добрых людях, господин инспектор? Я лучше расскажу вам об Ишмике: ведь он у меня не благотворительными делами заведовал…

Наместник щелкнул пальцами. Мальчик зашевелился в углу комнаты, подошел к низенькому, выточенному из яшмы винному столику и поднес Вашхогу глубокую, горбоносую чашку с вином. Другую чашку мальчик с поклоном предложил Нану. Нан помотал головой. «Вот кофе бы я сейчас выпил», – неожиданно всплыл во рту утренний вкус.

Наместник пил маленькими глотками, слегка причмокивая, явно наслаждаясь наступившей тишиной.

– Не правда ли, забавно, – наконец сказал он, опростав чашку. – Первый раз решил позаботиться о благе народном, но, видно, этого чиновникам не суждено.