Колыма ты моя, Колыма - Михаил Серегин

Любая тяжелая гусеничная техника оставляет в тайге глубокие следы, которые зарастают лишь через несколько лет. Опытные охотники всегда могут определить по следу, когда и какая техника прошла по грунту. Коля Колыма по-настоящему опытным охотником, конечно, не был, но для того, чтобы отследить отпечатки гусениц проехавшего по просеке меньше суток назад вездехода, это и не нужно. След был ясным и четким, блатному даже не приходилось вылезать из трелевочной машины, чтобы видеть его.

Колыма ехал по тайге уже часов десять. Рано утром, как только рассвело, он покинул зимовье и отправился в погоню за вездеходом, в котором уехали Балякин и Череп. За ночь он успел все продумать. Если он сумеет догнать этих сук, то замочит их, а Дашу вернет отцу. Рана Лопатникова явно не смертельна, выживет, особенно после того, как он его перевязал. Этим он расплатится с девушкой за то, что она спасла ему жизнь. А золото и платину, о которых говорил Лопатников, он возьмет себе. В качестве компенсации за то, что Лопатников с ним хотел сделать. Колыма поморщился. Вообще-то брать за такие оскорбления деньги он не привык, обычно те, кто осмеливался поднять на него руку, платили кровью. Но Даша была ему симпатична и убивать ее отца он не хотел. К тому же мочить раненого – западло, а ждать, пока он выздоровеет – глупо.

Колыма в очередной раз бросил взгляд вперед, на след. Он был по-прежнему четким, ясным и вел на север. «В Магадан направились, – подумал Колыма. – Хотя, может, специально следы запутывают? Сделают крюк по тайге и махнут в Хабаровск? Нет, вряд ли. Слишком сложно, да и крюк большой получается. К тому же после поворота им пришлось бы мимо прииска ехать, а это опасно».

Если бы Даша не была одета в яркое красное платье, Колыма, скорее всего, проехал бы мимо кучи валежника, не заметив, что под ней что-то есть. Но красное пятно сразу бросилось ему в глаза – таких цветов в тайге не бывает, это всегда признак человека. Колыма остановил машину, выпрыгнул из нее и подошел к куче сухих веток. Он уже догадывался, что обнаружит под ними, но очень не хотелось в это верить. Однако после того, как он отбросил несколько верхних валежин, места для сомнений не осталось. На Колыму смотрело бледное, бескровное лицо Даши – глаза ее были открыты, в них застыло удивление – словно девушка так до конца и не могла поверить, что все это случилось с ней. А в самой середина лба чернело запекшейся кровью входное отверстие.

Колыма скрипнул зубами и еще раз поклялся самому себе, что найдет сделавших это сук и заставит ответить за все. А когда он до конца разбросал ветки и увидел разорванное платье и синяки на теле девушки, то он решил, как именно погибнут сделавшие это. Для насильников в Колымском краю всегда был свой, особый вид казни.

Колыма помотал головой, отгоняя ненужные сейчас мысли. О том, как убить сук, он подумает тогда, когда они будут у него в руках. А сейчас нужно позаботиться о похоронах. Нужно отвезти тело девушки к зимовью. Колыма наклонился, бережно поднял тело на руки и перенес в трелевочную машину. Потом вернулся на просеку и посмотрел на север, туда, куда уходили следы вездехода. Он думал о том, что если сейчас вернется к зимовью, то отстанет от Черепа и Балякина безнадежно. Но, с другой стороны, стоит ли теперь идти по их следу? Куда направились эти отморозки, яснее ясного – в Магадан. Значит, и ему стоит любым способом добраться до Магадана, а там уж воспользоваться своими нехилыми возможностями и связями.

«Если надо будет, Батю подпрягу, – подумал Колыма. – Смотрящий всегда беспредельщиков не любил, а уж таких и подавно. Поможет, если что. А может, и сам справлюсь, не впервой. А если они все-таки окажутся хитрыми и свалят в Хабаровск... Что ж, если в Магадане этих сук не найду, доберусь и дотуда – Хабаровск не Вашингтон, поближе будет. Все равно им не уйти, пусть хоть под землю закопаются. А Дашу надо похоронить нормально, пока со смерти немного времени прошло».

Окончательно приняв решение, блатной развернулся и пошел к трелевочной машине. На его бесстрастном лице не было никаких следов эмоций. Но если бы сейчас Череп увидел своего бывшего кореша, то, пожалуй, решил бы, что лучше сразу застрелиться.

40

Лопатников не находил себе места. Он практически забыл про рану, которая в нормальном состоянии намертво приковала бы его к постели как минимум на неделю. Сказывался постоянный выброс в кровь адреналина – бывший начальник зоны не знал, что сейчас происходит с его дочерью, не знал, где она, не знал даже, жива ли она еще. И не было никакой, совершенно никакой возможности не то что помочь, но даже узнать, что с ней. Это бессилие мучило его в десятки раз сильнее, чем рана. Когда ранним утром Коля Колыма уезжал в погоню за похитителями, Лопатников хотел поехать с ним. Но все же остатков здравомыслия хватило, чтобы понять – никакой помощи от него не будет, будет только обуза. Но сейчас Лопатников уже жалел о том, что не поехал. Он не желал думать о том, что поездка могла попросту убить его, о том, что уже через полчаса езды по тайге у него опять пошла бы только что остановленная кровь, о том, что сейчас он уже был бы без сознания – думалось только о том, что, может быть, он уже увидел бы дочь.

В тайге стемнело. С момента отъезда блатного прошло семнадцать часов и восемь минут – Лопатников знал это совершенно точно, он смотрел на часы чуть ли не каждую минуту. Но почему же его все нет?! Разум говорил Лопатникову, что погоня может затянуться, что у похитителей Даши фора часов в десять, только на то, чтобы их догнать, может больше суток уйти, но эмоции не желали прислушиваться к этим рассудочным доводам. В какой-то момент Лопатникову подумалось, что, может быть, этот «синий» и не стал гнаться за Балякиным и Черепом, а просто спокойно поехал в Охотск, в Магадан или еще куда-нибудь. В общем, своей дорогой. Что ему Даша? Она ему никто, зачем он будет ради нее рисковать? Когда Лопатников подумал об этом, ему захотелось взвыть – дико и отчаянно, как воют волки. Он сдержался с большим трудом.

– Нет-нет, – вслух сказал он самому себе. – Не может такого быть. Если бы он не собирался ее спасти, то зачем ему было меня в живых оставлять? Нет, он хочет получить от меня деньги, я же ему обещал... И там, в вездеходе, золото, платина... Конечно, он сейчас гонится за ними. Он гонится за ними и обязательно догонит. И спасет Дашу... – Лопатников сам почувствовал, как жалко и истерично звучит его голос, и замолчал.

«Зачем я ее здесь держал? – подумал он через несколько секунд. – Сколько раз люди говорили, что добром это не кончится. Эх я, дурак! Пусть только она окажется жива – я увезу ее отсюда, брошу к лешачьей матери этот хренов прииск вместе с золотом и платиной, поживем с ней немного как люди, спокойно... Пусть только жива окажется!»

Лопатников снова посмотрел на часы. С того момента, как он последний раз смотрел на них, прошло три минуты, а с отъезда блатного семнадцать часов и одиннадцать минут.

В следующий миг Лопатников увидел вдалеке два огонька. Не веря своим глазам, он присмотрелся – точно! Два огонька приближаются! Это фары! Это возвращается «синий»!

Лопатников вскочил со стула, чуть не упал от сильной боли и головокружения, но, не обращая на них внимания, пошел к двери. На третьем шаге ноги у него подкосились, и он упал, но тут же встал, придерживаясь обеими руками за стенку, и снова двинулся к двери.

– Даша... Дашенька... – бормотал Лопатников. – Хоть бы живая... Хоть бы живая... Дашенька...

Фары приближались. Уже был виден силуэт трелевочной машины, но свет фар слепил глаза, и Лопатников, застывший на пороге зимовья, никак не мог разобрать, сколько человек сидит в кабине, один или двое. Машина подъехала к домику, и фары погасли. Лопатников почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось. В кабине был только один силуэт. И явно не женский. Ноги у Лопатникова подкосились, и он медленно сполз по косяку вниз. По щекам его катились крупные слезы, но он даже не ощущал этого.

Дверца «Камацу» открылась, и наружу выпрыгнул Коля Колыма. Он развернулся и осторожно вытащил из кабины тело Даши. Ее красное платье в темноте казалось черным. Колыма с телом девушки на руках подошел к Лопатникову и без сочувствия посмотрел на него сверху вниз. Это был не первый попавшийся блатному в жизни человек, которого погубила жадность.

– Они ее убили, – сказал Колыма. – Если можешь, пойдем, я ее сейчас хоронить буду.

– Они ее убили?! – неожиданно крикнул Лопатников. Его безграничное отчаяние мгновенно сменилось бешеным гневом, который было необходимо выплеснуть. – Нет, это ты ее убил! Если бы она тебя не встретила, то была бы жива! Сука!

– Нет, ее убил ты, – размеренно и внешне совершенно спокойно ответил Колыма, не обратив внимания на оскорбление, за которое правильный блатной должен убивать на месте. – Ее убил ты, – повторил он еще раз. – Своей жадностью, своей ложью, своим расчетом. Прииск был тебе дороже дочери. Ну что – прииск у тебя остался. Владей.