Любовные чары - Гай Орловский

— Ну-ну, почему?

— Потому что, — ответил я победно, — практически каждый, прочтя Коран, принимает ислам!.. Потому на Западе так важно вообще не допустить своих жителей взять в руки эту священную книгу!..

Еще один из боевиков у двери, лохматый и жутковатый, прорычал:

— Все верно, я бывал в городах франков. Коран можно встретить только в мечети или у мусульманина в доме. Но не в книжном магазине.

Тот, что со смартфоном в руках, с огромной обидой в голосе сказал, не отрывая взгляда от экрана:

— Я привез три экземпляра из Кувейта, хотел родне подарить, так два у меня конфисковали на таможне! Сказали, контрабанда. Еще и штраф пришлось уплатить!

Все возмущенно зашумели, только один сказал робко:

— А подать жалобу, чтоб вернули? Обратиться к начальству?

Я возразил, щедро плеская в огонь бензинчику:

— Не успеете. Отобранные тут же жгут на заднем дворе, чтобы никто не успел раскрыть священную книгу и прочесть хоть одну суру.

Боевик с растянутым до предела планшетом вскрикнул, не отрывая взгляда восторженно вытаращенных глаз от экрана:

— Точно!.. Франк говорит правду!..

Все затихли, Усман спросил быстро:

— Что именно?

Тот почти прокричал:

— Черчилль хотел принять ислам! Но ему не позволили, сволочи… И все его священные книги, собранные в наших землях, сожгли!

Железо нужно ковать, пока горячо, я продолжал с еще большим жаром:

— Масса ученых, экономистов и политиков переходят на Западе в ислам! Не говоря уже о тысячах и тысячах известнейших спортсменов, что есть лицо и цвет любой нации, а также певцов, актеров, таких как Мухаммед Али, Майкл Джексон, Уилл Смит и Мэл Гибсон, Жан Рено… да что называть имена, только в США миллионы негров приняли ислам, а остальные переходят в него сейчас!

Они слушают жадно.

— Как журналист могу сказать со всей ответственностью, так как благодаря своей профессии знаю настроение правительства и властных кругов, что большинство сильных западного мира готовы принять ислам…

Усман протянул недоверчиво:

— Что-о?

— Но не радикальные формы, — поспешил я уточнить. — Классический ислам, поданный в Коране благодаря Пророку, мир ему. Только темный народ еще держится за свою старую веру, но все верха, как более грамотные и прагматичные, прекрасно понимают, что новое всегда исправляет ошибки старого и поднимает человечество на новую ступень. Ислам как последняя мировая религия выше устаревшего христианства уже потому, что вобрала все лучшее из христианства и отринула отжившее. Потому ислам силен, за ним правда, истина, справедливость!

Боевик с планшетом сказал:

— И даже наука. Пророк сказал, что чернила мудреца для Аллаха так же ценны, как кровь мученика…

Не спрашивая разрешение Усмана, он придвинул мне кресло, явно они из одного племени, потому отношения более близкие, чем просто у командира и подчиненных.

Я сел, откинулся в кресле на спинку, улыбнулся дружелюбно и доверительно.

— Контакты и прощупывание заинтересованности начинаются на самых нижних ступеньках. Это чтоб ничем себя не связывать и не подставляться.

Усман кивнул.

— Понимаю.

— Таким образом, — сказал я, — говорю как бы от себя и неназванной группы лиц, которым я привезу отчет. На самом деле и в верхах желают знать, что я выяснил, что мне ответили и на чем можем сторговаться… Это их термин, уж простите, гнилой Запад и есть гнилой, они все торгаши, у них все на торговле.

— Это верно.

— Так вот, — сказал я с воодушевлением, — интеллектуалы Запада, практически вся банковская и политическая элита готовы принять ислам… повторяю, в его светском варианте.

Он нахмурился.

— Но светский ислам… беззубый. За свои идеалы нужно бороться.

— Думаю, — сказал я вкрадчиво, — Иран или Турция, где светский вариант ислама, еще как смогут побороться за ислам, если кто посмеет его обидеть! Вспомните, как Иран ответил на оскорбление в адрес пророка со стороны члена правительства Дании. Полстолицы превратили в руины.

— Это оборонительная тактика, — возразил он.

— Нельзя сразу схватить в одну руку два арбуза, — сказал я. — Сейчас в Европе исламу сопротивляются даже те, кто готов его принять. Я знаю настроение военнослужащих, я же аналитик, это моя работа. Как раз военным ислам особенно близок… Везде слышны разговоры, что, если бы не этот натиск, они уже были бы мусульманами. А так, когда нападает враг, то нужно защищаться, кто бы ни напал…

Он проговорил нерешительно:

— Я доложу о вашей миссии… прощупывания… или поиска, как вы говорите, неофициальных контактов…

— Но докладывайте умным, — предостерег я. — Твердолобым фанатикам бесполезно. Потому старайтесь взять в свои руки как можно больше, потому что вы человек с широкими взглядами, это видно. Учеба в университете или ваши природные дарования виной, но вы лучше сумеете рулить, чем большинство ваших командиров, что стоят над вами!

Он нахмурился, я поспешно добавил:

— Лучше вас разбираются разве что те, что на самом верху наступающего ислама. Потому что мудро соразмеряют военную мощь и притягательную силу учения Пророка!.. Те люди — гении. Равняйтесь на них.

Его лицо чуть разгладилось.

— Да, Пророк, да благославенно Имя Его, дал им мудрость.

— Запад помешан на милосердии, — сказал я пренебрежительно. — Это чудовищный перекос, когда жизни отдельных людей ценятся выше, чем интересы государства или даже продвижение идей. Этим нужно пользоваться…

Он улыбнулся.

— Мы пользуемся. Среди франков шахидизм немыслим, настолько они все дрожат за свои жалкие и ничтожные жизнишки. А у нас любой готов отдать все за победу ислама! Кто может усомниться, за кем правда?

Я понизил голос:

— Я рад, что мы понимаем друг друга. Победа ислама неизбежна, однако можно к ней идти долго и кроваво, а можно дорогу сократить, сохраняя жизни благородных воинов ислама и сохраняя в целости города Европы, которые скоро осенит зеленое знамя Пророка, да будет мир ему.

Он кивнул.

— Это несомненно.

— Со стороны франков, — сказал я, — уже первый шаг сделан. Это я. Здесь и сейчас. Разговариваю с майором исламской армии. Нужен ответный шаг, чтобы диалог не прервался.

Он насторожился.

— У нас говорят, послушай франка — услышишь ложь. Что ты хочешь?

Я сказал как можно небрежнее:

— В главном здании содержат захваченных заложников. Нужно выбрать кого-то поникчемнее, здесь главное — не занимаемый пост, а жест милосердия.

Он кивнул.

— Да, понимаю. Это разумно.