Избранное - Лукиан

Петух. Не из приятных, Микилл, особенно если жребий свел тебя с этим старым пустомелей.

12. Микилл. А теперь слушай, я расскажу тебе про сон. Мне грезилось, будто Евкрат бездетен и, не знаю отчего, умирает. И вот, призвав меня, он составил завещание, по которому наследником всего его имущества являлся я. Вскоре он умер, я же, вступив во владение, стал черпать золото и серебро большими ковшами, но сокровища не иссякали, а, напротив, притекали все снова и снова. И все остальное — платья, столы, кубки, прислуга, — все, разумеется, стало моим. Затем я начал выезжать на белой упряжке, развалясь, привлекая на себя все взоры и вызывая зависть встречных. Много народу бежало или скакало верхом впереди меня, а еще больше следовало позади. Я же, облачившись в платье Евкрата, нанизав на пальцы штук шестнадцать тяжелых перстней, отдавал приказы изготовить на славу блестящее угощение для приема гостей. Друзья, как это бывает во сне, оказались тут как тут; тотчас подали ужин, и начиналась уже дружная попойка. Так обстояло дело. Я пил из золотой чаши за здоровье каждого из присутствующих, и уже начали подносить к столу пирожное, как вдруг ты закричал не вовремя и смешал наше пиршество, опрокинул столы, а все мои богатства рассыпал и пустил по ветру… Ну что ты скажешь? Разве я не вправе был рассердиться на тебя? Ах, пусть бы еще три ночи кряду снился мне этот сон!

13. Петух. Неужто ты так любишь золото и богатство, Микилл, что восхищаешься только ими и счастье видишь в том, чтобы иметь много денег?

Микилл. Не только я так думаю, Пифагор; ведь и ты сам, когда был Евфорбом, выходя на битву с ахейцами, перевязал свои кудри золотом и серебром — даже на войне, где больше пристало облачаться в железо, чем в золото. Однако ты и тогда находил нужным сражаться с золотою повязкой на волосах. И мне кажется, Гомер потому и сравнил твои кудри с харитами, что

златом и серебром были они перехвачены…236

И конечно, волосы казались гораздо красивее и приятнее, когда были перевиты золотом и соединяли с его блеском свой собственный. Впрочем, златокудрый, тебе — сыну Панфа, еще пристало ценить золото. Но сам отец людей и богов, сын Крона и Реи, влюбившись в ту деву из Арголиды и не находя, во что ему превратиться, чтобы прельстить и подкупить стражу Акрисия, — сделался золотом237 и, пролившись сквозь кровлю, соединился с возлюбленной (ты, конечно, слыхал об этом). К чему же еще перечислять тебе, сколько пользы приносит золото, как оно делает красивыми, и умными, и сильными тех, у кого оно есть, как доставляет им честь и славу, как за короткое время превращает незаметных и неизвестных в славных и воспеваемых.

14. Ты ведь знаешь Симона, моего соседа и товарища по ремеслу? Еще недавно он ужинал у меня, когда я во время праздника кроний варил протертые овощи, подбросив два куска колбасы?

Петух. Как не знать этого курносого коротышку: он стащил тогда после ужина и унес под мышкой глиняную чашку — единственную, что была у нас. Я сам это видел, Микилл.

Микилл. Значит, это он ее украл; а потом клялся всеми богами, что не виновен. Что же ты не крикнул мне тогда, петух, если видел, как нас обкрадывают?

Петух. Я кричал кукареку — все, что я мог тогда сделать. Но что же случилось с Симоном? Ты как будто хотел о нем рассказать.

Микилл. Был у него двоюродный брат, чрезвычайно богатый, — по имени Дримил. При жизни он ни обола не дал Симону. Как же! Дримил и сам-то боялся тронуть свои сокровища. Но так как он недавно умер, то все по закону принадлежит Симону, и теперь этот оборванец, вылизывавший чужие блюда, весело разгуливает, облеченный в багрец и пурпур, имеет рабов, выезд, золотые кубки, столы на ножках слоновой кости; все ему низко кланяются, а на нас он и не глядит больше. Недавно, увидев, что он идет мне навстречу, я сказал: «Здравствуй, Симон», — а он с досадой ответил: «Прикажите этому нищему не преуменьшать моего имени: меня зовут не Симоном, а Симонидом».238 А главное, женщины уже влюбляются в него, а он ломается перед ними и глядит свысока: одних допускает до себя и оказывает им милости, другие же, отвергнутые им, грозят повеситься с отчаяния. Вот видишь, источником скольких благ является золото, раз оно даже уродов превращает в красавцев и делает их достойными любви, словно воспетый в поэмах пояс Афродиты.239 Ты слыхал у поэтов:

О золото, желанный гость,240

или еще:

Одно лишь злато над людьми имеет власть.

Но что ж ты усмехнулся, петух, над моим словом?

15. Петух. Ты, Микилл, по своему невежеству, заблуждаешься насчет богатых так же, как большинство людей. Будь уверен, они живут гораздо более жалкою жизнью, чем ты. Говорю тебе это потому, что я часто бывал и бедняком и богачом и всякую жизнь испытал. Пройдет немного времени, и ты сам все узнаешь.

Микилл. Видит Зевс, пора наконец и тебе рассказать, как это ты превращался и что повидал в каждой из твоих жизней.

Петух. Слушай же. Но прежде узнай, что я еще не видал человека, который жил бы счастливее тебя.

Микилл. Меня, петух? Тебе бы так счастливо жить! Ты сам доведешь меня до того, что я обругаю тебя. Однако рассказывай, начиная с Евфорба, как ты превратился в Пифагора, и дальше по порядку вплоть до петуха. Ты, наверное, многое видел и испытал в своих многообразных жизнях.

16. Петух. О том, как моя душа, выйдя из Аполлона,241 впервые слетела на землю и облеклась в человеческое тело, выполняя некий приговор, было бы слишком долго рассказывать. Да и не подобает мне говорить, а тебе слушать о подобных вещах. Затем я стал Евфорбом…

Микилл. Подожди! Раньше вот что скажи мне: а я тоже когда-нибудь превращался, подобно тебе?

Петух. Разумеется.

Микилл. Кем же я был, хотелось бы знать? Скажи, если можешь.

Петух. Ты? Ты был индийским муравьем, из тех, что выкапывают золото.242

Микилл. Что? И я не осмелился, злосчастный, принести с собой про запас хоть несколько золотых крупинок из той жизни в эту? Ну, а чем же я потом буду? Скажи, — ты, наверное, знаешь. Если чем-нибудь хорошим, я немедленно встану и повешусь на перекладине, где ты сейчас сидишь.

17. Петух. Этого тебе не узнать никакими ухищрениями… Так вот, когда я стал Евфорбом,243 — возвращаюсь к моему рассказу, — я сражался под Илионом и принял смерть от Менелая; несколько позднее перешел в Пифагора. До этого я некоторое время оставался бездомным, пока Мнесарх не изготовил для меня жилище.

Микилл. Без пищи и питья, дружище?

Петух. Разумеется; ведь только тело нуждается в подобных вещах.

Микилл. Тогда расскажи мне сперва о том, что происходило в Илионе. Так все это и было, как повествует Гомер?

Петух. Откуда же он мог знать, Микилл, когда во время этих событий Гомер был верблюдом в Бактрии? Я скажу тебе, что ничего такого чересчур необыкновенного тогда не было: и Аянт был вовсе не так огромен, и сама Елена совсем не так прекрасна, как думают. Я помню какую-то женщину с белой, длинной шеей, которая выдавала в ней дочь лебедя, — но в остальном она выглядела очень немолодой, почти ровесницей Гекубе: ведь первым обладал ею в Афиднах похитивший ее Тесей,244 который жил во времена Геракла. Геракл же захватил Трою245 еще задолго до нас, приблизительно во времена тех, кто тогда были нашими отцами, — мне рассказывал об этом Панф, говоря, что видел Геракла, будучи еще совсем мальчишкой.

Микилл. Ну, а как Ахилл? Он и в самом деле превосходил всех доблестью, или и это лишь пустые слова?

Петух. С ним я совершенно не сталкивался, Микилл, и вообще я не мог бы сообщить тебе с такою уж точностью то, что происходило у ахейцев. Откуда мне знать, когда я был их противником? Однако друга его Патрокла я без большого труда сразил, пронзив копьем.246

Микилл. А вслед за тем Менелай — тебя, еще того легче… Но довольно об этом. Рассказывай о Пифагоре.

18. Петух. Собственно говоря, я был просто софистом: нечего, право, скрывать истину. А впрочем, был я человеком не без образования, не без познаний в разных прекрасных науках. Побывал я и в Египте, чтобы приобщиться к мудрости тамошних пророков, и, проникши в их тайники, изучал книги Гора и Исиды, а потом снова отплыл в Италию и так расположил к себе живших там эллинов, что они стали почитать меня за бога.

Микилл. Слыхал я и об этом, и о том, что они считали тебя восставшим из мертвых, и о том, будто ты показывал им однажды свое золотое бедро…247 Скажи, однако: что это тебе пришло в голову установить закон, запрещающий есть мясо и бобы?