Полнолуние - Андрей Дмитриевич Блинов

словечко. Оно придавало ее речи наступательность и выражало удивление. Милое, наивное удивление, которое заставляло верить ей, когда она говорила неправду, и не верить, когда говорила правду.

— Знаешь, — сказала она, когда все прошло и они успокоились, — я что-то проголодалась. Давай выпьем «Карлова мискета» и доедим твоего жесткого рябчика, которому послезавтра, наверно, было бы сто лет.

Он начал вспоминать, как они доедали рябчика.

Он все добивался от нее ответа насчет знакомства со своими, из института.

— Я тебя ревную ко всем мужчинам, — сказал он шутливо, но зная, что говорит правду, — готов всех разогнать и набрать только женщин. К ним я бы не стал тебя ревновать.

— Во, правильно, уволь всех мужчин, — засмеялась она. — Великолепная идея! Разве ты не можешь это сделать? Только учти, что все они пострадают безвинно.

…Рано утром они шли к первой электричке. Мороз заковал подтаявший днем снег, и они шли полем, напрямик, все время видя перед собой низкие огоньки станции. Наст хрустел под их ногами рассыпчатым сахаром. Но где-то в глубине их шаги отдавались гулко и тревожно. Он молчал и почти не глядел на Инку. Мучительное раскаяние — раскаяние всегда почему-то приходит утром — плотно сжало ему рот. Скулы болели от постоянного напряжения. Было неприятно, стыдно, что он примчался ночью в такую даль, как настоящий гуляка и распутник, хотя он сам да и все знают, что он не такой, что все это ему ни к чему, да и поздно. Молодость прошла, второй не будет. Теперь ее можно лишь разыграть. И он никогда не умел играть в молодость. Он никогда и не молодился, считая, что все должно идти как идет. Он не знал, как посмотрит в глаза жене, что скажет на ее молчаливый неизбежный вопрос. Врать?.. Мелко и мерзко…

Инка ни о чем его не спрашивала, не пыталась его растормошить, будто и не замечала его подавленности. Но она тонко понимала его муки. В такие минуты лучше не обращать на себя внимания, не быть докучливой. Просто надо вот так идти — и все. Тихий мышонок умнее рычащей тигрицы…

Ему показалось, что в пустом вагоне электрички слишком светло: ослепительно сияли лампы. Легкие морозные узоры разбежались по стеклам, напоминая о домашности. Кисло пахло непросушенными валенками.

Он глядел в окно, все так же стараясь как бы не замечать ее. Ее это, кажется, не трогало. Через две остановки она уже завела разговор с подсевшими двумя парнями, и не прошло и пяти минут, как у них нашлась общая, интересующая всех тема. А он сидел, глядел в окно, и постепенно чувство раскаяния начинало уступать место мучительной ревности. Он…

Но тут раздался ужасающий скрежет железа, свист резиновых скатов, сдирающих протекторы об асфальт, и едва он отпрянул, как красное тело автобуса пронеслось вплотную, обдав его холодом ветра и удручающим запахом жженой резины.

Он побежал, скрылся под темными, с молодой листвой деревьями сквера и остановился, чуть углубившись в него. Чувствуя мокрую спину под рубашкой, которая странно отделилась от тела, он присел, трудно приходя в себя. И когда он пришел в себя, то первым, о чем подумал, было не то, что он только что прошел на волосок от смерти, а то, что смерть угрожает ей, Инке. Только сейчас до него дошел весь страшный смысл всего, что произошло и что завершится, может быть, совсем скоро. Почему он до сих пор не думал об этом? На что надеялся? Это его душевная тупость или неприличное его возрасту легкомыслие?

— Что с тобой? На тебе лица нет… — заволновалась дома жена.

Он сказал:

— При смерти мой очень близкий друг…

Жена не стала ни о чем расспрашивать. Она давно видела, что с мужем что-то происходит, что стал он совсем не тот, каким был, но она знала, что он сильный и все переборет, что не стоит лезть ему в душу. Она ведь ничего не изменит, если он не захочет сделать это сам.

В институте не прошло мимо глаз, как директор изменился за одну эту ночь. Осунувшееся, посеревшее лицо было усталым и отрешенным, взгляд тоскующих глаз не поднимался от стола, и, казалось, не замечал ничего вокруг.

Он все время чувствовал, что рубаха не касается спины, и было странно ощущать расстояние между полотном и телом. Вчерашний запоздалый страх, что ли, не проходил?

В тот день заседал ученый совет. Он вел его сам и был мрачен и подавлен, казался больным, с великим трудом сосредоточивал внимание на высказываниях сотрудников. Он знал каждого из них. В большинстве это были талантливые люди, ему всю жизнь везло на талантливых людей. Обычно было интересно слушать их. У каждого из них короба самых неожиданных идей. Он радовался их росту, а порой немножко завидовал: они были молоды, умны, образованны. Но сегодня он с трудом слушал их. Ему казалось, что каждый из них постепенно, с его помощью превращается в сверхчеловека, которому нет дела до земных, обычных человеческих переживаний. Они мыслили лишь вечными категориями. И это все больше начинало раздражать его сейчас. Его глаза то и дело застилал красный туман. Может, это видение вчерашнего красного автобуса, так напугавшего его? А может, это тот красный дом, вернее, всего-навсего один его угол, видимый с улицы, тот дом, который и принес несчастье? Он пытался отогнать воспоминание о том доме, ввести в заблуждение частичку своего мозга, которая так упрямо помнила о нем, убедить, что не было никакого дома. Ему порой удавалось добиться результата, но это только на время. Память нельзя обмануть.

Однажды они ехали в троллейбусе по Новослободской. Инка была заметно взволнована. Он видел, как рука, державшая сумочку, была напряжена и вздрагивала.

— Я здесь выйду, — сказала она. — Заказала шляпку. В том доме, видишь, красный угол во дворе, живет замечательная шляпница.

И облизала пересохшие губы.

Он еще ничего не понимал. И не знал.

…Чуть ли не весь день она была на работе. Уже к концу она позвонила ему и сказала:

— Мне на полчаса нужна твоя машина. Не обижайся, что прошу…

У нее был дрожащий голос, слабый и чужой.

— Что с тобой? — заволновался он.

— Пустяки. Вдруг поднялась температура… Боюсь, что в автобусе сейчас толкучка страшная, а такси не скоро найдешь.

— Тебя проводить?

— Нет, что ты! — испугалась она.

Он уже не слышал, что говорили его сотрудники. Он был во власти воспоминаний и переживаний, под страхом ожидания неизбежного.

«У нее перетонит. Мы делаем все», — вспомнил он слова